Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака - Лифтон Бетти Джин

Одиннадцатого ноября 1918 года сироты, как и все соседи вокруг, вывесили красно-белые польские флаги в честь провозглашения независимости их родины. Затаив дыхание, они слушали, как Корчак рассказывал самую волшебную из своих сказок: после 120 лет чужеземного гнета их страна вновь свободна и Юзеф Пилсудский, неутомимый патриот, боровшийся за эту независимость всю свою жизнь, стал новым главой возрожденного государства.

Полагая, что некоторые родители не потрудятся объяснить происходящее своим детям, Корчак начал писать колонку «Что происходит в мире?» для журнала «На солнышке». Он хотел, чтобы дети постигли смысл независимости, узнали, как их страну в прошлом пожрали три жадные соседа, что было решено на Парижской мирной конференции, как проводились выборы и появился парламент. Он сводил мировую политику к привычным понятиям: «Хорошо, когда у тебя есть свой собственный ящик или чуланчик, потому что они — совсем твои собственные, место, куда никто не имеет права заглядывать без твоего разрешения. Хорошо иметь свой собственный садик, свою собственную комнату, а еще дом, где ты живешь со своей семьей и где никто тебя не тревожит. Но к несчастью, является кто-то посильнее, и входит, и забирает твои вещи, и пачкает комнату, и не желает тебя слушать».

Это был первый предназначенный для детей журнализм подобного рода. Колонка Корчака приобрела такую популярность, что ее вскоре уже штудировали педагоги, чтобы научиться объяснять текущие события своим юным ученикам в доходчивой для них форме. Но никто лучше Корчака не сознавал, что он не может дать детям ответа на все возникающие вопросы, потому что вновь собрать Польшу воедино было не проще, чем разломанную игрушку. Более века поляки боролись за независимость, а теперь им пришлось бороться с ней. Их страна была не только опустошена войной — заводы и фабрики лежали в руинах, поля оставались невспаханными, инфляция свирепствовала хуже, чем во время войны, — но и прежние разделы оставили после себя сплошной разброд. Четыре разные законодательные системы, шесть разных денежных систем и три разные железнодорожные сети, разноразмерные полотна которых символизировали проблему стыковки, которую предстояло осуществить, чтобы страна действительно объединилась в единое целое.

Только радость, что теперь они сами распоряжаются своей судьбой, мешала полякам впасть в отчаяние при мысли об ожидающей впереди кардинальной перестройке. Из всех УГЛОВ приюта на Корчака глядели голод и холод. Получить кредит ему было не у кого, а денег не было совсем. Американская программа помощи — гуверовские благотворительные посылки с рисом, мукой и ситцем — поддерживала на плаву учреждения вроде его приюта. Но этого было недостаточно. И тут произошло чудо. Зима еще только «осторожно поставила ногу» на их порог, когда союз шахтеров — «да благословит Бог их грязные руки и кристально чистые души» — пожертвовал приюту целый вагон угля. Эта щедрость, «которая растрогала бы до слез даже камень», тем более брала за сердце, когда он думал, как бедны были сами шахтеры. Он же внезапно ощутил себя богачом: ведь уголь называли «черным золотом», так его было мало. Но на солнце имелась тень: уголь требовалось забрать с товарной станции немедленно, а в его распоряжении не было никакого транспорта. И снова чудеса. Все соседи пришли на помощь. Откуда ни возьмись, появились конные повозки, и в их пустующий подвал посыпался уголь. Дети увозили его на тачках, тащили в корзинах и ведрах. Даже малыши несли куски «величиной с их головенки».

Услышав о привалившей им удаче, булочник, дальше по улице, прислал свежего хлеба, за который можно было заплатить «черным золотом». Мальчик-сирота, чьи ноги были искривлены рахитом, съел чуть не половину буханки, пока нес «бесценный груз», а остальную выпачкал в угольной пыли. Он помчался назад на товарную станцию, вопя: «Я теперь могу перетаскать хоть тысячу корзинок!» Свободных корзин не оказалось, а нести ведро ему было не под силу, и потому Корчак снабдил его единственным оказавшимся под рукой подходящим вместилищем — ночным горшком. И, глядя вслед весело ковыляющему мальчику, Корчак мысленно обещал раздобыть рыбьего жира и выпрямить эти кривые ножонки.

Вскоре после возвращения Марины Фальской в Варшаву в начале 1919 года министр просвещения попросил Корчака организовать приют для детей польских рабочих в городке Прушкуве, примерно в пятнадцати милях к югу от Варшавы. Он тут же подумал, что лучше Марины директора ему не найти, а она без колебаний взялась за руководство этим приютом, как прежде она руководила приютом в Киеве на основе его идей.

Они отыскали небольшой трехэтажный жилой дом вблизи городской школы, но денег не хватало даже на то, чтобы обставить его, не говоря уж о том, чтобы купить. Не нашлось и сочувствующей группы филантропов вроде Общества помощи сиротам, которое поддерживало приют Корчака на Крохмальной улице.

Вместе они придумали хитроумный план поискать помощи у профсоюзов — от их членов, погибших на войне, осталось много сирот. Рабочие так горячо поддержали эту идею, что не только наполнили ящики для пожертвований, которые были установлены на всех фабриках и в мастерских, но и сами отобрали первых пятьдесят сирот для нового приюта. Взяли они на себя и заботу о снабжении приюта всем необходимым: один знал, где приют может позаимствовать кровати, у кого-то в распоряжении оказались столы и стулья, а третий набрал кухонной утвари. Некоторые даже выстаивали очереди за хлебом и картофелем и сумели собрать запас муки.

Дети поселились в приюте в морозный ноябрьский день того же года. «Наш дом», как его назвали, был гораздо теснее по сравнению с приютом на Крохмальной. В комнатушках, служивших дортуарами, между кроватями не было проходов, однако дети ничего роскошнее не видывали. Не имея понятия о водопроводе, они не страдали из-за его отсутствия и очень гордились уборной на первом этаже с деревянным стульчаком, понятия не имея о фаянсовых унитазах со смывными бачками. Маленький теплый сортир был несравненно лучше вонючих нужников во дворах, к которым они привыкли, а за уборку в нем начислялись лишние очки. Несмотря на помощь профсоюзов, добывать съестные припасы было нелегко. Марина, когда удавалось, держала в миске на кухне маленькие квадратики хлеба, как лакомство, и один мальчик, получая такой квадратик, всякий раз его целовал. Крестьяне доставляли мешки картошки, но ее не хватало. Почти всю энергию Марины поглощали поиски угля и картошки по доступной для них цене. «У нас еще не было счета в банке, — напишет она позднее. — Не было денег ни на игрушки, ни даже на цветную бумагу, чтобы самим их изготовлять». Но Марина Фальская не знала усталости. Годы в Киеве научили ее иметь дело с подрядчиками и торговаться, сбивая цену за выполнение необходимых работ, например, со стекольщиком. Она сама ходила по лавкам, ища недорогие продукты, и на собственной спине относила их в приют. Одевала детей она в поношенную одежду, присылаемую из Америки.

Даже если бы в прушковском приюте нашлось место для личной кровати — а его там не было, — у Корчака все равно не было времени оставаться там с ночевкой. Он ведь занимался не только своими детьми на Крохмальной, но и консультировал органы социального обеспечения по организации новых приютов для тысяч военных сирот, бродящих по улицам.

А еще он публиковал статьи-предостережения для взрослых в «Польской газете».

Польша стала свободной, но скептический доктор повидал столько страданий и кровопролития, что не мог не опасаться за будущее. Перемирие, подписанное одиннадцатого ноября, принесло мир, но не покончило с насилием. В хаосе, охватившем восточные районы Польши после краха держав, их разделявших, евреи часто становились жертвами уличных беспорядков, резни и даже погромов, устраиваемых некоторыми частями польской армии, особенно под командованием генерала Галлера, а также вооруженными бандами. И пока союзники в Версале обсуждали требования Польши, желавшей вернуться на карту Европы в своих обширных границах до разделения, Юзеф Пилсудский пробовал спорить с историей на свой лад. На востоке учащались военные стычки с Советами, в Галиции — с украинцами, а с чехами и немцами шли споры о территориальных правах. Можно ли было рассчитывать, что человеческая природа стремится улучшить мир? Вот о чем размышлял Корчак. Он предупреждал своих читателей, что долгий и прочный мир необходимо сделать одной из общенациональных целей.