Тысяча и один день - Александр Громов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Которая полыхнет вместе с нами, не в силах сбежать от нас или стряхнуть паразитов со своей шеи. «Снявши волосы, по вшам не плачут…»
Вот она – «Юдифь»!
Громадная, с два футбольных поля, самоходная платформа на поплавках, дрейфующая в океане где-то между Новой Гвинеей и дугой Каролинского архипелага. Посередине… нет, чуть сбоку, утонув кормовой частью в огромной дыре, вырезанной в палубе над волнами, что плещутся сорока метрами ниже, зависла схваченная мачтами чудовищная туша носителя. С противоположного края – вертолетная площадка и причальная мачта для дирижаблей.
Понятно, основное сообщение с материком осуществляется судами и изящными, экологичными дирижаблями. Но я – срочный груз.
Касание. Запах моря и нагретого металла. Смуглокожий человек – малайка, наверное – подбегает, не дожидаясь остановки ротора.
– Тимофей Гаев? – Она говорит на интерлинге со странными мяукающими интонациями – должно быть, местный акцент.
– Он самый.
– Следуй за мной.
– Нет.
– Что-о?
– Сделка не вошла в силу. Свяжитесь с полковником МБК Иолантой Сивоконь, она объяснит.
– Не поняла!
– Сейчас поймешь.
Старшая из моих конвойных, сделав успокаивающий жест, распахивает перед моим носом портативный терминал.
– Набери сам. Последний выпуск «Текущих новостей», раздел «Отовсюду понемногу». Живее.
Я ошибаюсь в наборе, и она брезгливо помогает мне. Вот она, нужная заметка… ого, тут целый список! «Постановлением Комиссии по амнистированию и реабилитации при Департаменте юстиции Славянской федерации амнистированы…» Пляшут буквы. Потеряв терпение, конвойная тычет пальцем в нужную фамилию.
Мальцева И.Т. Амнистирована…
Кажется, я блаженно улыбаюсь.
– За мной! – теряет терпение малайка.
– А? Нет.
– Что еще?!
– Этого недостаточно. Я должен видеть ее и говорить с ней.
– Это официальная информация. Не веришь «Текущим новостям»?
– Вот именно.
– У нас нет времени!
– Найдете!
Ох, с каким удовольствием мои конвойные изволтузили бы меня до потери сознания! Сжали губы в ниточку, а терпят. Нет полномочий.
Вот и умница, сообразила: сейчас со мной лучше не спорить, а скоренько сделать то, что я прошу. Вернее, требую. Экое непривычное слово…
Секунды – резиновые. Сколько мне еще ждать… Есть!!! Вот какая она, моя мама. Самая обыкновенная немолодая женщина с заметной сединой, еще не замаскированной краской для волос.
– Ирина Мальцева?
– Да.
– С вами будет говорить ваш… потомок. Эксмен. Я выхватываю терминал из рук конвоирши.
– Мама, это я, Тим… Мама, ты меня слышишь? Она подслеповато щурится. Что они сделали с ее зрением, на каком рационе держали ссыльную, какой работой мучили? Разорву!
Вот дрогнули ее губы.
– Сынок…
– Мама! Тебя правда выпустили?
– Сынок…
Сейчас она заплачет. Мама, милая, не надо, а то я тоже разревусь!.. Наконец она кивает, не в силах произнести ни единого слова. Кивает!
– Мама, все будет хорошо, вот увидишь! – кричу я. – Я обязательно вернусь! Они больше не посмеют тебя тронуть. Все у нас с тобой будет хорошо!
– Убедился? – И экран гаснет. Конвоирша буквально выдирает терминал из моих рук. Смуглокожая едва не приплясывает на месте от нетерпения: скорее! скорее!
– Еще! – требую я.
– Живо в лифт! Через тридцать пять минут старт! Весь груз давно на месте!
Груз – это, по-видимому, те пятнадцать эксменов, чья участь – подпрыгнуть на орбиту вместе со мной. Нечего делать, добавим к ним шестнадцатого.
– Черт с вами. Куда идти?
– Бежать! – неприязненно бросает малайка. – За мной. Очень быстро-быстро.
Ребристые стальные листы вздернутого к лифту пешеходного пандуса грохочут под ногами, провожая меня долгим резонирующим гулом. Сейчас я не намерен нырять в Вязкий мир, выгадывая секунды, и просто бегу – так мне хочется. Еще позавчера я трижды подумал бы, прежде чем позволить себе такую роскошь – хотя бы в мелочах делать то, что хочется.
Жди меня, мама. Я вернусь. Я сделаю все, что в человеческих силах, потому что я уже не эксмен, а человек. И с себя я спрошу, как с человека. Сейчас, в эту минуту, я знаю, что хитрец Вокульский оказался прав: монолит дал первую трещину. И трещина эта возникла не тогда, когда выпустили маму, а немного раньше, когда я почувствовал: я больше не эксмен, не экс-фекс-пекс.
Я больше никогда им не стану.
Словно приходится расставаться с чем-то ненужным и обременительным, но дорогим в силу привычки. Так расстаются с детством. Немного жалко, но надо взрослеть.
Решетчатая дверь лифта захлопывается за моей спиной, пол поддает мне под ступни. Кабина начинает плавный подъем вдоль призрачной, окутанной струями испарений, заиндевелой трубы носителя – выше, выше…
В небо.
За моей спиной лязгают люки. Адаптирующиеся ложементы в челноке расположены квадратом – четыре на четыре. Я занимаю единственный свободный – передний справа.
Оставшиеся минуты мы молчим – да и о чем нам разговаривать? Пятнадцать спецов неведомых мне специальностей и я летим в сущности за одним и тем же: заваливать своими телами неуклонно приближающийся к Земле барьер.
Кто-то – в зыбкой надежде на то, что это даст хоть какой-нибудь результат. Кто-то без надежды вовсе.
Минут через тридцать рев и вибрация корпуса возвещают о начале подъема. Где-то далеко внизу под нами воет от боли вскипающая вода и косяками всплывает умерщвленная рыба, но мы, понятно, этого не видим. Зато чувствуем, как после отделения отработанных ускорителей наваливается перегрузка и ложементы облекают нас плотнее.
Уж что-что, а робкие идеи теоретиков насчет управления инерционной массой находятся еще дальше от практического воплощения, нежели космический лифт.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИЛОТЫ КЛЕОМЕНА
Глава 7. ЭКСМЕН ОСОБОГО СТАТУСА
Ананке, двенадцатый спутник Юпитера и ближайший из спутников с обратным орбитальным движением, делает полный оборот вокруг планеты примерно за шестьсот семнадцать земных суток. Кроме того, эта угловатая тридцатикилометровая глыба темного камня, кое-где покрытого коркой грязного ноздреватого льда, делает оборот вокруг собственной оси за десять с половиной часов. Поэтому Юпитер выползает из-за близкого горизонта каждые десять с половиной часов без нескольких секунд.
В восходе Юпитера нет никакой особенной красоты. Полосатый, заметно приплюснутый диск планеты, меньший, чем видимая с Земли Луна, и гораздо менее яркий, таща за собой четверку галилеевых лун, просто и без затей выныривает из-за близких скал только для того, чтобы спустя пять с, небольшим часов рухнуть за точно такие же промерзлые скалы с противоположной от наблюдателя стороны. Иногда совсем рядом с приплюснутым диском, внутри кучки ближайших спутников, видно тонкое бледное кольцо, кружащее вокруг планеты неизвестно для чего.
Словом, скучное зрелище, способное развлечь только новичка. Один, от силы два раза. Потом надоедает, и спустя несколько дней по прибытии никто по своей охоте не захочет подняться из прорубленных в каменной толще жилых помещений в башню дежурного по базе только для того, чтобы поглазеть на Юпитер, нелепый и чуждый. Еще месяц-другой новички в свободную минуту забегают посмотреть на маленькое, но все же яркое Солнце и пристают к занятому персоналу с вечным вопросом: а которая из тусклых искорок вблизи светила – Земля?
Со временем ностальгия не проходит, но принимает иные формы. «Наземному» персоналу базы после смены полагается по пятьдесят граммов водки в целях рекреации, а пилотам после учебных полетов – аж по сто, и в теории никакого подпольного самогоноварения не должно существовать в принципе… но то в теории. Что на Земле, что здесь, везде одно и то же, только платить приходится больше. И очень, очень часто случаются ссоры и стычки, нередко переходящие в групповые потасовки, – из-за ерунды, точнее, из-за того, что покажется ерундой землянину: из-за двух капель, недолитых жучилой-самогонщиком, из-за того, что сосед по жилому боксу храпит, пользуется чужим полотенцем или просто зануда, из-за самого безобидного слова, если оно процежено сквозь зубы…
Что поделаешь, если зубы часто сжимаются сами собой? – А ну, утихли оба!
В каждой руке я держу по эксмену, ухватив обоих за шиворот и раздвинув на максимальное расстояние, чтобы они не могли достать друг друга. Друг друга-то они достать не могут, зато мне уже перепало дважды: кулаком по уху от левого и пинком в бедро от правого. Бесприцельно. По правде сказать, в шоу Мамы Клавы такие касания у нас и за удары-то не считались. Но звон в ухе стоит, и синяк на ноге точно будет. Могло быть хуже, если бы драчуны действовали не потеряв голову, а умно и умело, – но тогда и мне пришлось бы воспитывать их совсем по-другому. Этот, правый, больно здоров лягаться. Лягнул бы куда не следует – и привет, сдавай в кладовку выданный под расписку сексатор, больше он не понадобится. Какой я тогда мужчина? Вон живоглот греческий Кронос – бог! – и тот впал в ничтожество, оскопленный сыночком. Утратил не могущество – авторитет, а вместе с ним и власть. Даже древние боги не уважали экс-мужчин.