Повести - Анатолий Черноусов

— Что же, сразимся! — задорно согласился Климов, скрываясь на кухне. — Расставляй пока фигуры, а я тут кофейку сварганю.

В шахматы оба играли без особого азарта, случалось даже забывали, чей сейчас ход; шахматы были лишь поводом… Сидя в удобных креслах возле журнального столика, приятно пить кофе или вино и неторопливо беседовать.

Вот и сейчас Климов, делая ходы, рассказывал Сане о несколько странной студентке по фамилии Зима и о том, как он, Климов, нечаянно проводил эту очаровательную «колючку» до ее дома…

Саня делал ответный ход, отхлебывал кофе, внимательно слушал приятеля, понимающе улыбался, а сам в это время думал: «Везет же Климову на женщин!.. Есть же у него какая–то Галя. Так одной ему, видите ли, мало, завел роман с хорошенькой студенткой…»

А вот ему, Сане, положительно не везет в этом деле. Пятилетней давности какая–то скоропалительная женитьба на некой экстравагантной особе, столь же скоропалительный развод… И все. Этим его, Санин, практический опыт в любовных делах исчерпывался. И столь давно это было, что временами Сане кажется — да не приснилось ли мне?.. Ведь снова он как мальчик, снова эта проклятая робость перед женщинами, снова смущение, неуверенность и нерешительность… Конечно, что–то идет и от сознания никчемной своей внешности — что поделаешь, не удосужилась госпожа Природа потрудиться как следует над его, Саниным, лицом, над его фигурой… Вон Климова небось одарила всем. Не красавец, но сбит, сколочен что надо; именно про таких говорят — ладный! Да и в лице есть та самая энергичность, жестковатость, которая привлекает. Лоб — тугой, разлет бровей — смелый, губы и подбородок — твердые. Лицо мужчины, черт побери!..

«Но не во внешности одной, конечно, дело, — думал Саня. — Энергичнее, смелее Климов, даже беспечнее, что ли… А беспечные нравятся женщинам…»

«Старик, не пренебрегай этим…» — не раз советовал ему Климов в ответ на сетование насчет невезучести у женщин. При этом пощелкивал пальцем по бутылке с вином и многозначительно подмигивал. Саня соглашался, что «этим», действительно, пренебрегать не стоит, что вино делает мужчину смелее, а женщину — раскованней. Соглашаться–то Саня соглашался, но знал, стоит ему выпить, как он становится еще более мягким и деликатным…

Была, однако, у Сани, когда он сравнивал себя с Климовым, и своя гордость. Он знал, что в чем–то он тоньше и глубже Климова, богаче внутренне. И это, по его мнению, уравнивало их с Климовым, пусть не перед женщинами, пусть только в его, Саниных, глазах, но уравнивало. И потому черной зависти к Климову, зависти, которая могла бы разрушить их дружбу, не было. Да к тому же многое в «шалопае» Климове по–настоящему и нравилось Сане. Он, например, высоко ставил преданность Климова своей специальности, своему делу, его способность жертвовать собою ради товарищей — ведь тащил же он Саню по этому чертову ущелью на Кавказе, тащил, хотя у самого глаза из орбит вылезали!..

— Ваш ход, ваш ход, гроссмейстер, не забывайте… — вывел Саню из задумчивости голос Климова. Мельком взглянув на Саниного ферзя в расположении своих фигур, Климов быстро сделал ответный ход и сказал: — Так что, старик, девочка, можно сказать, всем хороша, но «формалистка». Пожалуйста, говорит, буду делать все как надо, только любить эти железяки вы меня не заставите…

— Ой, старик, если тебя только беспокоят эти самые «формалисты», то у меня они в печенках сидят! Они меня скоро в гроб загонят!.. Никак не хотят понять, что философия — это же очень и очень важно! Она же, разобраться, куда важнее любой другой дисциплины. Разговор–то идет, шутка сказать, о мировоззрении!.. Нет, им лишь бы зачет спихнуть, экзамен. Лишь бы оценку получить. Действительно, формалисты, черт бы их побрал, ты прав… Готовишься, готовишься к лекции, к семинару, перелопатишь гору книг, журналов, примеры какие–то новые отыщешь, ну, думаешь, сегодня–то я их пройму!.. И в результате — пшик. В результате — одна досада на душе.

Климов слушал расстроенного приятеля и думал: бедный, бедный Саня. Колотится как рыба об лед, а в итоге, действительно, пшик один… Да и кому она, в самом деле, нужна, философия?.. Он, Климов, помнится, относился к ней точно так же, как и они, теперешние «нежелающие». Точно так же! На кой черт мне эти общие рассуждения и разглагольствования? Зачем это нужно, если основное мое дело — техника?.. Вместо того, чтобы лишний часок позаниматься деталями машин, технологией или металловедением, сиди и зубри какой–то «закон отрицания отрицания», который, ну в доску разбейся, ни к какому конкретному делу не приставишь!..

— А ведь это очень важно! — горячо продолжал Саня, словно бы в ответ на мысли Климова. — Это же задача из задач, чтобы парни уходили от нас убежденными, с четким мировоззрением!..

— Не знаю, старик, не знаю… — возражал Климов. — Я не специалист, конечно, в таких штуках, но одно я знаю твердо: случись война, все мы (и ты, и я, и твои студенты) встанем и сложим головы, если понадобится, за отечество. Вот тебе и проверка наших убеждений и наших мировоззрений! Война… Я же офицер запаса бронетанковых войск, я знаю танк, умею его водить. И если понадобится… А русские танки, старина, сам знаешь…

— Это так, это так, — поспешно соглашался Саня. — Если понадобится, то да. И ты, и я, и, уверен, ребята ляжем костьми, как говорится… Но понимаешь, Валера, все идет к тому, что головы складывать не придется. Проверка наших убеждений вряд ли явится теперь в виде войны как таковой. Она скорее придет, а точнее уже пришла в форме идеологической войны… — Саня многозначительно поднял палец. — В форме «размывания идеологии». Гигантский, веками отлаженный «размывающий» аппарат нацелен на нас. Его щупальца тянутся к нам из–за кордона, тянутся, проникают в каждую щелочку, в каждую трещинку… А студентам моим — лишь бы зачет спихнуть, лишь бы оценку получить. Это же страшно, старик!.. Я иногда думаю, — помолчав продолжал Саня, — может, мы сами, преподаватели, виноваты?.. Не фарисеи ли мы? Не книжники ли? Не начетчики ли? Не слишком ли оторванно от жизни преподаем и учим? Не ждут ли ребята от нас конкретного совета — как жить? Как поступать в том или ином случае?.. Наверняка ждут. А мы им долдоним: материя первична, сознание вторично, производительные силы и производственные отношения, базис и надстройка… То есть не хватает нам, видимо, жизненной теплоты, что ли… Получается какое–то академическое разглагольствование, не греющее, не затрагивающее душу. Мы никогда, например, не говорим ребятам о смерти, ее смысле, об этом вопросе вопросов. Не говорим. И, выходит, оставляем ребят один на один с ужасом, когда они вдруг задумаются о грядущей смерти… Словом, большинство из нас все же начетчики, для которых преподавание философии — это просто работа, одна из многих. А преподавание не может быть просто работой, это, понимаешь ли, старик, особая работа!.. — Саня снова задумался, склонив свою голову дятла чуть набок и по–птичьи нахохлившись. Потом заговорил о своем отце: — Я, признаться, завидую отцу. У него, знаешь ли, был крепкий, основательный фундамент. Отец прошел через две войны, он эту самую диалектику учил не по Гегелю, он ее собственным хребтом прочувствовал. И в политработе шел от жизни, не так, как я — от книг, от теории. Я‑то уж точно учу по Гегелю… Поэтому я иногда прихожу, старик, к мысли: а не бросить ли мне все к черту да не пойти ли «от нуля»? Не пойти ли, скажем, на завод, в цех или на стройку?.. Скрыть диплом и лет пяток поработать, повариться в жизненной каше, увидеть жизнь изнутри, понюхать ее «на самом деле». Понять, о чем думают там, «в низах», чем там живут… И уж потом…

«Ах, Саня, Саня, — мысленно жалел Климов друга. — Худосочный ты какой–то. Оттого и сомнения твои, оттого и метания… Покататься бы тебе в Заячьем логу на лыжах! Все бы сомнения как рукой сняло!..»

Приятели отхлебывали из красивых прозрачных рюмочек золотистый коньяк, табачный дым стоял над ними столбом. Постепенно Саня хмелел, остренькое лицо его краснело, круглые пристальные глазки за стеклами очков начинали поблескивать добродушнее, и сомнения будто покидали его.

— В одном, старик, я полностью с тобой согласен! — говорил Саня, поднимая руку с зажатой в ней рюмкой. — В том, что мы русские люди! Да случись что! Да ведь мы же опять перемелем в муку всех, кто на нас полезет!..

— То–то и оно! — подхватывал Климов. — То–то и оно, старина! — И, чокнувшись с гостем, предлагал: — Давай выпьем, Александр, за известные всему миру русские бронетанковые войска!..

И оба в эту минуту были орлы, оба готовы были облиться слезами от нахлынувшей вдруг любви к отечеству, от сладкой готовности умереть за свою Родину. И Саня будто махнул рукой на все свои сомнения и предостережения, будто забыл о них вовсе…

Что же касается Климова, то он вообще не придал Саниным предостережениям большого значения. Тем более, что в нем, в Климове, все отчетливее росло предчувствие чего–то нового, необычного, связанного с этой загадочной девочкой… Придет она или не придет на остановку «Бор»? Придет или не придет?..