Че Гевара. Книга 1. Боливийский Дедушка - Шаинян Карина Сергеевна

Максим молчал. Он не знал, как объяснить Хосе то, что чувствовал. Не мог найти слов, чтоб рассказать о том, как получив на совершеннолетие небольшое наследство, тут же побежал к Беляеву делиться радостью – экспедиция, которой он бредил с тех пор, как узнал о мегатерии, теперь стала реальной! А генерал уже выходил из дому, предстояли очередные бесполезные переговоры с чиновниками. Как Иван Тимофеевич рассеянно и невнимательно выслушал на ходу сбивчивый, торопливый рассказ Максима и горько бросил: «Я не понимаю, почему мертвые звери интересуют больше живых людей». И – «глупость ты затеял, голубчик, сущую чепуху!». Как рассказать о том, какой он был старый, сгорбленный и маленький, и как из папки, зажатой подмышкой, лезли какие-то бумаги с бледно-синими печатями, как белесые, мертвые, заплесневелые листья…

До самого отъезда Максим больше ни разу не зашел к генералу. Дал себе слово, что явится только тогда, когда ему будет что показать. Фантазировал, представляя, как приходит и говорит: вот, Иван Тимофеевич, фотографии, вот этологические записки… А вот, кстати, мирный договор с лесными индейцами, которых вы считали каннибалами, и словарь. Это бы Беляеву понравилось, это бы он, лингвист и знаток языков Чако, сам автор двух словарей, оценил бы… И чтоб на улице в открытом грузовики ревел в клетке пойманный мегатерий. И чтобы Беляев вышел во двор, протер очки и озадаченно взглянул на огромного зверя, страшного Чиморте, а потом сказал бы Максиму, какое большое дело он совершил…

Как рассказать, насколько мучительно возвращаться после такого провала? Пленка потеряна, двое мальчишек погибли по вине Максима, и единственное дело, которое осталось – это отвезти Беляеву странную вещицу, потому что один старый индеец решил, что только Алебуку, Великому Белому Отцу она по разуму…

– Давай оставим вещь себе, – вкрадчиво сказал Хосе. – Только представь! Мы сможем вскружить голову любой женщине. Отвести глаза любому мужчине. Подумай, как много мы сможем сделать. Мы…

– Мы? – тихо спросил Максим, но Хосе уже не слышал его. Он смотрел в огонь, не видя его, и в его глазах дрожали языки пламени.

– Мы сможем совершать великие дела. И видеть, что Пабло и Диего снова рядом с нами… – сдавленным голосом проговорил он. – Нет, Кавима не прав, это добрая, нужная вещь! Если тебе она не нравится – отдай ее мне!

Последний Увера подался к Максиму, и тот отшатнулся, как от удара. В глазах Хосе плескалась боль, готовая затопить разум.

– Нет, – прошептал он.

– Они из-за тебя погибли! Ты привел их туда! – Максим, закусив губу, молча мотал головой. Хосе наступал. – Ты должен мне, – бормотал он, как в жару, – ты думал, что купил наши жизни за жалкие песо? Отдай вещь мне!

…И как рассказать Хосе, какое лицо будет у Ивана Тимофеевича, когда он узнает, что Максим присвоил доверенную ему вещь?

– Я не могу, Хосе, – прошептал Максим. – Просто не могу. Пойми же…

Звякнула сталь. Хосе ощерился, бросаясь вперед, быстрый, как змея. Кончик лезвия оказался так близко, что можно было почувствовать его холод.

Максим подался навстречу.

– Ну, давай! – заорал он. Хосе, не спуская с него глаз, опустил нож, повертел его в руке.

– Говорят, волшебная вещь не будет служить, если взять ее силой, – задумчиво проговорил он. – Но как узнать, если не проверить?

Время для Максима остановилось. Лезвие плыло к нему мучительно медленно, и на нем плясал огонь, а за спиной Увера шевелились, приближаясь, какие-то неуклюжие черные тени.

На Хосе навалились.

– Подождите! – крикнул Максим, и Хосе разразился диким хохотом. – Вы не понимаете… да подождите же…

Его отшвырнули, как щенка. Один из индейцев уперся между лопатками Хосе коленом и стянул запястья ремнем.

– Я отправлю отряд воинов, чтобы они проводили тебя, – хмуро сказал касик. – Заодно доставят в город этого бандита, – он сочувственно взглянул на растерянного Максима и отеческим тоном добавил: – Надо внимательнее выбирать себе попутчиков.

Рассвет в день отъезда выдался серый и пасмурный. Понурые мулы выстроились в ряд, вяло отмахиваясь от москитов и сонно развесив уши. Из-за хижин доносились негромкие голоса и бульканье воды в бомбильях, видимо, индейцы, вызвавшиеся сопровождать Максима, пустили по кругу калебасу.

Лошади Увера стояли чуть в стороне от остальных, уже поседланные и завьюченные. Максим, стараясь не шуметь, скинул вьюки с того мерина, который был покрепче. Заглянул в седельные сумки второго и одобрительно кивнул, увидев запас вяленого мяса и мате. Он привязал повод завьюченного мерина к седлу того, что шел налегке. Конь переступил с ноги на ногу, громко ударило о камень копыто, и Максим испуганно шикнул. Поразмыслив, он приторочил запасное одеяло и сунул во вьюк свою калебасу и нож. С минуту раздумывал над винтовкой; в конце концов, приторочил и ее, убедившись, что оружие разряжено. Коробку патронов он положил на самое дно сумки. Изо всех сил затянул подпруги; мерины прижимали уши и грозно оглядывались, и Максиму приходилось молча отмахиваться локтем от скалящихся морд, сдерживаясь, чтобы не прикрикнуть по привычке.

Теперь все было готово. Стараясь даже не дышать, он скользнул в хижину, где лежал связанный Увера. Увидев нож в руке Максима, Хосе осклабился. Он открыл было рот, собираясь что-то сказать, но Максим прижал ладонь к пересохшим губам и резанул по ремням, стягивающим руки. Задубевшая сыромятная кожа подалась не сразу, и Максиму пришлось некоторое время пилить путы, сдувая со лба лезущие в глаза волосы и стараясь не пыхтеть. Хосе затих и лежал, не двигаясь, лишь поблескивая в темноте полусумасшедшими глазами.

Наконец Максим одолел ремни и отступил.

– Твои кони справа у коновязи, – шепнул он.

– А вещь мне отдашь? – спросил Хосе, и на его лице мелькнуло нехорошее веселье. Максим покачал головой. – Зря, – сказал Увера и, пригибаясь, вышел из хижины.

Максим выбрался следом и опрометью бросился к себе.

Когда индейцы, так и не догнавшие последнего Увера, заглянули в хижину, Максим сидел, кутаясь в одеяло, и отчаянно тер глаза.

– Что за шум был? – спросил он, давя зевок.

– Вставай, – холодно ответил касик. – Пора ехать.

Асунсьон, январь, 1957 год

Максим лихо осадил у ограды сада дребезжащий грузовичок, арендованный рядом с аэропортом в мастерской мрачного китайца. На секунду положил голову на руль. Его все еще слегка мутило после перелета. Максим горько жалел, что не вернулся рекой – дольше и, возможно, в сопровождении кого-нибудь из индейцев, но надежнее и не так мучительно. Но что-то будто толкало его под локоть, заставляло торопиться. Фигурка броненосца жгла руки.

От своей охраны, больше похожей на конвой, Максим избавился только в Пуэрто-Касадо. Появление странного отряда произвело сенсацию в городке, не видавшем такого почти тридцать лет. Синьора Паула растроганно заметила, что это напоминает ей лучшие времена. Глаза матроны затуманились, и она предалась воспоминаниям о лихих офицерах, заполонивших Пуэрто-Касадо в Чакскую войну, не то, что сейчас, когда бедным девушкам совсем нет работы. Индейцы оставили Максима в покое, только когда убедились, что он сел в самолет. Сюрреалистичное зрелище отряда, выстроившегося на своих мулах вдоль взлетной полосы, какое-то время заставляло Максима посмеиваться, но потом тягости полета взяли вверх, и большую часть времени, проведенного в воздухе, Максим был способен только нервно теребить в руках бумажный пакет, тупо глядя прямо перед собой.

К горлу опять подкатил тяжелый ком. Максим скривился и отхлебнул из фляги воды. Тошнота отступила, и его снова охватило острое волнение. Бросив машину, Максим почти бегом пересек двор, толкнул дверь генеральского дома и замер, еще не в силах осознать перемен, но уже потрясенный ими.

– Иван Тимофеевич! – окликнул он, неуверенно входя и оглядываясь.

Дом Беляева был пуст. Никто не тянул на веранде мате, не возились на полу дети. Кресло, в котором генерал проводил столько времени, стояло в углу пустое и сиротливое, и через подлокотник мертво свисало аккуратно сложенное узорчатое пончо. Никаких звуков не доносилось со двора, не гремела на кухне посуда, и даже запахи исчезли, лишь слегка тянуло откуда-то сердечными каплями.