Журнал Наш Современник №12 (2001) - Журнал Наш Современник

Несомненно, в особом пристрастии к русской теме сказался и характер профессии Василенко — “я ведь историк декоративно-прикладного и изобразительного искусства, занимавшийся много фольклором, причем народным искусством”.

Восстановление порванной связи времен, врачующее душу, проходило чаще всего через сонет — “магические четырнадцать строк” — форму, которой поэт был верен всю жизнь за “возможность в малом вместить многое, подчинив свои чувства строгим требованиям”.

Здесь с особым блеском раскрылось мастерство Василенко-художника.

Одна деталь — и перед нами оживает первобытная стоянка: “на осыпи блестит обточенный кремень, воспоминание неведомого века; и от него и к нам ложится хмуро тень, тень здесь бродившего когда-то человека”; великолепная пластика — и перед нами скифская ваза, сработанная — по чертежу воображения — неизвестным мастером: “серебряный сосуд, чеканный, создан мною, на нем и гордый лев, что поражен стрелою, и золотой дракон, плывущий на волне”; нагнетание подряд нескольких эпитетов — и перед нами картина отшумевшей битвы на реке Каяле — одного из трагических моментов русской истории: “Над смертной Каялой, над скорбной рекой с т е п н ы е, п у с т ы е, глухие закаты...”

Незадолго до смерти В. Василенко успел собрать сонеты, написанные им за многие годы, включая и последние, а также переводы из Х. М. Эредиа, из его знаменитой книги “Трофеи”, в отдельный сборник, изданный, как гласит надпись на титульном листе, за счет средств автора. У государства средств не нашлось...

Я, увидевший Ад,

Шедший за Дантом вслед,

Жизнь полюбил во сто крат,

И это — на склоне лет!

Такое “Послесловие” нам оставил поэт.

Так же, как и любимый им Лев Платонович Карсавин, Василенко, которому в январе 2001 года исполнилось бы 96 лет, говорит нам: “Не прощайте, а до свидания”.

До свидания — это значит до новых встреч с его новыми книгами, новыми стихами.

В издательстве “Новый ключ” вышел новый сборник стихов поэта, подготовленный Борисом Романовым, много сделавшим для издания произведений Василенко еще при жизни. Хочется надеяться, это будет способствовать встречам с поэтом на страницах журналов, с которыми ему всегда не везло. Чего стоит хотя бы постыдный факт из истории “Нового мира”, вернувшего Василенко стихи — не когда-нибудь, а в начале 70-х годов — за то, что они “лишены гражданственности, слишком далеки от тем современной жизни, хотя и профессиональны”. Ничего себе оговорочка. И это было уже после одобрения этих стихов Ахматовой!

Но будем смотреть в будущее.

Еще один подлинный поэт — теперь это уже ясно всем — возвращен в русскую литературу, в которой уже было столько возвращений...

А вот, поди ж ты, каждому таланту не тесно в ней. Каждому находится свое единственное место.

И — навсегда.

О СТРАШНОМ И СВЕТЛОМ МИРЕ...

Я благодарен Инне Ивановне Ростовцевой, которая принесла в журнал свои размышления о стихах В. М. Василенко. Я сам давно хотел вспомнить о нем, опубликовать его никому не известные стихи из моего архива, его письма. Мы встретились с ним в начале восьмидесятых годов прошлого века. Сухой, благообразный, опрятно одетый старик, приподнявшись с кресла в коридоре издательства “Советский писатель”, вежливо обратился ко мне:

— Станислав Юрьевич, я давно хотел познакомиться с Вами. Позвольте представиться — Виктор Михайлович Василенко.

Наши отношения развивались во время встреч в разговорах о поэзии Ахматовой и Заболоцкого, в размышлениях о его любимых поэтах западного мира Эдгаре По и Поле Верлене, в спорах о том, как переводить темные места из “Слова о полку Игореве”... О своих лагерных северных годах он вспоминал редко и неохотно. Лишь незадолго до смерти, когда принес в “Наш современник” цикл стихотворений о жизни на берегах Инты и Печоры, рассказал мне многое, о чем почти не вспоминал ни в беседах, ни в письмах. Северные верлибры понравились мне гораздо больше, нежели его холодноватые сонеты, нежели стихи, написанные под влиянием Волошина и Тарковского — совершенные, живописные, иногда велеречивые, но страдающие некой недостаточностью присутствия, личной судьбы. Хотя я высоко и, видимо, справедливо оценил их во внутренней рецензии, написанной для издательства “Современник”, и в предисловии к книге...

Северные же верлибры я сразу напечатал в декабрьском номере журнала. В них была подлинность пережитого...

Снег выползает на тропу,

вздымается облаком, кружит, звенит!

В его звоне предостережение о беде!

Он залепляет глаза, забивается за воротник;

снег прорывается в дыры плохо запахнутого бушлата.

Тропа, где только что шел, исчезает...

А сколько горестной поэзии в безыскусном рассказе о том, как автор заделывает во время пурги крышу барака:

Я брал длинные и тонкие доски

и прилаживал их друг к другу,

а потом прибивал гвоздями,

а гвозди были кривые и плохо

в мокрое дерево шли. А через час

ветер поднялся и снег закружил,

стало страшно на крыше.

Жизнь посреди смертоносных стихий лепила из Виктора Михайловича Василенко поэта.

А тундра подходила прямо к Уралу и замирала возле него,

замирала зверем, встретившим трудное препятствие.

Солнце вставало, не ненадолго.

Его красный, тусклый шар медленно взлетал кверху,

и начинали блестеть кряжи, мерцали ледяные поля.

Но это зрелище — смутное и великолепное — было кратким.

В те же годы леденящие душу сполохи северного сияния и восходы багрового солнца наблюдали на разных северных широтах Ярослав Смеляков, Николай Заболоцкий, Варлам Шаламов. И каждый из них мог сказать об этой жизни словами Виктора Василенко: “О страшном и о светлом мире — мои стихи!”

* * *

Уважаемый Станислав Юрьевич!

Хочу еще письменно поблагодарить Вас за Ваш подарок — книгу стихов, которую я прочитал внимательно, а также за добрые слова о моих стихах. Последнее мне очень дорого, так как я Вас люблю, как поэта, очень ценю и у меня есть несколько Ваших поэтических сборников, которые я часто открываю. Мне еще о Вас говорил мой друг поэт Леонид Николаевич Вышеславский, который в свое время (это было несколько лет назад) посоветовал мне послать Вам мои стихи, но я на это, признаюсь, не решился. Тогда мне Леонид Николаевич сказал: “Станислав Куняев это “Ваш” поэт” — и я с ним полностью согласен. Ваши стихи мне близки тем, что они обращены к России, к древней ее истории, но которую Вы не описываете, а с каким-то особенным проникновением раскрываете всегда что-то очень важное и неожиданное. Вот этот Ваш своеобразный взгляд — он всегда захватывает. Мне очень близко Ваше ощущение природы и то, что Вы так хорошо “видите”, “чувствуете” русскую природу. Ваша, если так выразиться, тематика и характер поэтических направлений необычайно разнообразны. Здесь и стихи, обращенные к Востоку, какое-то желание понять его поэтически-философски, и в то же время всегда, везде это пронизывается силой лирического ощущения. А что может быть дороже для поэта — этот характер лирического “познавания” мира и через него “себя”, а потому и дар этот читателю.

В Ваших стихах меня очень привлекает энергия вашего ритма, полная, сильная, ваши стихи мужественны, и ясно, что они могут и умеют “за себя постоять”. Вы ни на кого не похожи. Вы всегда “Вы” и это прекрасно. Привлекает меня в Вашей поэзии и тяготение к чистому и ясному русскому слову. Не знаю, может быть, это Вам не понравится, я ведь не знаю Ваших поэтических симпатий, но мне полностью далеки такие стихи, которые пишут Андрей Вознесенский, его “школа” (не уверен в том, что она у него есть). Я, кажется, в прошлом году, или позапрошлом, прочел очень сумбурное, непонятное мне стихотворение его в “Новом мире”. И там особенно резанули меня строки, которые я запомнил (стихи были написаны модным сейчас верлибром — мой верлибр несколько отличается от этого модного, — но об этом скажу ниже), где есть такая строка: “Я шел и ко мне из-под дверей приближался Чайковский”. Все понятно, музыка проникала из-за дверей, но ведь неуважительно и пр. Не знаю — согласны ли Вы со мною? Я с огромным удовольствием ношу Вашу книжку, показываю ее с гордостью моим друзьям, она сейчас в моем портфеле, и я с нею не расстаюсь. Многие стихи мне уже были известны и очень дороги: среди таких “Шахматово” (о А. Блоке), “Карл XII”, и многие другие. Мне очень понравился и подбор Вашего, как Вы пишете: “маленького “Избранного”. Да, маленького по объему, но столь весомого. Среди библиотечки “Огонька” много выходит стихов, но таких часто посредственных, что просто диву даешься и потому фамилии не запоминаются. Но какое счастье когда — и так широко, в таком тираже — выходит книжка большого поэта. Достать ее было невозможно. Вас любят, знают, и она исчезла сразу, я ее нигде не видел.