Тролльхеттен - Сергей Болотников

Павел Константинович мотнул головой. Отпустил крышу машины и встал прямо. В ушах гудело, а перед глазами прыгали черные точки.

— Нет, — сказал он, — я не сделаю, потому что…

Со скользящим свистом тонированное стекло встало на место. Секунду на черной глянцевой пленке отражалось лицо самого Мартикова, испуганное и потрясенное. Потом мотор машины взревел, и одновременно зажглись ослепительно голубые ксеноновые фары. С режущим уши визгом колеса провернулись на асфальте, источая сизый резко пахнущий дым. Потом «Сааб» сорвался с места и лихо вырулил на улицу, подрезав, оказавшуюся на его пути потрепанную шестерку. Павел Константинович успел увидеть, что на заднем стекле иномарки имеется сделанная красными буквами какая-то надпись. Две секунды спустя зловещих форм автомобиль уже скрылся из вида, свернув на малую Зеленовскую.

Мартиков остался один. Хотя нет, их осталось двое — Павел Константинович Мартиков и то злобное существо, что поселилось в нем с недавних пор.

Тяжелой походкой он двинулся дальше по Центральной. Груз обещания давил, но цена была высока. Видит Бог, она была неподъемной.

— Я не дрался! — сказал Мартиков, ковыляя вдоль улицы. Средних лет женщина, с натугой несущая две тяжелые туго набитые сумки, кинула на него удивленный взгляд. — Я никогда этого не любил.

Удивление на лице женщины сменила отстраненная маска равнодушия, и она заспешила прочь от странного, говорящего с самим собой человека.

Его автомобиль, верный «Фолькс», ждал неподалеку, скромно притулившись у бровки. Павел Константинович направился к нему, страстно желая скорее опуститься на мягкое сидение, потому что ноги его совсем не держали. И тут он на кого-то наткнулся, да так, что чуть не упал на шершавый разбитый асфальт тротуара. Но упасть ему не дали, мощно сгребли за грудки. Мартиков изумленно крутнул головой и обнаружил всего в двадцати сантиметрах от своего лица омерзительнейшую харю, круглую, одутловатую, и с явной печатью вырождения на лице. Глаза у владельца этого лика были мутны, желтушны и диковаты и по разумности своей напоминали глазищи быка, как раз перед тем, как он впадет в буйство и начет крушить все вокруг, в том числе и ни в чем не повинные кусты и мелкие деревца. Рот этого индивидуума расхлебянился, и из него вместе с мощной волной кислого пивного запаха, смешанного с еще какой-то гадостью, вылетели невнятно слова:

— Ты че?! Куда прешь, ка-а-аззел! — вместе последним словом Мартикова обдало смесью чесночного аромата и гнилых зубов.

Павел Константинович от этого амбре почувствовал сильный, почти неодолимый позыв к рвоте. Одновременно с этим, из вязких трясин его сознания, там, куда не достигло опустошение и тяжелое осознание сути предложенной ему работы, из этих мрачных осадочных топей медленно поднималось глухое раздражение, предвестник черной злобы.

«Почему? — вопросил сам себя Мартиков. — Почему мне именно сейчас, когда я только что отклонил такое страшное предложение, мне встретился этот дегенерат?!»

— Отойди… — тихо сказал бывший старший экономист, и тут с ужасом понял, что имели в виду типы из «Сааба», говоря о второй его проблеме.

Проблема. Ярость. Темный двойник, эта мерзкая, начисто лишенная морали, сущность уверенно брала в крепкие руки бразды правления Мартиковским сознанием. Бирюзовая гладь потемнела, а вольный ветер вздыбил первую, буйную и неистово-белопенную волну.

Держащий Мартикова субъект по-рачьи выпучил мигом налившиеся кровью глаза, так, что они едва не вылезли из орбит, и заорал дурным надтреснутым голосом:

— Да ты че?!! — и вроде даже попытался приподнять Мартикова выше, держа его за обшлага купленного за большие деньги пиджака. Хотел он сказать еще что-то, но неожиданные действия бывшего старшего экономиста положили конец всем его лингвистическим изысканиям.

Мартиков уже не соображал что делает, мир вокруг потемнел и исказился. Лица проходящих людей стали странно гротескными и уродливыми. Не сознавая больше себя, Павел Константинович сделал быстрое движение головой, как атакующая змея и впился зубами в щеку держащего его субъекта.

Острые передние резцы (один с коронкой), разорвали обвисшую кожу и пропахали длинную обильно заливающуюся кровью борозду на щеке нападающего. Кровавая влага брызнула на лоб и щеки Мартикова, и тот неосознанно слизнул ее языком там, где смог дотянутся. Во рту что-то болталось, и Павел Константинович выплюнул это на асфальт, без содрогания отметив, что это порядочный кусок кожи.

Нападавший разжал руки, и Мартиков отступил на шаг. Мужик стоял, а на лице его весенним буйным половодьем разливалось изумление. Одна, похожая на окорок рука поднялась и схватилась за разодранную щеку. Глаза субъекта, теперь пустые и бессмысленные, лишь с всеохватывающим, как у едва родившегося младенца, изумлением, уставились прямиком в темные глаза Мартикова.

И увидели в них черный шторм. И ни капли человечности.

Так и не отнимая длани от обильно кровящей щеки, мужик стал поспешно отступать от Павла Константиновича, глядя на него, как на прокаженного в финальной стадии болезни. Или как на смертельно опасного хищника. Пройдя шагов пять он повернулся и побежал.

А Мартиков остался. Он во все глаза смотрел на кровавый ошметок на тротуаре, сначала с удовлетворением, а потом с все возрастающей паникой. Опальный экономист поднял руку и вытер лоб и щеки, посмотрел на окрашенную красным руку, прошептал:

— Это не я… это… это зверь!

Далеко впереди буйный норовом прохожий все еще бежал.

Павел Константинович обернулся и посмотрел в другую сторону — туда, куда уехал черный «Сааб». Ощущая во рту характерный железистый привкус, стоя у своей, все еще закрытой, машины, и глядя на кровь укушенного им человека, Мартиков вдруг подумал, что запрошенная неизвестными цена, возможно не так уж высока.

16

— Тихо! — сказал Стрый — все ушли.

— Хорошо смотрел? — спросил Пиночет.

Тот покивал. Над его головой стремительно проносились последние дождевые облака (следующий день был жарким и безоблачным). Темно-фиолетовые, похожие на рваные тряпки, тучи раз за разом глотали луну, но уже через десять секунд она прорывала из брюха — чистая и незапятнанная.

Из-за этого свет на Саввином Овражке то появлялся, то начисто исчезал. После чего овражек погружался в чернильную тьму — ни одного фонаря на улице не горело.

Саввиновым овражком именовался рахитичный переулок, в самой старой части Верхнего города. Когда-то тут и вправду был крохотный овраг, образовавшийся из-за извилистого и буйного ручейка, бравшего начало где-то в карстовых пещерах и в финале своего пути впадавшего в Мелочевку. В период активного строительства панельных многоэтажек ручей загнали в трубу, а овраг засыпали гравием, поверх которого проложили асфальт. Но видно что-то от этого веселого чистого и холодного (от него даже в самую жару ломило зубы) ручейка все еще оставалось, потому что воздух в переулке славился своей сыростью, а асфальтовое покрытие, несмотря на все усилия бытовых служб, с каждой весной приходило в негодность.

Вот и выглядел теперь Саввинов переулок как много раз штопаный носок — весь в разноцветных заплатах.

Стрый и Пиночет прятались в самом начале Овражка, как раз напротив двухэтажного покосившегося дома, в начале своей карьеры, вероятно бывшего нежно розовым. Теперь он стал серым, как и все окружающие строения. Серый, как асфальт. В доме горело одно единственное окно — под самой крышей, но и оно было занавешено массивной шторой совершенно кошмарной багровой расцветки. В переулке было совершенно пусто, и даже бродячие собаки, эти словно бы находящиеся везде и сразу помногу твари, обходили его стороной.

В тридцати метрах по ходу переулка виднелась Покаянная улица, на которой горел примерно один фонарь из трех и иногда ездили машины, медленно и осторожно объезжая эпических размеров рытвины. Полночь пробило полчаса назад, и ночная жизнь была разгаре.

Но только не в Саввином Овражке.

Если пройти метров двадцать от начала переулка вдоль Покаянной, то можно заметить фасад невысокого двухэтажного особняка, выделяющегося на фоне окружающих зданий, как новая сверкающая стальная коронка на фоне частокола кривых и пораженных гниением зубов.

Здесь и располагается знаменитая фирма «Паритет», сделавшая себе имя на сделках с недвижимостью. Тут, за этими веселенькой пастельной раскраски стенами и светонепроницаемыми бронированными окнами день за днем крутятся астрономические суммы, во много раз превышающие общегодовой бюджет всего города. К фасаду подъезжают дорогие иномарки, жутко шкрябая днищем на колдобинах (только площадка перед самым входом нормально заасфальтирована), частым гостем бывает и бежевый броневик инкассаторов. С шести утра и до девяти-десяти вечера за этими тяжелыми железными дверями кипит жизнь, но сейчас, в глухую полуночную пору здесь было тихо и пустынно, и лишь периодически мигала красноватая лампочка сигнализации.