Мое обретение полюса - Фредерик Кук

По мере удаления от полюса наблюдаешь, как солнце прячется за горизонт на все более продолжительные промежутки времени и наступает такое время, когда при соответствующем уменьшении широты день или ночь в зависимости от времени Года становятся соответственно короче или длиннее.

Именно это обстоятельство позволяет сохранить название обычных времен года: лето, когда наступает словно удвоенный день, осень, когда начинает заходить солнце. Осень приходит, когда солнце впервые ныряет за ледяные поля всего на несколько мгновений. Продолжительность этих «исчезновений» солнца увеличивается с каждым днем, однако не осознаешь, что солнце в самом деле уходит, до тех пор пока день и ночь не сравняются, так как до сего времени ночи еще светлые, хотя и не радуют красками. Затем дни быстро укорачиваются, ночи становятся темнее, солнце все ниже опускается за горизонт, пока не наступит время, когда от великолепия угасшего дня остается лишь мерцание. Понятие «зима» связано с продолжительной ночью, «весна» — с восходящим солнцем, этот период противоположен дням с заходящим солнцем осенью.

В Анноатоке солнце перестает вообще покидать небо с 23 апреля, а окунаться в море начинает 19 августа. И все лето, все 118 дней, оно циркулирует по горизонту, и круглые сутки бывает светло, Заходит солнце 24 октября, и с этого момента отсутствует в небе в течение всей продолжительной ночи до тех пор, пока не взойдет снова 19 февраля. Арктический воздух, насыщенный из-за низких температур смерзшейся влагой, при небольшой высоте солнца настолько преломляет солнечные лучи, что очень часто солнце кажется выше, чем в действительности, на один-два своего диаметра. Вот почему время восхода или захода светила не соответствует расчетному. Затем наступают весенние дни.

Осенью, когда солнце, приводящее всю природу в гармонию, удаляется с небосклона, начинается битва стихий, которая продолжается до тех пор, пока все не окажется надежно скованным морозами.

Несмотря на то что зимой всякая полевая работа — настоящее мучение, необходимость заставляла нас настойчиво охотиться на моржей, тюленей, нарвалов и белух. Мы продолжали пожинать урожай продовольствия и топлива. Прежде чем зима успеет раскинуть свои крылья над морем, мы торопились настрелять как можно больше куропаток, зайцев и оленей, чтобы на всю длинную ночь обеспечить наш стол арктическими деликатесами. Что касается медведей и песцов, то их мясо удовлетворяло гурманские вкусы эскимосов, а шкуры одевали всех.

Мы предприняли длительные походы, чтобы обеспечить себя столь необходимыми здесь травой, идущей на прокладки в обувь и рукавицы, и мхом, из которого делают фитили для светильников.

В сентябре — октябре все эскимосы гренландского побережья лихорадочно пополняли запасы. Вскоре после моего прибытия эскимосы стали передавать из уст в уста, из одного поселения в другое, что я нахожусь в Анноатоке и намереваюсь совершить стремительное путешествие к «Большому гвоздю»[77] и мне необходима для этого помощь всего племени. Вслед за этим все они, словно по команде, стали активно действовать. Прекрасно зная, что необходимо для пребывания белого человека на Севере, а также для того дела, которым я собирался заниматься, эскимосы, не получая от меня каких-то особых приказаний и лишь в общих чертах познакомившись с моими планами (это также передавалось из поселения в поселение), немедленно стали собирать все необходимое. Им было известно лучше меня, где искать дичь, где можно добыть многое другое. Для меня это было большим облегчением. Каждое эскимосское поселение выполняло какое-нибудь поручение в соответствии с условиями своей местности, собирая для меня огромное количество материалов, необходимых для нашего путешествия.

В районах, где водилось особенно много зайцев и песцов, шкуры которых шли на изготовление курток и чулок, эскимосы должны были не только добыть как можно больше этих зверьков, но и выделать шкурки, а затем превратить их в одежды соответствующего размера. Там, где водились олени, из их шкур шили спальные мешки, а из жил изготавливали нитки. В каком-то ином поселении охотникам особенно везло в охоте на тюленей, а тюленьи шкуры — один из самых ценных материалов на Севере. Из них шили обувь, плели веревки и делали прочие крепежные приспособления.

Итак, каждый по-своему — все мужчины, женщины и даже дети племени из 250 человек — занялся обеспечением экспедиции. Все делалось добросовестно и добротно, с гораздо большим пониманием дела, чем этого можно было бы ожидать от любых чужестранцев — белых.

Поиск моржей и нарвалов стал нашей насущной задачей, хотя последние — китобои их обычно называют единорогами — не слишком часто попадаются на глаза белому человеку. Охота на этого зверя была одновременно и прекрасным спортивным развлечением, и промыслом, который обеспечивал нас превосходным топливом и продовольствием. Ворвань — гордость каждого владельца домашнего очага, потому что она горит высоким, ярким пламенем и не дает копоти. Кожа нарвала считается чуть ли не деликатесом. Порезанная на кусочки прямоугольной формы, она похожа по виду и вкусу на морской гребешок, чуть припахивающий машинным маслом. Мясо нарвала легко поддается сушке и ценится как закуска. Оно может идти на завтрак во время путешествия на нартах или на каяке. В сушеном виде мясо нарвала оказалось очень полезным для нас, так как заменяло пеммикан в наших менее ответственных поездках.

Нарвалы резвились целыми стадами далеко в море, обычно вдоль кромки больших ледяных полей. Их длинные, похожие на слоновую кость бивни мелькали в фонтанах брызг, которые поднимались от плеска животных в воде и их дыхания. Стоило нам заметить эту радостную картину, как все каяки и кожаные каноэ спускались на воду, а затем птицей неслись к зверям. Одни эскимосы высаживались на ледяные поля, чтобы метать гарпуны с твердой опоры, другие, в лодках, прятались за обломками тяжелого плавающего льда и внезапно нападали на животных, когда те проплывали мимо, третьи заходили с тыла, так как нарвалы плохо видят, что творится у них позади, и не слишком часто оборачиваются, чтобы следить за своими врагами, потому что, как правило, уходят от них на большой скорости.

Я с восторгом предавался этой волнующей охоте, а слушая рассказы других охотников, мысленно принимал участие в схватках со всеми животными. Эта, так сказать, дичь представляла для меня интерес как продовольствие, которым я собирался воспользоваться во время полярного путешествия, чтобы не ограничивать питание одним пеммиканом. Когда кожаные лодки эскимосов, подобно жучкам-водомерам, стремительно скользили по воде, я был вместе с ними умом и сердцем. Когда искусная рука эскимоса поднималась для того, чтобы метнуть гарпун, я чувствовал, как трепетало мое сердце. Я переживал каждую неудачу — каждое добытое животное приближало меня к цели.