Да в полымя - Артем Белоглазов

Потерявшего сознание человека забрали санитары, а я без сил упал на газон – внезапно, резко начался откат. Дело привычное, однако сегодня пришлось особенно туго. Я действительно устал. Доктор прав: нельзя нарушать режим. Но кто бы спасал людей, попавших в огненную ловушку? Ясно, что друзья-товарищи. Вопрос в том, скольких бы успели.

Даст бог, на девятом никого больше нет, а с нижних я вытащил всех. Остальных снимут с балконов. В голове звенело, перед глазами расплывались цветные пятна. Я с трудом перевернулся на спину, уставившись в низкое свинцовое небо: там бугрились тучи. Или это дым марает облака? Попытался сесть и не смог. Тело отказывается служить, жесты – медленные, неуверенные, как у пьяного, любое движение отдается болью в висках и затылке.

Подбежала толстая докторша, начала щупать пульс.

– Нормально, – просипел я. – Живой.

Она отошла к носилкам для пострадавших; возле "скорых" с распахнутыми дверцами хлопотали врачи, фельдшеры и медсестры. Полураздетых, чумазых от копоти людей в обгоревших лохмотьях отводили, закутав одеялами. Куда – я уже не видел.

Моя группа продолжала работу вместе с отделениями газодымозащитников. Как и всегда.

Что-то худо… наверно, отрублюсь. И в больницу, с сиреной… к доброму доктору Айболиту Ивановичу…

Над головой возник микрофон со знакомой "пятеркой" на ободке и бледное лицо репортера. Оператор за его плечом навел на меня камеру. Оранжевые блики на объективе, рев пожара в стороне. Газодымозащитники борются за людские жизни, а чмо в модном, с искрой, пиджаке красуется перед зрителями.

– И вот, наконец, мы видим героя после работы. Видим, как он отдыхает, развалившись на травке, точно свинья в грязи.

– Пшел вон! – чья-то рука оттащила юнца, исчез и оператор. Я узнал Костин голос. – Плотный огонь на девятом с левого угла дома, – сообщил он, на миг зависнув надо мной. – Посередине и справа – чуть меньше. Но там пусто, ни одного человека. Продолжаем эвакуацию с фасада.

– Уверен? – прохрипел я.

– Судя по внешнему осмотру…

– Внутри, Костя!

– А ты разве не?..

У носилок, а мне показалось – над ухом, раздался женский крик.

– Ребенок, мой ребенок!

И проклятая память отозвалась давним: "Дети, где мои дети?!", тасуя воспоминания, как шулер колоду карт. Я не мог слышать тот отчаянный стон, узнал только со слов Кости. Но подсознание считало иначе: твой приговор, Феникс. Плати!

Утешая женщину, вклинилась пухлая докторша:

– Вы не переживайте, мы всех найдем. Кто у вас, мальчик? девочка?

– Мальчик! – рыдала женщина. – Семь лет…

– Какой этаж?

– Девятый, семьдесят вторая квартира! Первый подъезд.

– Девятый этаж, мальчик, семь лет… – говорила врач в сторону. – Нету? Как нету? Посмотрите в третьей машине! И там нет? Женщина, вы уверены, что ребенок…

– Да, да! Боже, спасите его! – Несчастная бросилась к подъезду; ее перехватили. Горький плач матери рвал душу.

Память, гадина, тотчас выдала ложную картинку. У меня свело скулы, многие так при упоминании лимона кривятся.

13. Игорь

Полотенце, размотавшись, сползло с лица. Хотел поправить и чуть не соскользнул с узкого мостика: доски угрожающе закачались – мир под ногами ходил ходуном. Чувствуя, что падаю, я оттолкнулся и прыгнул вперед и вверх. Уцепился за протянутый на крышу кабель и, с грохотом опрокинув таз, шмякнулся на балкон. Тело взорвалось болью.

Доска проскребла по бетону, улетая вниз, следом – вторая. Звука падения я не услышал, но там закричали. Кое-как поднялся, осмотрелся – вроде цел. Ладони ссадил, да ноет ободранное колено. Ерунда. Подобрал полотенце. Хоть в этом везет: без тряпки – никак.

Пошатываясь, а кренило меня изрядно – непонятно только, с чего? – приник к закопченному окну, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Постучал – нет ответа. Дети где-то в глубине квартиры: прячутся, глупые. Так двое или один? Я шарахнул каблуком по балконной двери – рама хрустнула, и дверь слегка приоткрылась. Из щели вырвались мглистые струи. Я ударил снова: дверь распахнулась. Со звоном брызнуло матовое от наполнявшего комнату дыма стекло. Горячий поток выметнулся навстречу, чуть не сбив с ног, – и я уткнулся в пол: поверх длинным языком разворачивалась огненная полоса. Полотенце на лице было едва влажным, но идти назад… отступить? Нет! Прикрыв голову, я на четвереньках ввалился в обжигающее марево.

14. Олег

Превозмогая слабость, я оперся на локоть, сел. За милицейским оцеплением, задрав головы, толпился народ; кто-то громко ахнул, указывая на дом. Я обернулся. На верхотуре, балансируя на узкой доске, с балкона на балкон шел мужчина. Видимость из-за дыма отвратительная, ничего не разобрать, но этаж был… девятым. Окна – прямо над горящим участком восьмого. Девятый и сам уже полыхал, хотя бойцы расчетов старались вовсю.

Что там внутри? Сумеет ли парень вытащить ребенка? Он явно не представляет, во что ввязался!

Человек осторожно продвигался вперед. Люди затаили дыхание.

– Сестра, – я поймал за край халата, пробегавшую медсестру. – Позовите вон того, чернявого, у носилок. Это Константин, наш медик.

– Мы займемся вами, как только закончим с пострадавшими.

Мужчина наверху оступился, потерял равновесие, и толпа вновь ахнула. Но смельчак не растерялся: ласточкой перемахнув перила, он оказался на балконе. Доска соскользнула; кувыркаясь, рухнула вниз. Мужчина вышиб балконную дверь и скрылся в квартире. Черный дым хлынул изнутри фонтаном, огненный факел облизал козырек над балконом, вспузырил лохмотьями битумное покрытие и сник, оставив хлопья сажи.

Да что он творит, кретин! Спровоцировал выброс пламени! Нельзя так резко врываться в помещение: с притоком кислорода тление сменится горением. Сейчас там всё займется, а поблизости ни одной автолестницы!

– Быстро зови Костю! – рявкнул я.

Медсестра ойкнула, прикрыв рот ладонью, и убежала.

– Давай, – убеждал я Костю. – Коли стимулирующее!

– Ты ненормальный! – орал он. – Сердце не выдержит! Посмотри на себя – в гроб краше кладут!

– Да я ходил два раза подряд! И три ходил! Ниче, выдюжу!

– Когда ты ходил?! По молодости!

– Коли, говорю!

– Ты отключился, Олег! Спекся! Я что, слепой?

– Они десять раз задохнутся! – прорычал я. – Что ты меня жалеешь? Их пожалей!

Через минуту я уже сидел, поддерживаемый двумя санитарами, а Костя вкачивал мне гремучую смесь собственного приготовления. Разработал он ее давно, когда я и в самом деле мог вновь ускориться после отключения. Но с тех пор организм изрядно сдал, сердце пошаливало, и между ускорениями требовался всё более длительный отдых. А уж искусственными включениями я не баловался лет пять.