Газета Завтра 362 (45 2000) - Газета Завтра Газета

Мужчина-субъект никогда не делает ни одного шага в сторону женщины-объекта. Он никогда не дарит подарков, не покупает, не уговаривает, не ухаживает, не говорит комплиментов, не клянется в любви. Того факта, что он есть, уже достаточно. Более, чем достаточно. Избыточно. Он сам себе свадьба, сам себе кортеж, сам себе медовый месяц, сам себе бракоразводный процесс. Рассекающий луч его умной воли с одинаковым интересам открывает все то, что попадается в зону его внимания. Если это будет математическая теорема, будет решаться она; если женщина, он примет ее, лишив наивности и иллюзии автономного самобытия; если некая враждебная масса, он постарается превратить потеющее шевеление злобный орды в готический ансамбль охлажденных трупов. Все должно быть лишено темного довеска непроницаемой бессмысленности, в которую воплощается сатанизм, врожденно присущий нижнему миру. И с чем бы ни столкнулся подлинный мужчина, все будет подвергнуто одному и тому же познавательному действию. Это непрерывное таинство брака, жестокая работа световой мысли, циклическая эксплорация геометрических пространств бытия, колец существования.

Если сравнивать мужчину-субъекта с мужчиной-самцом, то первый вполне может сойти за женщину. Во всяком случае он не самец ни в каком смысле. Чтобы составить себе представление об этом поле в его нормальном архетипе, следует представить себе отношение гомосексуалиста к женщинам. Это — половина его психологического настроя. Фундаментальная разница заключается в том, что такую же брезгливую неприязнь ему внушают и мужчины (в психофизиологическом смысле).

Фактически мужчина-субъект — это андрогин, сверхполое существо, осуществившее в самом себе как совершившийся безотзывный факт таинство внутреннего брака. В этом браке могут поучаствовать и иные существа, мужчины и женщины. Так как солнечный андрогин един, единственен. Двухголовый "ребис", король невидимой республики снов, повелитель душ и растений, пастух малых и больших, многоногих и двуногих зверей.

Когда мужчина-самец чувствует вблизи холодное дыхание андрогина, его эротическая система парализуется так, что не поможет никакая виагра. А если мертвые нервы плоти будут настаивать, его рука сама — часто помимо воли — сожмет холостящую бритву. Секрет скопчества в контакте с истинно мужским началом. Понять, что такое мужчина-субъект и не оскопиться, невозможно.

6. Катастрофа мужчин

От типологии к конкретике. Как обстоит дело в современном мире? Ужасающе. Все пропорции перевернуты, полы перемешаны, идентификации эротических архетипов утрачены.

Все началось с того, что женщина была приравнена к человеку. Это стало возможным только потому, что было безвозвратно утрачено представление о мужчине как о сверхчеловеке. Это не значит, что женщина поднялась на ступеньку, наоборот: все опустились на несколько ступенек — причем качественных — вниз.

Место воина в униформе занял разодетый животасто-волосатый торгаш — похотливая обезьяна Леванта, где в баснословно короткие сроки воняют тела и продукты. Мосластые человекоскоты стали вытеснять мужчин-субъектов андрогинного типа — неподвижных, королевски спокойных, патрициански дремлющих в отношении бытовых технологических переустройств. Распустились плотоядные матроны. Стали дичать, расслабляться жадные и безмозглые девицы. Порядок — как продукт мужской северной души — был нарушен. Хоровод нижних типажей — налетчиков, отравителей, доносчиков, водомеров, соблазнителей, тщеславцев, а потом и писателей с полутора извилинами — захлестнул антропологический пейзаж. Уже в Древней Греции число вырожденцев достигает критической черты, и если бы не Христианство, цивилизация была бы заселена одними первертами.

Постепенно зеркало вошло в обиход мужчины. Он стал видимым и бодрым, позволил писать с себя портреты, еще позже фотографировать и сниматься (причем без маски!).

Структура мужской души надломилась, пошатнулась, треснула. Колоссальную подмену типа осуществили старатели подземных завалов человеческого или околочеловеческого мира. Пласт за пластом подрывные антимужские элементы выкорчевывали вектора полярной культуры, задвигали и оклеветывали золотую фигуру андрогина. Это — многовековой поход против Ума, против тонкого луча сознания, заговор против субъекта, растянутое во времени гигантское цареубийство в масштабе онтологии, отложенная месть покоренных некогда объектных стихий, отвергнувших спасительный путь интеллектуальных метаморфоз, философского брачного катарсиса.

Масштаб кризиса убедительно и наглядно описан в "Метафизике Пола" Юлиуса Эволы. За иллюстрациями и подробностями следует обращаться к этому труду, а также к его "Йоге Могущества".

Вырождение и упадок записаны в логике развертывания исторического процесса, неукоснительно уносящего нас от изначальной полноты к финальной нищете. В истории полов это проявилось в деградации мужского начала. В распаде мускулинных солярных сгустков воли на разрозненные фрагменты, комбинирующие в себе зоосуррогаты и обрывки мысли.

Катастрофу мужчины как типа можно понять, обосновать, описать, но нельзя оправдать и признать. Нельзя принять. Глубинные токи бытия препятствуют этому.

Что-то не так в этой обусловленной логикой циклов растянутой кастрации... Что-то не так в неизбежно предписанном законами проявления триумфе лунной подрывной стихии...

7. Каменный гость

Этика мужской души состоит в верности архетипу, в отказе от признания высшей правомочности за тем, что объективно случилось.

Юлиус Эвола в программной книге "Восстание против современного мира" (La rivolta contro il mondo moderno) предлагает свою реконструкцию этапов борьбы солнечных мужчин против рока энтропии.

Вначале мужской тип всецело доминирует. Это Золотой век. Время мужских богов. Он длится долго, так как стоит в некотором смысле вне времени.

Затем наступает царство матерей, Серебряный век. Это период доминации белых дам, женского жречества. Первая его половина духовна. Но ближе к концу жрицы-валькирии вырождаются до мужененавистнических амазонских цивилизаций.

И тогда царственное мужское начало вынуждено облечься в форму восстания и бунта. Это — Бронзовый век, время героев, время узурпации, время волевого, насильственного захвата планетарной власти в области религии и государства тайным орденом мужчин. Изначальная олимпийская чистота здесь утрачена. Справедливость и бесстрастность заменена агрессивной, жесткой, пассионарной, порывистой натурой. Это время Геракла — полубога-получеловека.

Далее следует наш век. Век железный. Герои вырождаются в нем до торговцев, а лунный вампиризм хаотических дам сполна мстит противоположной стороне, изнутри разлагая остаточные элементы патриархата.

Сам Эвола, хладнокровно констатируя трагизм ситуации, вместе с другими драматическими денди нашего столетия, "черными баронами" и "закоренелыми аристократами" остается, вопреки всему, верен субтильной магии мужского начала. Но, увы, то, что удалось ему, превратилось в кич у его последователей. Мужчиной невозможно стать. Им надо родиться, и все усилия мордатых чернорубашечных мальчиков и хилых кабинетных фаллократов в пенсне только усугубят фатальную ситуацию самозваных "эволаистов". Эвола есть, эволаистов нет.

В мифологической реконструкции Эволы интересно то, что мужское начало в его стремлении к реваншу способно на рискованные метаморфозы, ставящие на опасную грань высшую метафизическую стратегию мужской идеи. Боги спускаются к людям, чтобы передать героям эстафету борьбы с роком истории.

Но время героев также неумолимо подходит к концу. И за пределом бронзового века, в апогее Кали-юги — века железного — встает новый вопрос: какой будет последняя метаморфоза мужчины?

Он не может быть тем, кем он был в начале. Он безвозвратно изгнан из своего царства, детронирован. Если он примется изображать олимпийца — живо очутится в Шарантоне или Кащенко.

Приблизительно так же будет с тем, кто возомнит себя героем. Это будет дурачок, наемник или посмешище. К чему герои? К чему поэты? К чему пророки in duerftige Zeit...

Но нельзя и просто так сдаваться. Упругая воля древнего солнечного андрогина подчас неожиданно начинает шевелиться даже в современных мужчинах, в этих полуавтоматах-полуспаниэлях, в тщедушных (или лживо мускулистых) рабах фиктивного эгалитарного люкса. Какая же форма должна быть избрана? Какой рискованный вираж древняя сила изберет в наше время, когда кризисы входят друг с другом в головокружительный резонанс и насмешливый пост-модерн с необычайной легкостью выхолащивает смысл из искусно оглупленных ансамблей, еще вчера бывших значимыми и глубокими?