Божья Матерь в кровавых снегах - Еремей Айпин

Просматривая картинки прошедших дней, она тотчас же начала наполняться яростным злом. До хруста сжав челюсти, она открыла глаза и сказала Небу назло красным:

— Нет, не умру! Не умру!..

Медленно повернулась на бок, потом на живот и, опираясь на локти, подползла к потухшему кострищу. Сдвинула в кучку вчерашние не догоревшие головешки и угольки, собрала в горсть сорванные ветром с деревьев кусочки лишайника и мелкие-мелкие веточки, осторожно, как большую ценность, сунула их в головешки и, вытащив спички из платяного нагрудного кармана под ягушкой, запалила с таким трудом собранную растопку. Влажный лишайник зашипел и лениво зашаял.

Костер нехотя разгорался. Струйки сизого дыма потянулись прямо в небо, обещая устойчивую ясную погоду.

Матерь Детей собрала в закопченную кружку кусочки потемневшего под весенним солнцем снега и вскипятила воду, куда бросила три-четыре дольки чаги. Чай уже давно кончился. Выпив кипяток, она немного приободрилась. Чага издавна, если ничего другого не было, заменяла чай. На вкус, правда, напиток горьковатый, но цвет приятный — оранжево-коричневый, здоровый, лесной. После чагового чая она достала из-за пазухи куропачье крылышко с кусочком грудинки с беличью головку, последнюю добычу Пойтэка, и сварила все в той же закопченной кружке, которая теперь служила и чайником, и котлом. Она откусывала по кусочку от грудинки и, старательно прожевав, эту мясную жвачку небольшими порциями вкладывала в ротик маленькому Савве. Он глотал жвачку, почти не жуя. Матерь давала ему время от времени глотнуть из блюдца бульон от крылышка. Савва сейчас очень смахивал на птенца в гнезде: проглотив пищу, он тотчас же разевал ротик. Ждал следующую порцию. После бульона Матерь дала ему несколько глотков чагового чая, чтобы утолить жажду. От такой трапезы Савва вроде бы даже повеселел: заблестели его глубоко впавшие болотно-зеленые глазенки, и он довольно бодро сказал:

— Ням-ням-ням!..

— Ты что — еще хочешь есть? — удивилась Матерь.

— Ням, — повторил маленький Савва.

— На этот раз все, Савва, нет ням, терпи, — сказала Матерь. — У нас впереди еще длинный день…

Савва на это среагировал по-своему. Он оглядел кострище, посветлев личиком, улыбнулся Пойтэку, как старому другу, откинулся на высокую спинку люльки и, наклонив головку к правому плечику, вдруг беззаботно запел:

— А-а-а-у-у-у-а-а-а…

Матерь лишилась дара речи. Она долго широко раскрытыми глазами смотрела на младшенького сына, потом со слезами осыпала поцелуями своего несмышленыша, говоря радостно:

— Савва, миленький! Ты еще можешь петь?! Значит, мы с тобой не пропадем?! Значит, еще поживем! А про ням-ням ты просто пошутил, да?

— А-а-а… — ответил Савва.

— Ай да Савва! Ай да шутник! Ведь твое сердце уже не клюет голод?

— У-у-у…

— Хорошо. Сегодняшний день как-нибудь проживем. Правда, Савва?

— А-а-а…

— Мы выйдем к людям. Обязательно выйдем, Савва!..

— У-У-У…

Так, беседуя с сыном, Матерь распеленала его и заменила мокрые стружки в нижней куженьке-сиденье на сухую оленью шерсть. Теперь она выстригала шерсть со шкуры-волокуши. Сделав это, Матерь облегченно вздохнула. С Саввой все в порядке на сегодняшний день. Вроде бы насытился, в люльке сухо, настроение у него бодрое. Только побыстрее бы в дорогу собраться.

Запеленав Савву, Матерь взялась за свои дела. А дела у нее не настолько хороши, как показалось ее неразумному младенцу. Она не спеша обсосала косточки крылышка, вытянула из них самое ценное — тоненький костный мозг и все это запила остатками бульона. В желудке остро покалывало и время от времени урчало. Подержав двумя ладонями живот, она уняла боль.

Старик Пойтэк, лежа на краю шкуры-волокуши у ног хозяйки, изредка открывая один глаз, внимательно поглядывал на нее. Ждал своей доли. Женщина протянула ему две косточки. Он осторожно взял их одними губами, подержал немного и положил перед собою на снег. Только после этого обнюхал и отправил в пасть, громко хрустнув.

— А ты, Пойтэк, кажется, сытый? — спросила хозяйка.

Услышав свое имя, пес слабо шевельнул хвостом.

— Знаю, ночью ты на охоту ходил, — продолжала женщина. — Что-нибудь добыл?

Пойтэк широко разинул пасть и ответил:

— Ав-вав…

— Знаю, ты охотник удачливый, — говорила хозяйка. — Мышами и прочими мелкими зверюшками-птичками ты, конечно, напитался. Напитался, но, конечно, не досыта, но все же сердце немного обмягчил. Ты у нас с голоду не пропадешь.

Пойтэк встал и, изобразив на морде собачью улыбку, подошел к хозяйке и попытался лизнуть ее в лицо.

— Ах ты проказник, остальные косточки выпрашиваешь, — со смешком удивилась хозяйка. — Нет, тебе достаточно. А эта пища для Ползущей, для Высоконогой. У нее тоже сердце есть. Она тоже голодная. Совсем без куска ее нельзя оставлять, Пойтэк.

С этими словами женщина завязала оставшиеся косточки в уголок платка, искоса глянув в обратную сторону дороги, где, прикрыв глаза, лежала раненая Волчица, за ночь ползком догнавшая людей с собакой на этой стоянке. Она приползла рано поутру, когда только начало светать. У Пойтэка на холке вздыбилась шерсть, и он грозным лаем разбудил хозяйку. Женщина приподнялась на лежанке, внимательно посмотрела на незваную гостью. Она остановилась на границе, разделяющую животный мир от человеческого. Главное, не перешла эту невидимую линию, не нарушила ее. Стало быть, Высоконогая в своем разуме. Понимает, что можно, а чего нельзя. А хозяйка погладила старого Пойтэка по шее и, успокаивая его, унимая его злобно-азартную дрожь, сказала:

— Пойтэк, не трогай ее. У нее дела намного хуже, чем у нас!..

С этими словами Матерь опустилась на лежанку и задремала. Пойтэк перестал лаять. Но, сев на задние лапы, до самого восхода солнца недоверчиво поглядывал в сторону Волчицы. Он не мог понять, почему хозяйка с таким сочувствием отнеслась к этой незваной гостье.

Сейчас, после разговора с Пойтэком, Матерь занялась своими ногами. Все прошедшие дни пронеслись, как в кошмарном сне. Она билась только за одно — за жизнь детей, за дыхание детей. Как бы их защитить, как бы их спасти! О себе она напрочь позабыла: что ест, что пьет, во что одета, спит ли по ночам, бодрствует ли, оберегая сон детей. И вот теперь обнаружила, что шершаво-острый, как нож, весенний наст давно протер ее подошвы, а утренние и вечерние заморозки обморозили ее пятки. Пятки отекли и посинели. И теперь ступить на них невозможно. Они не держат ее хрупкое, высохшее тело. Но умирать она не собиралась. Вернее, она была готова принять смерть, но не сейчас, а немного позже, когда сделает еще несколько неотложных земных дел. И поэтому она принялась лечить свои пятки. Из дорожной мужской игольницы она вытащила самую толстую иголку и толстую нитку. Водя ниткой по бокам закопченной кружки-чайника, со всех сторон покрыла сажей. Иглу тоже смазала сажей. Потом, стиснув зубы, без единого оха и вздоха, прошила большими стежка-ми сажевой ниткой левую обмороженную пятку. После, сменив нитку на новую, со свежей сажей, то же самое проделала с правой пяткой. По нитяным отверстиям стала сочиться кроваво-гнойная жидкость. Сейчас, должно быть, немного полегчает.

Так когда-то в древности лечили обмороженные места.

Обе нитки, которыми она прошила пятки, свернув, отдала огню. Затем из шкуры-волокуши вырезала два куска и приспособила их вместо подошв, примотав к ногам матерчатыми завязками. Осторожно, опираясь на посошок, она встала. Выдержав несколько мгновений, опустилась на землю. Она поняла, что, клокочущим в груди гневом убивая боль в пятках, может идти небольшими шажками в сторону дома. Но одно дело нести себя, и совсем другое — тянуть волокушу с Саввой. Так далеко не уйдешь, но и сидеть на месте нельзя. Неоткуда ждать помощи. Все, кто мог бы помочь, покинули Средний Мир.

Она поставила на шкуру-волокушу люльку с Саввой и сложила все остальные вещи: маленький топорик, ружье, дорожный мешок с посудой, какое-то тряпье и легкую лебяжью ягушку с верхом из тонкого зеленого сукна. Все это перевязала веревками, пропущенными через дырочки по краям шкуры. Потом надела через плечо лямку волокуши, предварительно чуть удлинив ремень-тяж, и с обочины дороги, где было кострище и место ночлега, выползла на коленях на нартовую колею и осторожно вытянула туда шкуру. Остановилась, отдышалась, внимательным оком окинула стоянку — не позабыла ли тут чего нужного. Затем окликнула собаку.

Старик Пойтэк еще не вышел на дорогу. Он стоял у кострища и смотрел на хозяйку.

— Пойтэк, иди, — сказала хозяйка. — Впереди иди.

Пойтэк вильнул хвостом, подтвердив этим, что понял хозяйку, и не спеша, как бы нехотя, вышел на зимник, прошел вперед и встал.

Хозяйка махнула рукой вперед и повторила:

— Пойтэк, впереди иди, зверя ищи!..

Пойтэк снова слабо махнул хвостом и двинулся по дороге. Пройдя немного, он оглянулся и, увидев, что хозяйка еще не стронулась с места, вновь остановился, поджидая ее.