Затаив дыхание - Дин Кунц

С каждым новым открытием Камми все больше оживлялась. Идеи, вопросы, предположения, ведущие к новым вопросам, сплошным потоком струились в голове. Одна идея высекала искру другой, третьей, четвертой.

Камми указала на животное, которое теперь сидело на самом краешке дивана и пристально смотрело на нее.

— Она настолько таинственная, что я собираюсь назвать ее Тайной.

Поскольку половые органы полностью были скрыты шерстью и складками кожи, Грейди спросил:

— Откуда ты знаешь, что это самка?

— Только предполагаю. Но она чуть меньше другого. И хвост у нее не такой пушистый.

— Петух, конечно, выглядит ярче курицы, да?

— Это свойственно многим животным, но не всем. У золотистых ретриверов хвосты кобелей более пушистые, чем у сук.

Тайна соскользнула с дивана, на все четыре лапы (ноги и руки), склонила голову набок, продолжая изучать Камми.

Второе животное тут же переключилось на диванную подушку, на которой только что сидела Тайна, и подняло ее, чтобы посмотреть, что под ней.

— Ты думаешь, что тот, кто сейчас ищет завалившуюся мелочь, самец?

— Я в этом более чем уверена. Но имена иной раз дают одинаковые что самкам, что самцам. Я собираюсь назвать его Загадочным.

— Тайна и Загадочный. Полагаю, лучше, чем Эбб и Фло[15].

— Суд должен запретить тебе давать клички животным.

— Я по-прежнему думаю, что Мерлину очень подошла бы кличка Говард.

— Но ты-то собирался назвать его Сосунком.

— Только для того, чтобы ты не возражала против Говарда.

Камми указала на самку:

— Тайна. Это ты. Но у каждой тайны есть разгадка. Вроде бы для того, чтобы подтвердить вывод, что

животные эти не дикие, что они знакомы с людьми, Тайна подбежала к скамейке для ног, забралась к Камми на колени и свернулась на них клубочком, словно

комнатная собачка, а не крупное, весом в пятьдесят фунтов, животное.

Смеясь, Камми погладила Тайну по шерсти и радостно вскрикнула, удивившись ее плотности и поразительной мягкости.

— Грейди, потрогай.

Он опустил руку на Тайну.

— Такая мягкая, как норка.

— Мягче норки, — не согласилась Камми. — Мягче горностая. Мягче чего бы то ни было.

Под ласковыми руками Камми Тайна замурлыкала от удовольствия.

— Посмотри на себя, — сказал Грейди. — Ты светишься.

— Я не свечусь, — запротестовала Камми.

— Никогда не видел, чтобы ты так светилась.

— Я не лампочка.

— Лицо у тебя — будто у святой на иконе.

— Я не святая.

— Но ты все равно светишься.

Случилось это после полудня, и остаток дня и вечер Том Биггер думал только об этом, прежде чем решил, что нужно делать.

Когда это произошло, он блевал в контейнер для мусора.

Практически бесшумно, без единого пронзительного крика, стая чаек возникла словно ниоткуда, крылья секли воздух над самой его головой. Он наклонился, повернулся, посмотрел вверх, на солнце, и этого хватило, чтобы вызвать головокружение и тошноту.

Контейнер для мусора стоял в шаге от него. Если бы не это, в таком состоянии он мог бы наблевать на свои ботинки. Такое с ним уже случалось.

Контейнер поставили на маленькой площадке отдыха у прибрежной автострады. Две бетонные скамьи позволяли полюбоваться океаном, залитым солнцем, и плавным изгибом береговой линии.

Иной раз, в дни, когда он выглядел более-менее пристойно, Том поднимался на площадку с берега, чтобы просить милостыню у туристов, которые останавливались на площадке, чтобы пообщаться с природой. Если он пытался просить милостыню, когда выглядел сущим оборванцем, туристы предпочитали не выходить из автомобилей.

Фамилия Биггер[16] больше подходила ему в молодости. В сорок восемь лет он весил футов на пятьдесят меньше, чем в те давние дни, хотя при росте в шесть футов и пять дюймов по-прежнему возвышался над большинством людей. Ширококостный, с запястьями, толстыми, как рукоятка топора, со здоровенными кулачищами, он мог уложить за землю любого, а лицо однозначно говорило о том, что с ним лучше не связываться.

Трижды за последние годы, когда ненависть к себе становилась слишком сильной и сдержать ее не удавалось, он принимался вколачивать массивные кулаки в собственное лицо, пока боль не лишала его чувств. Всякий раз кто-то находил его и вызывал «Скорую помощь».

Он соглашался на лечение, но отказывался от пластической хирургии. Разве что вставлял зубы. Он хотел выглядеть так, как себя чувствовал: сломавшимся, ни

на что не годным человеком. Хотел, чтобы люди видели его сущность и выражали или жалость, или презрение.

Унизительное положение позволяло обращать раздражительность исключительно на себя. Он боялся, что придет день, когда его злоба превратится во враждебность к другим и он набросится на оказавшегося рядом человека. Он страшился насилия, которое мог совершить, боялся превратиться в монстра.

Когда он просил милостыню, то держал в одной руке табличку с надписью, указывающей, что он ветеран, чудом выживший после взрыва бомбы в одном из ближневосточных конфликтов, но на самом деле он был ветераном войны внутри себя.

В тот день, побрившись, вымыв голову в море, одетый в мятые брюки цвета хаки и пеструю гавайскую рубашку, Том выглядел достаточно презентабельно, чтобы за три часа заработать тридцать долларов с мелочью.

Он пребывал в одиночестве на площадке отдыха, когда чайки спикировали на него, что привело к головокружению и тошноте, после чего он и блеванул в мусорный контейнер.

Желудок очистился, он достал из кармана бутылку текилы, чтобы изгнать мерзкий привкус изо рта. Все произошло, когда он поднес бутылку к губам.

После того как к Тому вернулась способность двигаться, он пошел на север от площадки отдыха, и там, где обрыв уступил место крутому каменно-песчаному склону, спустился вниз, с трудом удержавшись на ногах. И уже на пляже понял, что не глотнул текилы и лишился бутылки.

Несколько месяцев он жил в пещере глубиной в десять футов у подножия обрыва, аккурат под площадкой отдыха. Там, вместе со спальным мешком и небогатыми пожитками, он держал запас текилы и жестянку с самокрутками из синсемиллы[17].

В последние годы он больше пил, чем курил. Теперь хотел совместить первое со вторым, чтобы поскорее забыться.

Однако, в первый раз на своей памяти, отказал себе в том, чего хотел. Вместо этого, полностью одетый, вошел в море и сел там, где прибой мягко разбивался о его грудь.

На этом участке побережья, принадлежащего штату, в силу опасностей, грозивших людям, запрещалось плавать, заниматься серфингом, останавливаться на ночь, ловить рыбу. Но у находящейся на грани банкротства Калифорнии сил хватало только на сбор налогов, и Том не тревожился из-за того, что его прогонит отсюда какой-нибудь береговой патруль.