Разоблачённая (ЛП) - Бернс Элла

Я киваю головой и беру предложенную воду. Итан стучит в дверь, и я слышу звяканье ключей. Он снова поворачивается назад.

— Здесь. — Он стягивает рубашку через голову. — Здесь холодно.

Я принимаю её с благодарностью, даже не обращая внимания на то, что она грязная, как все в этом месте. Мои накидки практически бесполезны, а рубашка помогает немного избавиться от холода. Кроме того, это заставляет меня чувствовать себя более уверенно, не показывая так много кожи. От беспомощности я возвращаюсь к Акселю и снова сворачиваюсь калачиком рядом с ним, беря его руку в свою. Я снова засыпаю, мечтая о том, как я спасаю нас обоих.

Глава 34

Аксель

Я просыпаюсь от противоречивых запахов, атакующих мои чувства. Первый это буквально дерьмо или, во всяком случае, какие-то нечистоты. Однако под этим скрывается знакомый и желанный аромат. Я стону, когда поднимаю голову от того, что кажется твердым цементом, и открываю глаза, чтобы увидеть Анну, свернувшуюся калачиком рядом со мной. Даже это небольшое движение вызывает у меня острую боль в ребрах, но оно того стоит.

— Анна? — Хриплю я.

Ее голова вскидывается, ее красивые ясные глаза широко распахиваются и смотрят на меня.

— Ты проснулся! — Кричит она, протягивая руку, чтобы обнять меня, но колеблется. — Как ты себя чувствуешь?

— Как ты думаешь? — Отвечаю я, и она бросает на меня косой взгляд.

Я закрываю глаза и провожу инвентаризацию. Кроме моего ребра, я могу сказать, что мое плечо снова выскочило. У меня такое чувство, что мое лицо, вероятно, в беспорядке, и я едва вижу одним глазом. Я решаю сказать в чём уверен точно:

— У меня вывихнуто плечо, и что-то не так с моими ребрами. Может быть, они сломаны, — выдавливаю я. — Помоги мне сесть.

Это занимает у нас несколько мгновений, и я сожалею о слезах, которые выступают у нее на глазах, когда я стону от движения, но, в конце концов, она помогает мне устроиться, прислонившись к стене. По всему моему телу выступил пот, а правая рука безвольно повисла вдоль тела. Сильно выдыхая через нос, я пытаюсь блокировать боль. Это происходит не в первый раз, но каждый раз это отстой. Это так отличается от приятного жала лезвия.

— Вот, — говорит она и протягивает бурдюк с водой.

Я позволяю ей впрыснуть немного мне в рот, со свистом выплевывая первый глоток. Когда я это делаю, он окрашивается в красный. Я осторожно двигаю языком во рту, но, к счастью, не думаю, что потерял какие-либо зубы. Когда она дает мне еще один глоток, я с благодарностью глотаю. Все это время она наблюдает за мной, и от обеспокоенного выражения ее лица между бровями появляется небольшая складка.

— Ты выглядишь мило, когда волнуешься, — говорю я ей, и она одаривает меня намеком на улыбку, которая быстро исчезает.

— Что я могу сделать? — Спрашивает она.

Я глубоко вздыхаю и размышляю. Вода и отдых, которые я получил, немного взбодрили меня, но мое тело все еще слабо. Душу терзают эмоции.

— Мне нужно, чтобы ты помогла мне вправить плечо, — говорю я ей, внутренне съеживаясь от ощущения, которое, я знаю, сейчас почувствую. — Мне просто нужно, чтобы ты держала его вот здесь, над моим локтем, и медленно подталкивала вверх.

Она смотрит на меня с сомнением, опускает взгляд на мою безвольную руку и кусает губу.

— Я не хочу причинять тебе боль.

Я ухмыляюсь.

— Анна, мне уже больно. Это поможет. Ты можешь это сделать.

Ее сомневающееся выражение лица становится решительным, когда она кладет руки туда, куда я ей показал. Я стараюсь не вздрагивать, но даже самое легкое прикосновение мучительно.

— Вот так?

— Да, — отвечаю я сквозь стиснутые зубы, — держись очень крепко и двигайся медленно. Когда ты попадешь в нужное место, оно встанет на место.

Я ловлю себя на том, что сосредотачиваюсь на ее лице, когда она начинает давить, что угодно, лишь бы не обращать внимания на агонию, пульсирующую во мне. Она высовывает язык, когда концентрируется. Боль усиливается, когда она изо всех сил пытается удержать мой локоть, на ее лбу выступает пот.

— Я… я не могу этого сделать! — Она рыдает, и я, наконец, снова дышу, когда она опускает руки, и моя рука снова безвольно падает.

Черт, это было больно. Я стараюсь не показывать этого.

— Все в порядке, мы можем попробовать еще раз позже.

Я поднимаю другую руку и касаюсь ее лица. Я хочу успокоить ее, сказать, что все будет хорошо, но сейчас это трудно сделать. Я едва могу двигаться и дышать, а завтра мне придется драться с Коулом. Анна смотрит на меня с беспокойством, и я знаю, что она тоже знает правду. Я ни за что не смогу победить, только не так.

— Нет, я могу это сделать, — говорит она, закатывая свои слишком большие рукава. Я, наконец, замечаю, во что она одета, и хмурюсь. — Итан заходил, — просто комментирует она, видя, что я смотрю на знакомую рубашку. — Он попытается вернуться. Он дал нам воду.

Я киваю, благодарный, что его тоже не забрали. Он всегда был умнее меня. Выживший, мыслитель. Я не сомневаюсь, что он мало что может сделать, чтобы помочь в этой ситуации, но я все равно рад, что с ним все в порядке.

— Хорошо, давай сделаем это, — говорит она, снова морщась.

Я тяжело выдыхаю и готовлюсь к надвигающейся боли.

— Раз, два…

Я чувствую лязг глубоко внутри, когда сустав встает на место, и я вздыхаю с облегчением, разминая пальцы. Это чертовски больно, но по-другому и бесконечно более управляемо. Агония теперь больше похожа на тупую пульсацию.

— Я сделала это!

Я слабо улыбаюсь ей. Довольная улыбка на ее лице действует как мгновенный бальзам, и я осторожно кладу руку на колени и откидываюсь назад, морщась от движения в ребрах. Она хмурится, и это милое маленькое пятнышко на ее лбу вернулось.

— Итак, что еще я могу, чтобы тебе стало легче…

В течение следующего короткого времени я позволяю Анне ухаживать за собой так, как она хочет. Я знаю, что это бессмысленно, она ничего не может сделать, чтобы подготовить меня к завтрашнему дню, но я думаю, что ей легче чувствовать себя полезной. И я воспользуюсь любым предлогом, который только смогу найти, чтобы ее руки оставались на мне. Когда она собирается снять рубашку, чтобы сделать мне перевязку, я отказываюсь, и момент разрушается.

— Не надо, — говорю я, останавливая ее прямо перед тем, как она начнет рвать ткань.

Она прищуривается и продолжает тянуть меня, пока я не подношу руку к ее руке. Она делает паузу и смотрит мне в глаза.

— Оставайся в тепле, малышка. С моей рукой все будет в порядке, и завтрашний результат не изменится, перевязана она или нет.

Глядя в ее глаза, я вижу, как ее храбрая маска начинает сползать, когда ее нижняя губа начинает дрожать. Из ее глаз катится слеза, и то, что она видит на моем лице, окончательно ломает ее, когда она начинает рыдать. Используя свою здоровую руку, я протягиваю ее, не заботясь о своих ребрах, и притягиваю ее ближе к себе. Я не знаю, как долго мы так сидим, она свернулась калачиком рядом со мной и рыдает мне в грудь. Все это время я шепчу ей на ухо слова любви. Я изливаю ей свое сердце, впервые в жизни обнажая свою душу.

Мне стыдно признаться, что в этот момент я становлюсь тем, кого ненавижу больше всего, трусом. Я говорю ей, что люблю ее, на языках, которые она не понимает. Я делаю это, потому что у меня недостаточно сил, чтобы услышать, как она говорит это в ответ, и знать, что завтра я умру.

Анна быстро засыпает на мне, и пока я не сплю, я дремлю в этом частично сознательном месте между бодрствованием и сном. Что-то среднее между мечтами и грезами наяву наводняет мой разум, сценарии и образы проносятся в моей голове. Сценарии моего завтрашнего поражения, что, на удивление, меня не очень беспокоит. Боль? Смерть? Это в основном повседневные события. Только когда мой разум блуждает за пределами, в место после моей смерти, что-то меняется внутри меня.

Я вижу видения Анны, которую забирает Коул, разрушает, наказывает и причиняет боль снова и снова. Анну насилуют, используют, пытают. Видения о том, как она нуждается во мне, только меня там нет. Все мое тело, кажется, нагревается, интенсивность моего гнева подпитывает мою решимость.