Индия. Тысячелетия и современность - Наталья Романовна Гусева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед входом в храм Кхандобы лежит каменный Нанди с подчеркнутыми символами его плодородной силы. Совершенно как перед храмами Шивы. Против входа, на другой стороне двора, большая фигура демона-ракшаса. Он поставлен здесь для напоминания паломникам о том, что его убил Кхандоба, непобедимый бог.
Под порогом, т. е. с внешней стороны порога, у входа в святилище изображено лицо.
— Кто это? Тоже отец Парвати?
— Нет, — ответили мне здесь, — ракшас.
— Почему же он здесь?
— Он хочет, чтобы ноги молящихся, проносимые над ним, прихватывали как бы и его с собой в храм, ведь сам он не имеет права туда войти.
Какое поэтичное, хотя и несколько витиеватое объяснение!
В первом приделе храма каменный Кхандоба на скачущем коне. На нем облегающий кафтан, высокие сапоги с загнутыми вверх носами, круглый колпак. Он очень похож на скифа.
На алтаре — в гарбагрихе — статуя Кхандобы из камня. На ней — простая белая домотканая рубаха, присборенная у кокетки. Такую носят крестьяне на севере Махараштры и в Гуджарате. На голове — шапка. Лицо круглое, темное, с широко поставленными белыми глазами. Нос короткий, приплюснутый. И четыре руки, в правых — меч и трезубец, в левых — барабанчик и что-то неясное. По сторонам фигуры его две жены. Перед ним — три пары божеств, отлитых из серебра и нарядно одетых. Это пожертвования от одного из пешв и князей времен Шиваджи. Были раньше и золотые, но их-то и украли. И тогда сделали из глины две статуэтки и поставили у ног Кхандобы. Там они и сейчас стоят.
Сюда веками приводили и продолжают приводить коз в жертву богу. Раньше животных и забивали здесь, но сейчас их уводят и делают это внизу, под горой. В храме оставляют только цветы, деньги, сладости, кокосы и бесчисленное количество желтого и красного порошка.
Существует обычай идти наверх в храм в мокрой одежде. Может быть, так легче выносить жару? Или воду приносят на себе, символизируя священное омовение в пруду храма, поскольку там, наверху, воды нет? Трудно ответить, никто не знает почему.
Кхандоба — бог маратхских скотоводов. В Махараштре разводят множество мелкого скота — коз и овец. Этим занимается крупная каста дхангаров. Некоторые из них живут в деревнях, а многие бродят по стране, как цыгане, с повозками, женщинами и детьми. И с собаками. Собаки здесь не презренные животные, как на севере Индии, а вполне уважаемые. Их часто изображают рядом с Кхандобой.
Дхангары за деньги ночуют со стадами на чужих полях — ведь после ухода стад поле бывает покрыто толстым слоем навоза (главного вида удобрения, применяемого местными крестьянами). Они также ткут и продают грубошерстные одеяла, продают и своих коз и овец. И это все составляет три основные статьи их дохода.
В Махараштре не так высоко развит культ священной коровы, как на равнинах. Видимо, решающую роль сыграли природные условия. На волах и буйволах пашут, их разводят, любят, украшают бубенцами и ожерельями, в дни праздников раскрашивают их самих и золотят им рога, но мне показалось, что сердцам марат-хов козы ближе.
Сотни козьих пастухов стекаются к храмам Кхандобы в дни ежегодных ярких и шумных его праздников. Огни костров, огни светильников на горе наполняют ночь блеском. Всюду пляшут танцоры, кувыркаются акробаты. Народ веселится от души.
И лучшим украшением каждого праздника является тамаша — совсем особенный местный вид театрального представления, который не увидишь больше нигде и на который не принято ходить женщинам из респектабельных семей.
В Пуне есть постоянно действующий театр, где идут тамаша. Их поочередно играют все труппы, существующие в Махараштре.
Озорные постановки коротких пьес перемежаются плясками, песнями, наполненными двусмысленностями и солеными остротами. Они возникли в те далекие времена, когда маратхи проводили долгие месяцы в походах, а возвратившись, жаждали веселья и наслаждений. Женщины, заждавшиеся их, с радостью дарили им и веселье, и наслаждения, и вся пряность этих встреч и все острые ситуации, возникавшие в семьях в связи с долгими разлуками, нашли отражение в тамашах.
Я, как иностранка, могла пойти на тамашу, не боясь вызвать осуждение. И я ходила. И никогда не забуду танцовщиц, пламенно заигрывавших со зрителями и отпускавших такие шуточки, которые никто не соглашался мне переводить, и их партнеров, пересыпавших крупной солью свои реплики, приводящие всех в неописуемый восторг.
Оглушительная музыка, пение на грани крика, смелые жесты, сочный юмор и яркие бутафорские декорации, грим и костюмы — вот тамаша, какой ее любили воины-маратхи, какой ее любят и сейчас и какой мне посчастливилось ее увидеть.
Говорят, что многие тексты не меняются в течение нескольких столетий. Верю, так как в этом нет ничего особенного для Индии, где столетие часто значит то же, что в Европе год.
Но вместе с тем тамаша откликается и на все злободневное, высмеивая действия городских и деревенских властей, новые законы, газеты, брахманов, чиновников и кого угодно.
На тамаше я впервые услышала, что слово «маратха» расшифровывается так: «мара лекин хата нехин», т. е. «умри, но не отступай». Хорошая расшифровка! На тамаше я узнала и историю правительницы маратхского княжества Индбр — рани Ахйлла-деви, которая жила в XVII в. Она была умна, сильна и независима и имела армию в 30 тысяч солдат, мужчин и женщин. И когда один из пешв собрался напасть на Индор, чтобы разграбить его, она послала к нему гонца со словами: «Если тебе нужны деньги, приходи ко мне за подаянием, как положено брахману, и я одарю тебя. Но не будет предела твоему стыду, когда твои полки будут разгромлены армией, в рядах которой сражаются женщины». И пристыженный пешва отказался от намерения идти походом на Индор.
В песнях и легендах маратхов часто упоминаются женщины-воительницы. И этому нетрудно поверить. Нигде в Индии, кроме Пуны, я не видела, чтобы женщины до полуночи одни ходили по улицам, ездили на велосипедах и мотороллерах и держались бы так вольно и просто.
Своеобразный это край, и своеобразный народ выковала здесь история.
Йога — мистика, практика, медицина?
— Вы недавно вернулись из Индии? — Да.
— А йогов видели? — Да.
— Они очень тощие? — Нет.
— Так что же, значит, упитанные? — Скорее, да.
— Они образованные? — Да. Многие.
