Судьба (книга четвёртая) - Хидыр Дерьяев

— Ничего. Пока он соберётся, я в ревкоме буду.

— Родичей Бекмурад-бая сторонись, сынок. Они хоть и притихли, да и скорпион тихо до времени под камнем сидит, а потом жалит.

— Ничего, мама, не ужалят, прошло их время.

Клычли в ревкоме не оказалось.

— Товарищ Сапаров в аул уехал, — пояснил бойкий молодой паренёк в богатырке и длиннополой кавалерийской шинели. — Дня через два-три вернётся, не раньше.

Дурды подосадовал, подивился, как это они с Клычли разминулись по дороге, и спросил о Сергее.

— Ярошенко, что ли? — уточнил парень в богатырке. — Это в райком партии тебе, браток, надо топать. Но только полагаю, что и товарищ Ярошенко уехал. Дел у нас в аулах много: земельно-водную реформу проводим. Слыхал?

Дурды соврал, что слыхал, и на всякий случай спросил, где расположен райком. Однако парень в богатырке оказался прав: Сергея тоже не было. Дурды подумал и направился в чайхану «Елбарслы».

С этой чайханой у него были связаны, пожалуй, самые тягостные воспоминания. Здесь он сидел, слушая хвастливые слова Чары-джалая, насмешки его забулдыг-приятелей. Здесь чабан Сары вложил в его руки нож мести, укрепил его мальчишеское сердце на встречу с убийцей отца. Он пришёл сюда открыто, как все, а бежал, как — вор, под покровом ночи. Именно отсюда началась его жизнь скитальца.

Несколько минут он стоял на пороге, колеблясь — войти или нет. Но тут его окликнули:

— Дурды! Эй, Дурды! — из глубины чайханы махал рукой никто иной, как Торлы. — Чего стоишь, разинув рот? Иди сюда! Чайханщик, неси чая покрепче, друг мой пришёл!

Он долго хлопал Дурды по плечам, по спине, шумно выражал свой восторг по поводу столь неожиданной и приятной встречи.

— Молодец, Дурды, что вернулся! Вода в низину течёт, птиц на старые гнездовья тянет. Мы тоже, как птицы, в родные края все возвращаемся. Всюду были, через пасть аждархана прошли, а целыми остались.

Настоящий джигит нигде не пропадёт! Хов, люди! — Торлы повернулся к окружающим — Как мужчина, могу признаться вам, что когда-то сильно испугался этого джигита, моего друга. Да накажут меня святые, очень сильно испугался. Если бы я аллаха так испугался, птицей полетел бы в небо. Вот послушайте!

И Торлы, перемежая свой рассказ громким хохотом, стал рассказывать о случившемся на чарджоуской дороге. Слушатели тоже посмеивались, хотя и переглядывались порой в сомнении, то ли правду говорит весёлый рассказчик, то ли врёт.

Чайчи принёс чайники свежезаваренного чая. Торлы заказал ему куриный плов, принялся разливать чай. Посмеиваясь, спросил:

— Дело прошлое, скажи правду, если бы догнал ты меня тогда, убил бы?

— Коня я тогда загубил из-за тебя, Мелекуша! — сердито ответил Дурды.

Торлы сочувственно поцокал языком:

— Тс-тс-тс… жалко, конечно, коня, хороший был конь. А только он-то меня и спас, верно?

— Верно.

— Неужели всерьёз убил бы?

— Не до шуток было тогда, сам понимаешь.

— И не пожалел бы? Не. вспомнил бы всё доброе, что я для вашей семьи сделал?

— Не было у меня жалости.

— Ха-ха-ха-ха!

— Ты не смейся. Я правду говорю, — нахмурился Дурды.

— Ладно, — согласился Торлы, — не буду смеяться. Ты парень неглупый, это мне известно, но всё же разума настоящего в тебе ещё нет. Сам посуди. Захватили мы тогда много оружия. Из зубов у смерти оружие это добыли. Почему не могли продать его в Хиву? Так вы не согласились со мной. Ну, а я с вами не согласился и считаю, что прав был. Почему вы мою долю захваченного отказались отдать мне? Она моя была по закону! Я и взял не всё, а только то, что мне причитается, не так разве?

— Как трус ты поступил, как предатель.

— Нет, не предатель. Просто глупо я поступил, неразумно. Как тот базарный гадальщик, которого в старые времена падишахом сделали, а он, очутившись на дворцовой кухне, украл круглый хлеб, фунт курдючного сала и сбежал. Я так же поступил, отказавшись от большей доли и польстившись на меньшую. Но и от той пользы не получил. Едва до Хивы добрался, как люди Джунаид-хана побили меня и винтовки отобрали. С пустыми руками остался. Но и ты, вижу, не больше получил от большевиков за то, что привёз им оружие. И вот сидим мы с тобой вместе в чайхане и чай пьём, пони-маешь?

— Нет, не понимаю. Что ты хочешь сказать?

— Тут и понимать, Дурды-джан, нечего, — вздохнул Торлы. — Одна почесть досталась и тому, кто воду принёс, и тому, кто кувшин разбил. Я сбежал от суматохи подальше, ты всю войну до конца грудь под пули подставлял, Бекмурад-бай нам обоим смертью грозил. А чем всё кончилось? Мы с тобой оба, как и в прежние времена, пустым чаем брюхо полощем, а Бекмурад-бай, от жирного плова раздувшись, грудь под прохладный ветерок подставляет. И большевики ему не помеха.

— Погоди, скоро большевики и на арбе начнут зайцев вылавливать.

— Может, оно и так, «братишка, да только от скрина этой арбы в ушах звенит.

— Не спеши, смажут и арбу.

— Это хорошо. Нам тоже пора горло смазать, а то что-то чай не помогает. Охов, чайханщик! Плов давай!

— Несу, несу!

— И чай крепче заваривай, не скупись, мы не нищие!.. Ты, Дурды-джан, не думай, что я попусту болтаю, как человек, которому в рот шайтан помочился. У меня тоже душа болит, тоска гложет. Дома сижу — жену ни за что ругаю, детишек ругаю. Только и доброго, что на людях пошутишь, душу отведёшь. Когда смеёшься, жить вроде бы легче.

— Да, если смеяться под силу, надо жить со смехом, — сказал кто-то со стороны.

— Под силу, яшули, под силу, было бы желание. Шли мы однажды в гости, а возле хозяйского дома небольшой арычек. Хозяин его с разбегу перепрыгнул. Гости смеются: большую, мол, преграду одолел ты. Я просто перешагнул. А хозяин: «Не уважаешь нашу воду» и столкнул меня в арык, всего вымочил. Гости опять смеются, и я посмеялся. Человек сам себе смех создаёт. Если бы со стороны дожидался, до самой смерти хмурым ходил бы..

Чайханщик принёс дымящееся блюдо плову. Потянуло вкусным запахом куриного мяса, моркови, чёрного перца. Дурды непроизвольно сглотнул слюну.

— Бисмилла, двигайся поближе, — радушно пригласил Торлы, — поедим сколько нам отпущено, — и, подвернув рукав халата, ухватил щепоть риса.

Дурды последовал его примеру.

После непродолжительного молчания Торлы заговорил снова:

— Да, как говорится, раб божий вьючил поклажу, а бог своими делами занимался. Нет никакой необходимости вспоминать про это оружие, радоваться надо, что голова на плечах уцелела. Вон его сколько в песках осталось, оружия. Чуть ветерок подует — из-за каждого бугорка винтовочный ствол торчит… Собирай, не ленись, да куда его? А я и увёз-то каких-то две-три пятизарядки, много бы от них проку было. Сколько бы петух ни горланил, а яичко приносит, курица, так-то, братишка Дурды.

— Всё намёками изъясняешься? — усмехнулся Дурды. — Прямо сказать духу не хватает?

— Прямо-то оно не всегда короче., А намёки… Какие же тут намёки, Есе ясно..

— С петухом и курицей не совсем ясно.

Я хотел сказать, что сколько бы мы ни корчили из себя большевиков, а царя в Петербурге сбросили.

— Никто в этом не сомневается. А только и мы немало крови пролили, чтобы прогнать с пашей земли белых и англичан.

— Один комар сказал: «Мы с волком быка задавили».

Дурды вспыхнул:

— Ты, Торлы, говори, да не заговаривайся! За такие слова я могу и на угощение твоё не посмотреть! Так двину, что без шапки домой побежишь!

— Без шапки нельзя, позор на всю жизнь, — засмеялся Торлы и вытер жирные пальцы сперва об усы, потом о сшитые из жёсткой английской парусины штаны. — Я тебя не хотел обидеть, братишка, а только и нос задирать не стоит — на тех ветках, что вверх торчат, плодов не бывает.

Принесли чилим работы искусных хорезмских мастеров. Торлы сунул мундштук в рот, затянулся, выпустил в потолок толстую струю дыма. Из внутреннего кармана достал сторублёвку, небрежно через плечо подал её прислужнику.

— Баем стал? — неодобрительно буркнул Дурды. — Такими деньгами разбрасываешься.

Торлы удивлённо округлил глаза.

— Ты что, с неба свалился? Разве это деньги? Так, пустая бумажка… Да, Дурды-джан, долго нам с тобой сидеть, о многом вспоминать надо, а только дела у меня есть. Как-нибудь ещё встретимся. В тяжёлые дни мы с тобой плечом к плечу были. И поняли, что не дано рабу укоротить дней, отсчитанных самим аллахом. Не сердись за прошлое, как и я не сержусь. Помни пословицу: «Прольётся на тебя, капнет и на меня». Никогда я не забуду нашего товарищества и дружбы в те тяжёлые дни. Не забывай и ты. Джигит у джигита должен всегда сидеть на почётном месте. Если всё будет хорошо, я ещё тысячу раз посижу у тебя на почётном месте. Потому что знаю тебя. В одном только виноват: не сумел присмотреть за твоей матерью, помочь ей, когда тебя не было. За это не прощу себе. Вот, возьми! — Торлы протянул Дурды толстую пачку денег. — Возьми, пока что у меня есть. А там видно будет.