На путях к Богу живому - Георгий Чистяков

Вот они — «те беспредельные миры Евангелия», которые, как признается сам писатель, он в конце концов открыл для себя, хотя никогда публично не называл себя христианином. Копелев услышал в Нагорной проповеди ту ноту, которой мы часто не замечаем: Иисус зовет нас к уважительному и бережному отношению друг к другу, и это не есть какой‑то способ достичь внешнего мира, «мирного сосуществования». В этом призыве таиться нечто значительно более глубокое — путь к Богу открывается только для того, кто признает право другого на его взгляды. В противном случае этот путь ведет не к Богу, а только к моему представлению о Боге.

Не случайно, наверное, Копелев и Окуджава успели повидаться друг с другом буквально накануне своей смерти. Оба прошли через войну, оба прошли через комсомол и были «верующими» коммунистами (сегодня это как‑то не укладывается в наше видение Булата Окуджавы, но ведь он поэтизировал Гражданскую войну и вполне по–коммунистически говорил о «комиссарах в пыльных шлемах»). Оба самостоятельно преодолели веру своей юности и стали по–настоящему свободными людьми, прекрасными именно этой свободой. Хорошо пишет об этом Наум Коржавин в послесловии к сборнику стихов Окуджавы, опубликованном в 1968 г. в Германии: «Как и его сверстники, он тоже долго (не знаю, как сейчас) верил в

153

коммунизм, как воплощение правды, справедливости и смысла жизни… При этом у него была репрессирована мать и уничтожен отец, оба верующие коммунисты, передавшие ему свю веру. Он тоже прошел через войну и, как его сверстники, пережил там крушение одних представлений и начало формирования других… и, наконец,… дожил до краха сталинской легенды… и ощутил себя внутренне свободным, легализовав в своем сознании (возможно, как‑то увызывая их с коммунизмом — не знаю) обыкновенные человеческие ценности».

В отличие от старших по возрасту (Анны Ахматовой или Б. Пастернака) или младшего (Иосифа Бродского), которые всегда знали цену режиму, при котором жили, и никогда не идеализировали советскую власть, Булат Окуджава был вполне советским человеком: именно поэтому его услышали миллионы, для кого он был во всех отношениях своим.

«Никакой борьбой с советской властью он не занимался. Но его счастливый дар помогает сохранить в душих людей то, без чего — исчезни это вдруг — любое освобождение и любая борьба потеряли бы всякий смысл», — так писал о нем Н. Коржавин. Счастливый дар, — вот поистине удачное выражение, когда говоришь об Окуджаве. Освобождение — не менее меткое слово! Своими песнями он действительно помог освободиться миллионам и миллионам людей от того плоского или двухмерного, примитивзного понимания жизни, что навязывалось нам всеми способами, через все средства массовой информации, через школу и детский сад и т. д.

Крестввшийся всего лишь за несколько дней до смерти, он был в течение всей своей жизни псалмопевцем. Ещё Афанасий Великий в IV в. говорил о том, что псалмы Давидовы — это своего рода зеркало души. Читая псалмы, узнаёшь в них самого себя, видишь свою собственную душу как в зеркале. То же самое можно смело сказать о песнях б. Окуджавы. Человек 60–70–хх гг. увидел в них самого

154

себя, свои собственные радости и сомнения, свои проблемы и свою боль. Увидел — и схватился за гитару, и стал повторять эти песни, носить их с собою в сердце. Ибо в них сказано было то, что жило в его сердце, советского студента или инженера, жило, но никак не вырывалось наружу, а, скорее, наоборот, загонялось внутрь и, более того, вытравлялось из сердца как нечто постыдное или, во всяком случае, не отвечающее тем задачам, что ставила перед народом его партия.

Верующих было и тогда много, но почти все они не знали и не подозревали даже, что чувство, жившее в их сердцах, было верой в Бога — Того, которого они сами отправили на свалку истории. Не подозревал об этом и Б. Окуджава, хотя в своих стихах и в своих песнях он говорил как раз об этом, а не о каком‑то другом чувстве. Обо всем, что живет в глубинах нашего сердца, о том, oтчeгo oнo бьётcя и бoлит…

к содержанию

Сканирование И. Т.

при копировании ссылка на этот сайт  - обязательна

Также можно слушать беседу о. Георгия на радио 16 июня 1997. О Льве Копелеве и Булате Окуджаве

Лев Зиновьевич Копелев (9 апреля 1912, Киев — 18 июня 1997, Кёльн) — критик, литературовед (германист), диссидент и правозащитник.

Родился в Киеве. В 1926 его семья переехала в Харьков. Обучаясь в Харьковском университете, написал свои первые статьи на русском и украинском языках, некоторые из них были опубликованы в газете «Комсомольская правда».

По воззрениям был идеалистом–коммунистом. Впервые был арестован в марте 1929 за сочувствие к бухаринско–троцкистской оппозиции и провёл 10 дней в тюрьме.

Позднее работал редактором радионовостей на локомотивном заводе. В 1932, будучи корреспондентом, своими глазами наблюдал работу НКВД по ликвидации кулачества — эти наблюдения легли в основу книги его мемуаров «И сотворил себе кумира».

Окончил Московский институт иностранных языков в 1935 (факультет немецкого языка). С 1938 преподавал в Московском институте философии, литературы и истории.

В 1941 записался добровольцем в Красную армию. Благодаря своему знанию немецкого языка служил пропагандистом и переводчиком. Когда в 1945 Советская армия вошла в Восточную Пруссию, он был арестован за резко критические отзывы о насилии над германским гражданским населением. Приговорён к 10 годам заключения за пропаганду «буржуазного гуманизма» и за «сочувствие к противнику». В «шарашке» Марфино встретился с Александром Солженицыным, стал прототипом Рубина в его книге «В круге первом».

Освобождён в 1954, реабилитирован в 1956. Всё ещё сохраняя оптимизм, он восстановился в КПСС. В 1957—1969 преподавал в Московском институте полиграфии и Институте истории искусств.

С 1966 активно участвует в правозащитном движении. В 1968 исключён из КПСС и Союза писателей за подписание протестных писем против преследования диссидентов, а также за критику советского вторжения в Чехословакию. Начал распространять свои книги через самиздат. В 1977 ему было запрещено преподавать и публиковаться.

Занимаясь историческими исследованиями по российско–германским культурным связям, поддерживал контакты с рядом немецких вузов. В 1980 во время исследовательской поездки в Германию он был лишён советского гражданства. С 1981 — профессор Вуппертальского университета. Позднее — почётный доктор философии Кёльнского университета. В 1990 Горбачёв восстановил ему советское гражданство.

Умер в Кёльне в 1997

Души их во благих водворятся

Элегия в прозе

В старых московских дворах за зиму всегда накапливалось столько снега и льда, а главное, чего‑то третьего, какого‑то сплава одного с другим, смешавшегося с песком и грязью и застывшего в массу настолько монолитную, что она уже просто не могла растаять без посторонней помощи. Несмотря на весну, на солнце, даже на жару.

Приходил, однако, день, когда дворник собирал вокруг целую команду, чтобы разбить эту массу ломом, сложить в кучи по всему двору, а затем выкатить откуда‑то из дальнего угла нашего двора своего рода"адскую машину", что‑то вроде огромного котла. Лед загружался в эту машину, под ней разжигался огонь и потом из котла начинала вытекать черная и мутная вода — так во дворе того московского дома у Немецкого рынка, где прошло мое детство, начиналась каждая весна. Ранняя, с холодами, с неизбежной простудой и кашлем, но весна…

Лазарева суббота

А потом наступала Лазарева суббота и в Москве появлялась верба, по всему городу, в самых неожиданных местах. Несмотря на атеистическую пропаганду и борьбу с религией. Несмотря на то, что интеллигенция в те годы была настроена в основном антирелигиозно, причем с какой‑то агрессией. Именно те, кого потом будут называть шестидесятниками… Они считали, что в церковь ходят только те, у кого почему‑то не задалась жизнь, что нормальному человеку там делать нечего и т. д.

Помню, как однажды на Кузнецком, где книги, которых не было в магазинах, продавались с рук, кто‑то предлагал покупателям молитвослов. Ему сразу же заметили:"Пойди в церковь, продай его какой‑нибудь бабке".

В другой раз прямо во время обедни в одном из подмосковных храмов ко мне подошла женщина со словами:"Пойдемте, поговорим. Вы образованный человек, молодой ученый, знаток древних языков, я всё смотрела на вас, что вы делаете с этими безграмотными старухами". Женщина, разумеется, выполняла партийное задание, что было ясно хотя бы из того, что она знала, чем именно я занимаюсь, но аргументация, которой она воспользовалась, в высшей степени характерна для той эпохи: как может верить во всё это образованный человек… Но тем не менее Лазарева суббота наступала. Каждый год.