Русский рай - Олег Васильевич Слободчиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– До «Невы» и «Надежды» на тех островах побывал аглицкий командор Кук. – Пояснил Тимофей. – Он и открыл их. Но из природных русских мужиков, самовольно, без приказа, – ты первый!
– Выходит так! – пожал плечами Сысой. – Как думаешь? Бырыма вздрючит или похвалит? – спросил улыбаясь, ничуть не жалея о случившемся.
– Не знаю! Виншипами он доволен, они привезли на Кадьяк много шкур. Андреич был там, да и сейчас должен быть на Кадьяке, на Ситхе вместо него Кусков. Так что, хочешь к самому, держи курс два румба к западу... А Прошка попал в беду. Не слышал? Кадьяки его чуницы перебили всех мужиков на острове, забрали их жилье и жен. Не знаю, как распорядится Андреич?! Сам, наверное, не возьмется судить, отпишет в Главное правление и в Охотск. У Васьки Васильева партовщики тоже воевали с гишпанцами и индейцами, по слухам от Виншипов понесли потери. Так что ты легко отделался – двое пленных или беглых, это еще ничего.
– От кого знаешь про Прошку и Ваську? – насторожился Сысой, опять пыхнув дымком из трубки.
– Виншип был здесь весной, нашел лежбище котиков против входа в залив Сан-Франциско. Оказывается наш бриг «Пикок» и ваш «Окейн» принадлежат одному хозяину, Окейну. Помнишь капитана, с которым я ходил на юг прошлый раз? Тот Окейн разбогател на наших трудах и приплыл на Ситху на трех кораблях. И Кимболл и Виншипы – ему родственники и свояки… Ну, вот и чай готов! Настоящий, китайский, из Кантона. Мои партовщики без чая и табака не работают.
– Думаешь, мои лучше? Прошлой осенью, когда Виншипы нас бросили, боялся, взбунтуются, уйдут к гишпанцам. И как бы я их удержал?
На шхуне перестали плясать, наверное, тоже пили чай по случаю встречи. Фрукты с Гавайи эскимосы только пробовали, они им быстро приедались.
– Твои-то бежать не пытаются? – спросил Сысой. – После нашей сырости и голодухи здесь – рай да и только.
– От голода никто не мрет, природной еды много, – задумчиво согласился Тимофей. – А у гишпанцев хлеба, мяса, молока, овощей и фруктов – девать некуда, но всякий пустяк: сапоги, сукна, выделанные кожи в большой цене. Не говорю про порох и свинец. Кимболл похвалялся, что нагло вошел в порт Сан-Франциско, будто для ремонта, салютовал их флагу, а им и ответить нечем, пороху нет. Люди в больших чинах ходят босыми.
– Что не сошьют?
– Самим нельзя! Спесь, гордыня! А здешние индейцы сроду ремесла не знали. Гишпанцы платят бостонцам едой за одежду, посуду, всякое ремесло, а те везут на Ситху их хлеб.
– Здесь, говоришь, уже не Калифорния! – спросил Сысой. – Испанцам до этих мест нет дела. А почему называется Бодего?
– Слышал от американцев, что гишпанский капитан Хуана Франциско де ла Бодегопервый из белых побывал здесь.
Дожидаясь спокойного моря и благоприятных ветров, шхуна простояла на рейде еще два дня.
– На Ситху не пойдем, – объявил Сысой партовщикам, – возвращаемся на Кадьяк, там наши семьи и Бырыма. А здесь, – осторожно сообщил Кыглаю, опасаясь побегов, хоть и ничейная земля, но гишпанцы ловят людей и заставляют работать на себя.
В залив вошел бриг «Пикок» капитана Кимболла и встал рядом со шхуной. Он вернулся за партией Тараканова и собирался возвращаться с добычей на Кадьяк. С попутным судном идти к дому было спокойней и надежней. Нанятый Сысоем матрос подолгу пропадал на «Пикоке», потом привел оттуда молодого, голубоглазого морехода с полугодовалой бородкой по щекам. Как было принято у американцев, в море они не брились. Расхваливая его, представил Христофором Банземаном – прусаком американского гражданства и предложил поменять себя, чтобы Банземан вел шхуну к Кадьяку, а он, спасенный Сысоем, перешел бы на «Пикок», где у него много друзей.
Голова скромно улыбавшегося прусака была покрыта плоской суконной шапкой, на нем была простая серая блуза и сапоги коровьей кожи. Пока штурман не начинал говорить, его можно было принять за русского мещанина. Говорил он по-русски ни на много лучше беглого матроса, но хотел перейти на службу Компании. Сысоя такой оборот устраивал, и он согласился на замену, предложив плату, как и бросившему его штурману.
Узнав про сборы, на берегу собралась толпа голых мужиков и женщин. Тимофей наварил каши, приправил ее тростниковым сахаром. Для соборного чаепития пришлось брать котлы с судов. Передовщик и партовщики тепло прощались со здешним народом. «Талакани-Талакани» – слышал Сысой и удивлялся, что его дружок смог заслужить здесь такую любовь. Чугач из его партии увозил с собой жену из здешних девок. Можно было понять, что это делалось добровольно, без выкупа, а женка Тимофея плыть на север отказалась.
Партии погрузились на суда, партовщики поплясали в честь отплытия. Шхуна и бриг одновременно выбрали якоря и подняли паруса. Погалсировав против ветра, шхуна первой вышла в открытое море и дождалась бриг. Выбравшись из залива, он уверенней схватил ветер прямыми парусами и пошел впереди ввиду высокого скалистого берега.
Сысой до сумерек стоял на мостике у штурвала. Шхуна держалась ввиду брига. Передовщик внимательно высматривал сушу, время от времени передавал штурвал Кыглаю и на отмятом куске кожи рисовал карту берега. Ему хотелось не пропустить вход в открытый им залив, между мысом Мендосино и Тринидадом, и чтобы штурман-прусак определил его координаты. Солнце легло на горизонт, Банземан поднялся на мостик, записал время заката в журнал. Вскоре после усталой, темной вечерней зари наступили сумерки, предтеча черной южной ночи. Сысой в очередной раз перевернул песочные часы и отбил склянки.
На вахту заступил американский прусак. Вскоре бриз стал меняться на ночной, штурман зычным голосом приказал разленившимся алеутам перекинуть гафельные паруса на другой борт. На корме брига зажгли фонари. Поменяв галс, он продолжал уверенно двигаться в темноте. Сысой постоял на мостике, вдыхая запахи берега, затем спустился в каюту. Уснул он поздно и спал крепко. Мореход разбудил его в оговоренное время. После ночной вахты он был бодр и весел, в русой бороде поблескивали капельки воды. Когда Сысой встал к штурвалу, сменив Банземана, уже золотился Береговой хребет.
– Мендосино... – сказал мореход и замычал, вспоминая слово, не вспомнил и указал рукой за корму.
