Господин посол - Эрико Вериссимо

Посол представил Годкина даме, стоявшей рядом с ним.

— Сеньора Виванко, сегодня она выполняет роль хозяйки дома.

Годкин пожал руку смуглой красавице и подумал: «Господь щедро одарил её. Впрочем, скорее дьявол. Но у посла хороший вкус». Росалия же представила его мужчине, который стоял следующим в шеренге служащих посольства.

— Вы знакомы с господином министром-советником?

— Конечно, — пробормотал Билл. — Как поживаете, доктор Молина?

По церемонному и сухому жесту, каким тот приветствовал Годкина, он заключил, что невысоко котируется у этого дипломата. Должно быть, из-за тех, в общем нелестных для правительства Хувентино Карреры корреспонденций из Серро-Эрмосо, которые публиковала Амальпресс.

Следующим в шеренге стоял генерал Угарте, одетый в пёструю форму: тёмно-синий китель с золочёными пуговицами и чёрные брюки с алыми лампасами. На его груди для всеобщего обозрения были развешаны ордена, в том числе орден Золотой пумы.

— Как поживаете, генерал? — спросил Годкин.

Генерал равнодушно пожал ему руку, но вдруг лицо его просветлело и расплылось в улыбке, открывшей два золотых зуба.

— Наш Рыжий Гринго! Как дела? — И, обняв журналиста, повернулся к даме, стоявшей рядом. — Помнишь, Нинфа, как этот синьор обедал у нас в Серро-Эрмосо? В каком году это было?

Подавая Биллу толстую и мягкую руку, супруга генерала воскликнула:

— Как же не помнить! — И доверительно шепнула: — Я знаю, что вы любите нашу кухню, поэтому открою вам один секрет. Дон Габриэль Элиодоро выписал повариху из Соледад-дель-Мар, чтобы для этого приёма она приготовила знаменитые эмпанадас. Обязательно попробуйте их! — Нинфа поцеловала кончики пальцев. — Они божественны! Но входите же, не стесняйтесь!

И она подтолкнула Билла к дверям.

В ярко освещённом огромном зале собралось уже человек двести гостей. Всякий раз, как Годкин входил в этот зал, он неизменно бывал поражён экстравагантностью и роскошью его убранства. С высокого деревянного потолка, расписанного маслом в стиле мастеров XVIII века, свешивалась громадная люстра, переливавшаяся всеми цветами радуги. В шёлковых гобеленах, которыми были обиты стены, а также в обивке кресел, диванов и кушеток преобладали цвета государственного флага Сакраменто — золотисто-жёлтый и красный. Огни люстры отражались в двух больших венецианских зеркалах, вделанных в стены, одно против другого, и с подзеркальниками из розового мрамора. Поговаривали, будто перед одним из этих зеркал дон Альфонсо Бустаманте беседовал со своим отражением, после того как последние гости покидали посольство.

Годкин машинально вынул из кармана пустую трубку, зажал её в зубах и стал неторопливо бродить среди разгорячённой и надушенной толпы, словно путешественник без карты и без компаса среди деревьев тропического, но отнюдь не девственного леса.

Он сразу понял, что веселье достигает той точки, когда лёд официальных отношений даёт трещины, уже выпиты первые бокалы вина, ударившего в головы. Голоса, поначалу приглушённые и церемонные, становятся всё громче и пронзительнее, а бледные, сухие улыбки сменяются вначале смехом, а потом и взрывами хохота.

Мимо Годкина прошёл официант с подносом, уставленным бокалами с желтоватым напитком. От нечего делать Годкин взял себе бокал и отпил немного: это было превосходное виски. Постепенно Билл начал различать знакомые лица: вот перуанский посол улыбнулся ему и дружески помахал рукой, затем Билл кивнул чиновнику госдепартамента, бразильскому поверенному в делах, который разговаривал с одной из «священных коров» Вашингтона.

Билл миновал группу гостей, говоривших по-французски, потом группу, изъяснявшуюся на каком-то из скандинавских языков. (Одна его знакомая как-то сказала: «Если смерть и говорит на каком-нибудь языке, держу пари — это шведский».) На минуту Билл задержался послушать, о чём беседуют четыре дамы, латиноамериканки: тараторя по-испански, они обсуждали распродажу зимнего платья в вашингтонских универмагах. Большинство гостей, как убедился Годкин, говорили на испанском. А он считал себя знатоком того испанского языка, на котором говорят в Латинской Америке. Уругвайцы и аргентинцы приправляют язык Сервантеса итальянским чесноком и майораном. (Секретарь аргентинского посольства рассердился на него, когда Билл, подсмеиваясь над аргентинцами, уверял, что они итальянцы, которые говорят по-испански, но убеждены, что это английский.) Испанскому языку Мексики присуща напевная и в то же время задорная интонация, наводящая на мысль, что все мексиканцы — родственники Кантинфласа. Язык кубинцев мягкий, но быстрый и невнятный. Что же касается языка венесуэльцев, да и других народов Карибского бассейна, то он весьма напоминает звучание магнитофонной ленты, которую быстро прокручивают в обратную сторону. Больше других Биллу нравился испанский язык колумбийцев и чилийцев, близкий к кастильскому.

— Билл, старина!

В прозрачном платье небесно-голубого цвета перед ним возникла Клэр Огилви.

— Клэр! Приятно встретить хоть одно знакомое лицо, когда блуждаешь по чужой территории!

Они пожали друг другу руки, и Клэр отвела приятеля в сторону, чтобы поговорить спокойно.

— Ну как? — спросила она, обводя взглядом зал.

— Приём как приём.

— Я хотела устроить праздник поскромнее, пригласив лишь латиноамериканцев, нескольких чиновников госдепартамента, светских хроникёров и кое-кого из журналистов. Это было бы и дешевле и веселее. Но где там! Дон Габриэль Элиодоро пожелал, чтобы всё было на широкую ногу. В Вашингтоне, как вам известно, более восьмидесяти дипломатических представительств… и мы пригласили всех! — Она рассмеялась и сжала руку Билла. — Если б вы видели лицо дона Габриэля, испуганное и вместе с тем восхищённое, когда прибыли послы Ганы и Ирака в национальных костюмах. А при виде супруги индийского посла в сари он чуть не захлопал в ладоши. Дон Габриэль радуется как мальчишка.

— Вы пригласили и советского посла?

— Конечно. По специальному указанию дона Габриэля Элиодоро. Встреча с русским тоже была весьма примечательной. Оба великана без конца трясли и пожимали друг другу руки, обмениваясь широкими улыбками. Русский, как вы знаете, свободно говорит по-английски, наш же посол — только по-испански. Я, кстати сказать, выполняла обязанности переводчицы, пока съезжались гости. Сейчас меня сменил Пабло, чтобы я немного передохнула. — Клэр встала на цыпочки и поверх голов посмотрела на двери зала. — Пожалуй, мне пора вернуться на свой пост. До скорого, Билл. Развлекайтесь!

Голубое облако уплыло в вестибюль. Билл Годкин проводил его взглядом, в котором читалась симпатия. Потом поставил стакан на столик и принялся набивать трубку.

Пабло Ортега стоял в центре зала, поглядывая по сторонам в поисках Гленды Доремус, хотя и не очень надеялся увидеть её. Вдруг кто-то ткнул пальцем ему в спину и крикнул:

— Руки вверх!

— Гонзага! — Обернувшись, Пабло сжал в объятиях бразильца.

— Охлади свой латиноамериканский пыл, — прошептал тот. — Англосаксы и скандинавы взирают на нас с осуждением…

— Я поджидаю одну дорогую гостью…

— Японочку?

— Нет, американку. Я видел её всего лишь раз, но сегодня утром звонил ей, и она обещала прийти.

— Хорошенькая?

— Я не очень уверен в этом. Но по-моему да.

Посмотрев на потолок, Гонзага тихо сказал:

— Титито прав. В отделке этого зала смешались по меньшей мере три Людовика — четырнадцатый, пятнадцатый и шестнадцатый. Я бы не удивился, если б дон Габриэль Элиодоро в платье Людовика пятнадцатого восседал на троне… Только что я имел удовольствие пожать прелестную ручку мадам Помпадур…

Пабло не обратил внимания на последние слова друга, так как едва ли не со страхом уставился куда-то в сторону.

— Смотри-ка, кто пришёл! — шепнул он и подумал, что хорошо бы избежать встречи. — Вон та худая и бледная женщина в чёрном…

— Кто она? Смерть?

— Так ты её не знаешь? Это же Августа Шнейдер, дружище! Про эту венку рассказывают самые невероятные истории. Будто бы она провела год в нацистском концлагере и тронулась. У неё тихое помешательство, понимаешь?.. После прихода американских войск она приехала сюда, у неё здесь был дядя, который умер, оставив ей небольшое состояние. Она бывает на всех дипломатических приёмах, хотя никто не посылает ей приглашений. У неё прямо страсть к испанскому языку и латиноамериканцам, но она всем надоела, и все убегают от неё. Давай незаметно проберёмся в другой зал…

Поздно! Августа Шнейдер стояла перед ними, улыбаясь своей печальной улыбкой. Она походила на портрет, написанный акварелью, который мог бы погибнуть, если б его вовремя не реставрировали: соломенные волосы, серые выцветшие глаза, бледная дряблая кожа. Августа с улыбкой смотрела на Пабло. Пабло — тоже с улыбкой — на Августу. Гонзага улыбался обоим. Ортега не сомневался, что сейчас повторится обычный диалог.