Карлики - Максим Дегтярев

Виттенгер возразил:

— Но ты же собирался обвинить ее еще в одном преступлении. Помнишь, ты просил узнать, где она находилась во время взрыва на Укене. Мне только что сообщили, что взорванный дом принадлежал Франкенбергу и не исключено, что во время взрыва он находился в доме. Кстати, я уверен, ты с самого начала знал, что взорвали Франкенберга, но мне ничего не сказал. Ты и в убийстве старика-профессора собирался ее обвинить?

— Даже если и так — откуда ей стало известно о наших планах. Как она могла догадаться, что мы хотим обвинить ее и в убийстве мужа, и в убийстве Франкенберга. К тому же, обвинение в двойном убийстве, при условии, что она их не совершала, еще не повод для суицида, особенно учитывая, что у нее есть ребенок. Если только… — я задумался.

— Если только что? — переспросил Виттенгер.

— Если она причастна к обоим убийствам, то текст предназначался именно для сына — чтобы тот не считал свою мать убийцей. А для нас ее предсмертное послание — своеобразный намек — мол, я все сделала за вас, закройте дело и не травмируйте ребенка, ведь от посмертных обвинений, все равно, нет никакого проку. И вот еще что… — я отвел Виттенгера в сторону так, чтобы остальные криминалисты не могли нас слышать. — Скажите честно, может, вы вчера вечером или ночью, спьяну, попытались поговорить с ней и сболтнули чего лишнего — ей или кому другому?

— Да за кого ты меня принимаешь, черт возьми?! — взревел полицейский. Все криминалисты, как по команде, подняли головы. Заметив их движение он тихо добавил: — Перестань пороть чушь. Я не первый год в полиции, и не тебе меня учить, а тем более — обвинять.

— Ладно, это я так, на всякий случай, — примирительно сказал я, — кстати, как вы так быстро тут оказались?

— В пятнадцать минут девятого сработала сигнализация, — ответил Виттенгер и поспешно пояснил, — нет, не от вторжения… По всей вероятности, мальчик, проснувшись утром и обнаружив вот это, — он кивнул в сторону мертвого тела, — нажал тревожную кнопку. Теперь этому учат детей с пеленок.

— Понятно. А чем вообще занималась Эмма Перк? — к своему стыду, я до сих пор не удосужился это выяснить.

— Вы разве не знаете? Ну вы даете… Она работала все в том же Институте Антропоморфологии, — Виттенгер, похоже, усомнился в моей профессиональной пригодности.

— С мужем? — спросил я.

— Нет, она работала в отделе изучения ретро-трансзональных чего-то там… — Виттенгер тоже не научился выговаривать длинные названия институтских отделов.

— Да, да, я понял — в том же отделе, что и Лесли Джонс.Странно, что я не обратил на нее внимание.

— Она работала под своей девичьей фамилией, — подсказал Виттенгер, — а вы что, знакомы с Джонсом?

— Не совсем. Мы виделись только раз и то — на похоронах.

— И вы думаете, он может быть замешан? — допытывался Виттенгер.

— Здесь кто угодно может быть замешан, — развел я руками, — особенно если считать смерть Эммы Перк убийством…

Мое замечание Виттенгеру не понравилось.

— Если Эмма Перк была убита, то текст на экране писал убийца. В таком случае, ему следовало бы написать признание и в убийстве Альма Перка, и во взрыве на Укене, а тут все наоборот.

Я возразил:

— Убийца не так глуп. Он мог предполагать, что в конце концов нам удастся доказать, что Эмма Перк никого не убивала, а отсюда будет следовать, что и ее смерть — никакое не самоубийство. Предположим, что у убийцы нет железного алиби только на время смерти Эммы Перк и ему жизненно важно, чтобы именно ее смерть все считали самоубийством.

— Туманно, очень туманно, — протянул Виттенгер, — мы пришли к тому с чего начали.

— А с чего мы начали? — поинтересовался я.

— С того, что ничего непонятно, — ответил он.

— Факт! — согласился я.

Несмотря на обещание, наша вчерашняя дискуссия о природе суицида никак не выходила из головы. Я попросил Виттенгера прислать мне дело того сбежавшего самоубийцы.

— А зачем оно вам? — удивился Виттенгер.

— Хочу сравнить… Там ведь вы точно исключили убийство?

— Абсолютно точно, — заверил он.

— Тогда пришлите, — еще раз попросил я его.

Виттенгер пообещал, но уж больно странно: сказал, что он, конечно забудет, но как только снова вспомнит, то сразу пришлет.

9

Из дома Перков я направился в Отдел. Со смертью Эммы Перк было потеряно последнее связующее звено в деле, которое я считал уже практически раскрытым. Ведь именно через нее я собирался выйти и на гомоидов, и на всех остальных участников преступной группы, если такая группа и в самом деле существовала. Но смерть Эммы Перк перевернула все мои планы и заставила посмотреть на дело с другой стороны. Меня преследовал какой-то злой рок, который, на поверку, мог оказаться чем-то вполне материальным и от того — не менее опасным. И суть не в том, что смерть жены Перка обнаружила существование каких-то третьих лиц. Меня страшило то, что они идут буквально след в след со мною. Перк погиб сразу после разговора со мной. Франкенберг погиб, можно сказать, во время разговора со мной. Эмма Перк умерла еще до того, как я успел с ней поговорить, и я даже не успел установить за ней слежку. Мне казалось, что я нашел разумное объяснение гибели Альма Перка. Взрыв профессорской башни можно объяснить тем, что преступник проследил за мною до самого Укена. Но смерти Эммы Перк — не важно, убийство это или самоубийство, — объяснений не было.

Позднее, Виттенгер сообщил мне, что ни у нее, ни у других из моего списка не было возможности оказаться на Укене в тот же час, что и я. На время смерти Альма Перка твердого алиби не было только у Эммы Перк. В ночь ее смерти и Джонс, и Симонян, и Шлаффер, и Лора Дейч спокойно спали в своих постелях. Касательно второго и третьего, подтвердить их алиби могли лишь их жены. Алиби Джонса и Дейч никто подтвердить не мог, как, впрочем, и опровергнуть. В компьютере Эммы Перк ничего стоящего не нашли.

От мысли, что кто-то предугадывает каждый мой шаг мне стало не по себе. Я не стал говорить Шефу о своих опасениях, потому что единственным правильным решением могло бы стать мое отстранение от расследования. Во всяком случае, на его месте я бы так и поступил. Поэтому я доложил ему о смерти Эммы Перк без каких-либо комментариев. Он, в свою очередь, никаких особенных подозрений не высказал. Зная Шефа, трудно предположить, что у него вовсе не возникло подозрений, подобных тем, что появились у меня. Но смолчать о них — было вполне в его духе.

— Странное письмо к нам сегодня пришло, — сказал он, как только я закончил докладывать о событиях вчерашнего вечера и сегодняшнего утра.

— Что за письмо? —спросил я, уже понимая, о чем идет речь. Шеф показал мне текст за подписью Джона Смита.