Четыре минус три - Барбара Пахль-Эберхарт

Моя кузина, моя тетя и некоторые старые друзья одарили меня драгоценными воспоминаниями о добрых старых временах. Письма, где мне снова позволено быть самой собой, где любящий взгляд меня поощряет и воздает мне должное. Строчки, дающие мне возможность внутренне вырасти и засиять.

Я кладу это письмо моей кузины на письменный стол рядом с тремя постоянно горящими свечами. Эти свечи мне также подарили спустя несколько дней после несчастья, и их согревающий свет обеспечивает постоянный доступ к моим трем ангелам.

Я смотрю на пламя свечи и пытаюсь угадать, что со мной будет, обращаясь к ангелам — небесным и земным, которые пишут такие замечательные письма и дарят мне свое сердце в придачу.

Глоток чая. И я снова начинаю кружить в лабиринте писем на полу.

Мне бросается в глаза пачка писем и почтовых открыток, схваченных большой канцелярской скрепкой. Пожалуй, их штук тридцать. И все они написаны одним человеком — старой моей подругой, которую я в последние годы потеряла из виду.

С тех пор, как Карин узнала о смерти моей семьи, письма от нее приходят регулярно, через равные промежутки времени. Месяц за месяцем. Часто она присылает мне всего несколько строчек, украшенных «смайликами». А потом опять разражается каким-нибудь длинным письмом, делясь со мной воспоминаниями и мыслями.

Карин пишет мне о том, как смерть ее матери отразилась на ее жизни. Она описывает станции и полустанки своего путешествия, которое началось, когда вдруг она стала «родственницей усопшей» в возрасте двенадцати лет.

Оставленная в живых.

Так я сначала хотела назвать эту книгу. Но само выражение показалось мне тогда слишком претенциозным и громоздким.

Наводит на мысли об отсталости.

Что не так уж и пальцем в небо, имея в виду все то, что вытворял со мной мой перегруженный и травматизированный мозг.

Наводит, кроме того, на мысль об отсутствии перспективы.

Родные и близкие покойного стоят у могилы и смотрят в ее черноту. Принимают соболезнования. А дальше? Как долго действует статус? И если статус весь вышел, то кем себя после считать?

Я навсегда, до конца своей жизни останусь женщиной, потерявшей мужа и детей. Смерть моих близких — самое сильное переживание моей жизни, надолго определившее ее течение. Даже тогда, когда я этого уже не замечаю. Если, конечно, такое возможно.

Мне нужно еще изобрести подходящие слова, чтобы передать это состояние. Что, впрочем, необязательно. Поскольку каждому когда-нибудь придется находить эти слова самому. Каждому из нас когда-нибудь суждено быть родным или близким покойного. При этом никто из нас не замрет навсегда на краю разрытой могилы. Пережив и изменившись, мы двинемся дальше. Мы наберемся мужества. Мы продолжим путь. Потому что мы — люди.

Статус? Я навсегда, до конца своей жизни останусь женщиной, потерявшей мужа и детей.

И в один прекрасный день, когда путь закончится, мы все встретимся. С другой стороны. И тогда быстротечность земной жизни, возможно, нас позабавит.

Письма моей подруги Карин все начинаются одинаково:

«Я пишу тебе, потому что для меня это очень важно. Отвечать мне не обязательно».

И сегодня я признательна Карин за эту определенность. Я в ней действительно нуждалась.

Представьте себе: в среднем более трехсот писем скапливалось в моем почтовом ящике в первые недели после несчастья. В течение этого же периода более семиста человек перевели деньги на мой счет, который с мудрой предусмотрительностью открыла на мое имя в день аварии социальная служба городка, в котором я живу.

Тысячи людей принимали во мне участие! Я всем им бесконечно признательна. И сегодня у меня голова идет кругом, чуть я задумываюсь об этом количестве. Скольких из них я поблагодарила? Двадцать? Тридцать? Сто? Я теряюсь в догадках.

Однажды я составила письмо, напечатала его раз пятьдесят на красивой бумаге, подписала каждое от руки. Купила 50 конвертов и 50 марок.

Я чувствовала себя полной идиоткой, принимая решение:

«Я пошлю благодарственные письма всем тем, кто перечислил мне 50 евро».

И тут же ощутила себя еще большей идиоткой, представив себя, рассовывающую тысячу писем в тысячу конвертов и наклеивающую на конверты тысячу марок.

Я капитулировала и рассылала письма наугад.

Некоторые заклеенные конверты до сих пор лежат у меня на полке. Наверное, самое лучшее было бы их просто сжечь.

Чувствовать себя обязанной, даже если речь идет о «спасибо», — неприятное чувство. До сих пор мой внутренний голос иногда напоминает мне, что я — должница, которая до сих пор не расплатилась с людьми, меня выручившими.

Надеюсь, что однажды получится воздать миру за все хорошее, что он для меня сделал.

Именно эту фразу я и написала раз пятьдесят в своих благодарственных письмах. В рамках первой попытки справиться с неприятной ситуацией, в которой я оказалась. Желание когда-нибудь, по возможности быстрее, взять реванш и отблагодарить всех за все держит меня в постоянном напряжении. Понятия не имею, что же мне делать?

Желаю вам, чтобы та радость, которую вы мне подарили, вернулась к вам назад в многократном размере.

И это предложение было повторено и отправлено раз пятьдесят. Может быть, то, с чем мне не удастся справиться, делегировать Вселенной?

У меня не получается искренне поверить тому, что пишут мне многие и многие:

Ты меня так поддержала своим мейлом. Прими мой подарок в знак благодарности за то, что твои слова заставили меня по-новому понять ценность жизни.

Что же получается, — это я одарила, потому и получаю что-то назад, в знак благодарности? Я и сама хотела бы так считать. Но мой внутренний голос — а он бывает порой достаточно требовательным — не позволяет этим удовлетвориться.

Тот мейл, который ты разослала своим друзьям, — разве ты его не писала в первую очередь для себя? И это не стоило тебе никаких усилий. Никаких затрат, включая денежные. И ты при этом смеешь утверждать, что заслужила чего-то в ответ?

Или мы преподносим свои самые большие дары именно тогда, когда это не стоит нам никаких усилий? Возможно, дары именно тогда ценнее, когда оба — и отправитель, и получатель — чувствуют себя в одинаковой степени одаренными?

Не исключено.

Мне остается лишь гадать о том, насколько эти мои мысли правомерны. Многих своих друзей я уже спрашивала, не должна ли я им что-нибудь. Большинство даже не поняли, что же я имею в виду.

«Должна ли ты нам? Откуда такая мысль?! Разумеется, нет!»

Как же отрадно слышать такой ответ еще и еще раз.

Но требовательные голоса продолжают заявлять о себе время от времени. Особенно по ночам, когда ничего не отвлекает от мыслей. Если же они становятся невыносимыми, я противопоставляю им точку зрения, одолженную когда-то у моего психотерапевта и которую, по его совету, рада разделить:

Возможно, мы преподносим свои самые большие дары именно тогда, когда это не стоит нам никаких усилий? Возможно, дары именно тогда ценнее, когда оба — и отправитель, и получатель — чувствуют себя в одинаковой степени одаренными?

«Люди преподносят мне подарки добровольно. Их награда заключается в радости, которую они испытывают от того, что могут сделать что-нибудь хорошее человеку».

От «спасибо» мне все равно не удержаться. Так пусть оно навсегда обретет здесь, на этой странице, свое законное место. Да услышит меня всякий, сотворивший когда-либо свое тихое добро.

Письма Карин отправляются назад, в ящик.

Наводя порядок, я еще раз открываю папку, в которой собраны выписки с моего счета о многочисленных пожертвованиях. Большинство переводов сопровождены короткими посланиями:

«Я посылаю тебе немного денег с просьбой соблюсти единственное условие. Тебе следует потратить их совершенно бездумно, на то, что доставляет тебе радость».

«Делай с деньгами что хочешь. Главное, чтобы это доставило тебе удовольствие».

«Позаботься о себе. Это самое важное!»

Деньги.

Средство к существованию.

В последнее время, когда я жила, питаясь почти исключительно воздухом и любовью к моей ставшей невидимой семье, я имела возможность приходить в себя. Благодаря растущему с каждым днем ощущению финансовой безопасности.

«С вами случилось самое страшное, что может вообще приключиться».

Эту фразу я слышала достаточно часто.

«Нет, — неизменно думала я, — это некорректное утверждение».

А если бы и я ехала в клоунском автобусе и была б теперь инвалидом или не находила бы себе места от боли? Удалось бы мне с благодарностью и смирением принять и такую жизнь? Достало бы сил все так же настаивать на том, что жизнь — прекрасна?