Флешка - Сергей Тепляков

В глазах журналистки что-то мелькнуло. Шурков насторожился. Он, собственно, поэтому и устраивал эти интервью с живым корреспондентом (мог в общем-то просто сам все написать, и вопросы, и ответы), чтобы обычному (ну, или почти обычному) человеку посмотреть в глаза. Не то чтобы он был прямо телепат. Но по глазам, по усмешкам, по тем жестам рук, головы, по посадке собеседника в кресле понимал многое, а уж отношение собеседника к тому, что он ему говорил, читал как с листа. Отношение же открывало ему остальное. Так он понимал, чем живет улица, чем живут согласные, несогласные, а также те, которым на все положить. Опросам общественного мнения он не верил – знал, что даже если разрешить резать правду-матку, то все равно правды не будет: российский человек всегда нюхом чует, что хочет услышать от него начальство, и другого ему не говорит не только в глаза, но даже и за глаза, разве что уж очень далеко отойдет. Да и тогда оглянется и заговорит таким шепотом, что не будет слышать сам себя.

Иногда, чтобы выяснить настроения народа, то он, то Президент, а то и Хозяин устраивали всякие встречи с интеллигенцией, писателями и музыкантами. Это в общем-то тоже не был народ, но хоть не все жили на Рублевке, некоторые наверняка и в магазины сами ходили, видели жизнь. Но, досадовал Шурков, эффект таких встреч был около ноля: интеллигенция, видать, уже давно не выдавливала из себя раба. А из некоторых к тому же надо было выдавливать еще и жлоба, но они об этом не догадывались.

Шурков пристально всматривался в глаза журналистки, надеясь что-то в них прочитать. Он знал, что если спросить ее напрямик, то правды она не скажет и даже не поймет, что можно ее сказать. Оставалось, как иногда шутил Шурков, ловить энергии. «Как я устал…» – снова подумал он.

– Вполне вероятно, что какие-то решения кто-то, пользуясь своим влиянием, попробует придержать… – проговорил Шурков и сделал глазами выражение «уж мы-то с вами, умные люди, знаем, что попробуют, непременно попробуют». Журналистка радостно закивала. – Но вряд ли это остановит процесс в целом. В движение пришли целые пласты общества. Количество претензий перешло в качество. Оглянитесь – мы в будущем уже! Ну да, будущее это не так спокойно, как привычная нам жизнь. Но это всего лишь разновидность стабильности.

Он замолчал, давая журналистке понять, что ответ на первый вопрос окончен. Он был доволен собой – удалось ввернуть про стабильность, этим перебрасывался мостик от новой платформы к старой. Раздать всем сестрам по серьгам, да чтобы каждая считала, что лучшие серьги достались ей – в этом и было искусство.

– Есть такой кандидат в президенты – Прозоров… – заговорила журналистка, пытливо глядя на Шуркова. Он понял, что и она пытается по его лицу что-то разгадать. – Ваши с ним отношения непростые, сомнительно, что вы верите ему. Но рассказывают, будто на самом верху ему даны были гарантии. Так ли это? И тут же еще вопрос: какие слои населения на ваш взгляд могут за него проголосовать?

Хотя вопрос о Прозорове был оговорен – без него было никак нельзя, уж больно популярен стал миллиардер – но Шурков ощутил укол куда-то ниже сердца. Он придумал отдать Прозорову правую партию, и это был его очевидный провал. Хозяин, знал Шурков, не пропустил этого.

Стараясь успокоиться, Шурков начал с избирателей.

– Прозоров как кандидат может собрать голоса той части нашего общества, которая сильно не любит суверенную демократию… – начал Шурков голосом сонного аналитика (так он показывал, что это возможно, но это неважно). – Недовольные же есть у нас во всех слоях населения – среди интеллигенции, городских разночинцев, в бизнесе, в студенчестве. А насчет гарантий… Истинный политик не ходит неизвестно куда за гарантиями. Истинный политик сам дает гарантии – своим избирателям.

В этой фразе был намек – мол, какой из Прозорова политик, если в Кремле пороги обивает. Судя по лицу журналистки, она намек поняла. Шурков подумал, не усилить ли, чтобы поняли и остальные, самые непродвинутые, но решил, что ярость в данном случае – признак слабости. И если он уделит Прозорову слишком много внимания, это будет истолковано и Прозоровым, и многими другими как признак боязни.

Журналистка положила ногу на ногу. Шурков подумал, что с интересом посмотрел бы на ее ноги – но журналистка пришла в длинной юбке. Шурков усмехнулся, глядя ей в глаза. В лице журналистки что-то неуловимо изменилось. Шурков понял, что она на миг забыла про интервью и сейчас лихорадочно собирается с мыслями.

– Послевыборные акции протеста, по мнению экспертов, имеют все признаки начинающейся «оранжевой революции»… – начала журналистка. – А как на ваш взгляд? И испытываете ли вы беспокойство, как идеолог охранительства…

«Охранительство» было одно из имен идеи оставить все как есть. Если это самое «все» находится у тебя, идея, что и говорить, отличная. Этим она и понравилась Хозяину года три назад, когда Шурков ввел ее в оборот. Не Шурков это имя придумал (термин этот употреблялся в разные времена), он просто достал ее из политического нафталина, как и «суверенную демократию». (Шурков знал, что весь его успех основан на том, что он – одноглазый в стране слепых).

– Что и говорить, некоторые граждане не прочь сделать из Болотной площади Майдан… – сказал Шурков, но потом передумал: – Нет, давайте так: довести протест до цветной революции. Делается это топорно, прямо по западным книжкам, настолько без фантазии, настолько предсказуемо, что зевота одолевает.

Он, следя за собой, еще прикидывал, стоит ли говорить то, что он придумал сегодня утром. «Ладно, скажу…» – решил он.

– Но насквозь проплаченные технологи – это не главное. Главное – на улицу вышла лучшая часть нашего общества. Она потребовала уважения к себе.

Шурков тревожно подумал, не перегнул ли он в этом месте – уж больно удивленно выпучила журналистка глаза.

– Люди говорят нам: мы здесь, почему вы все решаете за нас и без нас?! И от этого нельзя отмахиваться. Отмечу, что реакция власти – самая благожелательная, чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с Посланием Президента, где, повторю, сказано и о возвращении прямой выборности губернаторов, и о практически свободной регистрации партий. Кто-то может сказать, что мы, уступив требованиям, сманеврировали. Но на самом деле мы только сделали то, что должны. Власть – и по совести, и по Конституции – должна слушать свой народ.

«Сейчас сам заплачу…» – подумал насмешливо Шурков. Журналистка, видимо, не ожидала от него таких слов и смотрела удивленно, словно не верила или глазам, или ушам. Это встревожило Шуркова – если не верит она, так с чего поверят другие, менее опытные? Или как раз поверят, если менее опытные? Он понял, что изводило его в последние дни – он шел впотьмах, не зная ничего ни о чем. Все было обманчиво, и ничего нельзя было угадать.