Проза (1966–1979) - Юлия Друнина

Месье не только не испытывал ни малейших признаков ностальгии, он просто не понимал, что существует такая «болезнь». «Родина там, где можно сделать хороший бизнес» — вот одно из его изречений. Я запомнила и другое: «цель жизни каждого нормального человека — как можно больше зарабатывать и как можно меньше работать».

Месье искренне жалел меня за то, что мне «приходится» работать. Вот его жена и дочь, слава богу, могут себе позволить ничего не делать. Мадам, так та даже не утруждает себя никаким чтением, причем обосновывает это теоретически: книги и газеты пачкают руки.

Впрочем, мадам нашла-таки себе занятие. Она последовательница некоего «великого философа» Кришнамурти и в числе других богатых бездельниц несколько раз в год едет слушать его откровения то в Стокгольм, то в Лондон, то в Рим, то еще в какое-нибудь место земного шара — благо, деньги и время для нее не проблема.

Может быть, этот Кришнамурти действительно велик, но, к сожалению, горячая его поклонница поначалу никак не могла мне объяснить, в чем же заключается сия философия. Я поняла только, что и сам «великий философ» и некоторые его ученицы (почему-то он имеет особенный успех у богатых пожилых дам) умеют… двигать гландами!

Располагая этим единственным «тезисом», но разгадав не слишком сложную натуру мадам, можно было предположить, что смысл и цель таинственной философии — сохранение собственного здоровья.

В дальнейших беседах это подтвердилось. И однажды мадам изложила философию своего кумира с неожиданной четкостью. «Главное — не волноваться. Даже если рядом режут человека и он умоляет о помощи, нужно сказать себе: меня это не касается».

Я не выдержала и спросила: «А если будут резать не меня около Вас, а Вас около меня — я тоже должна сказать: меня это не касается?»

Конечно, мой вопрос был бестактен. Вместо ответа мадам обнажила в светской улыбке длинные, выступающие вперед лошадиные зубы, всегда розовые от губной помады, и протянула мне очередное стерильное блюдо…

Ох, уж это «меня не касается!» — самая страшная болезнь, симптом превращения человека в животное.

Пусть гибнут страны, рушатся миры — ничто не сможет нарушить душевного равновесия этих нуворишей. Все так же методично будет «двигать гландами» мадам и обдумывать свои «операции» месье…

Но в конце концов, мне с этой семьей не детей крестить: я не собиралась ее перевоспитывать. Посоветовала только вспомнить русскую поговорку: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать» и поехать туристами в Советский Союз, чтобы самим лично убедиться, отапливаются ли там отели, есть ли холодильники и «механизированные» бачки для мусора и вообще не живут ли советские люди в пещерах и не ходят ли на четвереньках?

Этот совет едва ли возымел бы какое-нибудь действие — мои нувориши меньше всего на свете жаждали истины и даже подсознательно боялись ее. Но у месье оставался в СССР родной брат и потому зимой 1964-го года мой парижский знакомый оказался в Москве, в гостинице «Метрополь». Он приехал без супруги, которая предпочла свиданию со своей родиной свидание со своим Кришнамурти.

Честно говоря, мне было интересно увидеть реакцию эмигранта, встретившегося с родиной после более чем сорокалетней разлуки. Должно же в нем пробудиться что-то человеческое!

Я была разочарована: никакого волнения, кроме волнения по поводу… полотенца, не смененного вовремя горничной!..

Месье честно отрабатывал обычную туристскую повинность — ходил в Кремль, в Третьяковку, на «Лебединое озеро», но не интересовался, казалось, ничем, выходящим за рамки программы, рассчитанной на иностранцев.

Он и был иностранцем — и в Советском Союзе и во Франции. Не комплекс ли эмигрантской неполноценности побуждал его так пыжиться в Париже?..

Месье и в Москве держался важно, как индюк, но как индюк, немного побаивающийся попасть на сковородку: был непривычно молчалив. А иногда мне казалось, что в его маленьких глазах, замаскированных выпуклыми дымчатыми очками, мелькала тень растерянности. Впрочем, может быть, это мне только казалось…

И вдруг — уже во время теперешней моей поездки во Францию — произошел взрыв. Грязевой вулкан заговорил. Да еще как!

Раскрыв рот, слушала я откровения взмокшего от злости месье. Оказывается, он своими глазами увидел, что в Советском Союзе нет ничего, ну, совсем ничего хорошего!

Диапазон его «критики» был необычайно широк: начиная с обвинения в «скуке» (ну как же — нет плас Пигаль!), кончая тем, что… наша минеральная вода «воняет сероводородом». Но основной криминал — полотенце, не смененное вовремя в «Метрополе». Полотенце это стало знаменем, под которым месье «громил» страну, где он родился.

Откуда же эта ярость, эта пена у рта? И я поняла. Конечно же, это опять-таки — комплекс эмигрантской неполноценности. Поездка в СССР на какие-то мгновения поколебала его железобетонную уверенность в том, что он сделал правильно, покинув родину. Месье был защищен этой уверенностью, как черепаха панцирем. Свидание с Москвой пробило в «панцире» брешь. Не слепой все-таки… Идиот, объяснял, что такое холодильник!

И самое больное: Мишка, родной брат, обскакал его на несколько голов! — стал профессором медицины, лауреатом, депутатом…

И невестка, жена брата — инженер на большом заводе, а племянница — известная оперная певица. В общем, не чета его курицам…

Но, конечно, такие опасные предательские мысли только промелькнули в его мозгу. Он не дал им укорениться, он вовремя прогнал их. Иначе быть месье несчастным человеком весь остаток жизни.

Брешь в панцире была заделана, но где-то в глубине что-то свербило, ныло, портило настроение. И с тем большим жаром уверяет месье других и, главное, себя, что все в Советской России «merde» (дерьмо), и что покинув ее, он сделал хороший бизнес.

Вот ведь как далеко ушли мои мысли от Сент-Женевьев де Буа! Впрочем, так ли уж далеко?..

5. ВИКИ

Но я пришла сюда, на русское кладбище, не просто, как турист. Я пришла на свидание с той, что вот уже несколько лет занимает мои мысли. Это в поисках ее я долго блуждаю по Сент-Женевьев де Буа. И вот, наконец… На скромном обелиске оттиск милого славянского лица с большими умными глазами и большим красивым ртом. Молодая женщина словно ждет повода, чтобы весело, от души расхохотаться. И надпись: «Вики, княгиня Оболенская, урожденная Вера Макарова, 24-6-1911 — 4-8-1944, казнена нацистами в Берлине. Без погребения».

Молча кладу гвоздики к подножью обелиска…

Впервые я встретила имя Вики Оболенской совершенно случайно. Несколько лет тому назад, будучи проездом в Париже, я не могла отказать себе в удовольствии порыться в ящиках парижских букинистов. Маленькая, скромно изданная книжка, озаглавленная «Вики», попалась мне на глаза. Раскрыв ее, я уже не могла оторваться.

На первых страницах были опубликованы тексты декретов французского правительства о посмертном награждении Вики Оболенской — основательницы и генерального секретаря ACM («Association civile et militaire») — одной из крупнейших буржуазных организаций французского Сопротивления. Оболенская награждалась орденом Почетного легиона — высшим орденом Франции, Военным Крестом с пальмами и медалью Сопротивления.

Трудно было отвести глаза от фотографии Вики, от ее открытого русского лица — одного из тех немногих лиц, где красота внешняя сливается с красотой внутренней, духовной.

Тут же, на набережной Сены, я пробежала весь сборник. Он состоял из воспоминаний о Вики ее товарищей по Сопротивлению и соседок по тюремной камере. Были здесь помещены и речи, произнесенные во время ее символических похорон на Сент-Женевьев де Буа.

Конечно, я купила книжку — это было самым моим дорогим приобретением, сделанным во Франции.

Так в мою жизнь вошла Вики Оболенская, урожденная Вера Макарова, москвичка, увезенная из России девятилетним ребенком, вышедшая в Париже замуж за князя Николая Оболенского, одна из первых парижанок, вступивших в Сопротивление, арестованная в декабре 1943 года и казненная гестапо в Плётцензее 4 августа 1944 года.

Теперь многие советские люди знают ее имя — оно не раз уже мелькало в нашей печати, а в дни двадцатилетия победы над фашистской Германией Вики Оболенская была награждена орденом Отечественной войны I степени. Но тогда, в Париже, я услышала о ней впервые.

Почему меня так трогает эта судьба?

Я преклоняюсь перед светлой памятью советских военнопленных, таких, как Василий Порик, Федор Полетаев и других известных и неизвестных наших героев — простых русских людей, яркие жизни которых осветили, подобно кометам, черное небо оккупированной Европы.

Я преклоняюсь перед этими, ушедшими в бессмертие, героями, их подвиги меня восхищают, но… не являются неожиданными. Они — естественное следствие советского образа жизни, советского строя, советской морали. Так и должны были поступить наши люди, воспитанные комсомолом и партией, солдаты, принявшие воинскую присягу.