Такой смешной король! Повесть третья: Капкан - Ахто Леви
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдруг до сознания дошло: а ведь его сейчас могли и убить, и утром нашли бы на дороге снегом запорошенный труп… Уже много провернул этот Рууди подобных дел на Острове, к тому же от них разило самогоном… Зовет в компанию… Чтобы веселее было на виселице? Здесь мысли Алфреда повернули к загробной жизни. Он, бывало, и раньше об этом размышлял: что будет с ним, когда он умрет? Он знал: этот вопрос никого из людей не минует, будь они верующие или неверующие — всех волнует вопрос: что будет после смерти? А вдруг действительно существует загробная жизнь и, как говорила Ангелочек, его будут там судить за грехи?.. А есть ли они у него? Уже который раз он об этом вопрошал себя. А как узнать, что, собственно, является грехом?.. Говорила Ангелочек, да он и сам в школе учил, что грешно убивать, а сколько на земле убивают! Может, те, кто убивает, не веруют в Бога? Может, только некрещеные убивают? Как бы не так! Что же они, черти, загробного суда и вечных мук не боятся?
Но каково жить в мире, который после твоего рождения кажется таким устроенным и прочным, а со временем оказывается, ты вынужден бояться совсем чуждых тебе народов и дисциплин, должен изучать их языки и даже думать не знаешь уже на котором из них!..
Однажды у него поинтересовался Отто Швалме: «На каком языке вы думаете, когда говорите по-немецки — на эстонском или немецком?» Он тогда растерялся, не нашел, что ответить, сказал, что не знает, и не соврал. Ему показалось, что, наверное, говоря с Отто, он думал на немецком. Недавно же к нему в «мерседес» садился Чуть-Чуть, и после расставания с длинным русским он вспомнил этот вопрос, и, продолжая размышлять о его предупреждении насчет «мерседеса» как ловушки, поймал себя на том, что в его мыслях фигурирует слово «капкан» вместо эстонского «лыке».
Задумавшись об этом, он впервые ощутил инстинкт тревоги, уловив здесь неясную связь с загробным миром: поразмыслив, он осознал, что мысль вообще не имеет национальности. Он понял, что если бы даже в совершенстве знал с десяток языков — ни на одном из них он бы не думал; мысль приобретает национальность только тогда, когда превращается в звук. Но если мысль безнациональна, тогда… Откуда она? Язык души, не имеющий конструктивной формы? Да отсюда к мыслям о бессмертии души, загробном мире, Создателе — один шаг.
Итак, русские, немцы — их он боялся по очереди. Теперь же встреча с Рууди напомнила, что и своих эстонцев бояться нелишне. Да разве только теперь?! Просто в юности он этого не понимал, потому что не сталкивался, значит, все это предстоит и Королю, который пока пребывает в благостном неведении. Выходит, что надо бояться всегда и всех, словно люди друг другу враги… С тяжкими думами продолжал Алфред свой путь в ночном, но очень близком сердцу, родном с детства лесу: он не думал, а ощутил — если бы и умереть здесь пришлось, было бы не страшно, ведь все-таки дома…
Никого больше не встретил и никто его не увидел. Даже Вилка его приход проспала. Порог дома слабо освещался из окна кухни.
Уже который раз прокрутил он перед внутренним взором ленту жизни их семьи. Ангелочек? Странные отношения друг к другу здесь, на Сааре, привили его родители со своей всеохватывающей любовью к Богу: никто ни к кому особой нежности не питал. Ценили тут всех за способности, за удачливость. У некоторых, у Манчи, например, да и у Хуго, присутствовала еще и доля зависти к более расторопным братьям и сестрам. Сердечная любовь за просто так… Ее, вероятно, не осознавали. Алфреду пришло в голову: говорят про любовь к Богу, но разве она, эта любовь, существует в природе? Наверное, любят не столько Бога, сколько саму эту любовь?
Также и Ангелочек — инерция скорее всего. Она выросла в крестьянской семье, ее учили любить Священное писание, в нем богобоязненной девушке единственно и представлялась истина, и именно эту выпестованную в ней правду она полюбила, значит, не столько Бога, сколько себя через него. Юхан же поддался ее властной натуре.
В кухне он и сидел один — Юхан, очки на носу, изучал при свете керосиновой лампы «Голос Острова». Как-то даже равнодушно уставился старик поверх очков на вошедшего.
— Ну… — хмыкнул коротко не то вопросительно, не то утвердительно.
— Ну, — ни к чему промолвил и Алфред, — здравствуй!
— Поздно что? На машине, что ли? — спросил отец.
— Пешком. Читаешь? — идиотский вопрос, решил про себя, если человек сидит с газетой.
— Вот пишут… как врагов разоблачают, карают, — буркнул Юхан. — Нормы требуют сдать, мясо.
— Что нового в селе? — Алфред присел по другую сторону стола. — Никто не вернулся?
Юхан, конечно, понимал, что Алфред имел в виду Ангелочка, он и сам ее ждал, но не было от нее никаких вестей.
— Эйнар с Ребра вот пришел. Теперь у Прийду на Рямпсли начнется пора веселья… Эйнар уже баб пугает тут. Обрядился в простыню, в темноте преследовал — поколотили они его.
— А Король?
— Он на Сааре бывает — прибегает в бане отмываться; в деревне рассказывают, что по хуторам зарабатывает на жизнь, поросль вырубает, видели его в Розвальнях.
Затем коротко описал Юхан, о чем говорилось в округе: убийца на острове разгуливает с какой-то женщиной из Розвальни, разыгрывает из себя народного мстителя. Алфред промолчал, что сейчас с этим «народным мстителем» в лесу столкнулся. Он успокоился: значит, Король не пропадет, уроки труда оказались полезны.
Алфред не собирался на Сааре долго задерживаться. Юхан предложил хлеба — он отказался: неизвестно, как теперь живут на Сааре. Велел передать Королю, чтобы пришел навестить, объяснил старику, как найти деревню Прятки, и предупредил: эту информацию надо передать только Королю… На Юхана, он знал, можно положиться: кому не надо — не скажет. И на Короля можно положиться. Не понимая почему, Алфред вдруг ощутил острую потребность в присутствии Короля, он вдруг осознал; Короля надо обязательно повидать.
Но как же все-таки живут люди на Сааре?
О, тихо и мирно. На Сааре уже нет войны, люди живут дружно, парами — те, у кого есть пара. Так что Манчи и Манчита — пара, Хуго и Мелинда — пара, а прочая скотина не в счет. Каждая пара старается, как всегда, угодить Юхану. И живется ему беззаботно. К нему проявляется исключительная чуткость! Иногда бывают нелады: выясняют, кто больше по хозяйству делает, ну а питаются, как обычно, — отдельно: одна пара накрывает на столе в кухне только для себя, но обязательно приглашает и Юхана; потом другая накрывает — тоже приглашает Юхана. Если же несут еду в свои спальни, тут Юхана, конечно, не зовут. Одним словом, дружно живут…
Конечно, и Хуго и Манчи, и Эдгар и Алфред, и отсутствующие сестры — все считаются наследниками Юхана, но реальными являются — и это тоже понимали все — только те, кто проживает на хуторе.
Алфреда не занимала эта борьба за наследство, которого к тому же надо было еще дождаться… Алфреда занимала только одна мысль: скоро ли конец войне? Из газеты, которую читал Юхан, он узнал, как английская авиация совершала свой тридцать четвертый налет на Берлин самолетами типа «москито», американские же войска вышли к Франкфурту-на-Майне, и, видит Бог, нацистскому героическому сопротивлению приближался конец, если, конечно, можно верить газете. Состояние нацистского режима красноречиво проиллюстрировала карикатура: «Гитлер после очередного удара» сидел, потрясенный, в нелепой позе, перед картой Германии, где от Германии оставался маленький кусочек.
Отобрав самое нужное из инструментов, Алфред отправился обратно. Ночью, если прямиком через Брюкваозеро и деревнями, не заходя за продуктами, — Вальве сходит потом через Кишмялягушки, — то за три часа он успеет в Прятки. Попрощавшись с отцом он ушел из родного дома, а сердце больно защемило оттого что не удалось застать Короля.
Погода, как по заказу, заснежилась; метель не метель, но сыпало белой пыльцой. Он шел, широко шагая, собаки во дворах рычали, тявкали, скулили, людей же — никого. После встречи с Рууди он уже никого особенно и не опасался. Шел легко и быстро, фантазируя, как заживет, если получится еще раз выкрутиться из ситуации, как он все устроит по-новому уйдет из города, станет жить в деревне, будет и столяром и земледельцем, чтобы на все случаи.
До Кишмялягушки Алфред прошел скорее, чем рассчитывал. Добрался уже перед рассветом. Отсюда тоже можно было сократить путь, пробираясь по заснеженным пастбищам. Он почти миновал поселок, когда его властно окликнули, велели остановиться, подойти. Заметил поодаль силуэты людей и сообразил: эти не из компании Рууди; кинулся бежать. Все еще сыпало снежной мукой, в темноте его следы на снегу обнаружить не так-то просто. К утру, если не настигнут, все уже заметет-занесет. Сзади продолжали кричать: похоже, за ним гнались.
Постепенно голоса догоняющих затихли. С часик он плутал по лесочкам и пастбищам, путая следы, уже недалеко оставалось до Прятки, как резанула острая, обжигающая боль в правой ноге, что-то вцепилось в большой палец, хотелось освободить ногу — дернуло болью. Ощупав руками, наткнулся на металлическую пружину — капкан!