Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд

– Ее нужно отвезти в психиатрическую лечебницу, – сообщил он Миссиз. – Транспорт я обеспечу. В два часа вас устроит?

Ошеломленная Миссиз молча кивнула, и доктор с женой отбыли.

В два часа пополудни трое людей явились в их дом, вывели Изабеллу и посадили ее в четырехместный экипаж. Она безропотно им подчинилась, заняла указанное ей место и даже не попыталась выглянуть из окошка, когда лошади затрусили по аллее к воротам усадьбы.

Близняшки, не проявляя никакого интереса к происходящему, рисовали носками туфель круги на садовой дорожке.

Чарли стоял на крыльце, провожая взглядом удалявшийся экипаж. Он походил на ребенка, у которого отняли любимую игрушку и который не мог – пока еще не мог – поверить в свершившуюся несправедливость.

Из холла за ним следили Миссиз и Джон-копун, с тревогой дожидаясь, когда суть происшедшего окончательно дойдет до его сознания.

Экипаж выехал за ворота и исчез из виду. Чарли продолжал смотреть на распахнутые створки ворот; прошло три, четыре, пять секунд. Чарли широко открыл рот. Этот рот перекашивался и подергивался, демонстрируя трепещущий язык, влажную красноту глотки и струйки слюны, протянувшиеся поперек темной ротовой полости. Мы замерли, готовясь услышать жуткий звук, который вот-вот должен был вырваться из этой конвульсивно вибрирующей глотки, но звук все никак не мог дозреть. На протяжении еще нескольких секунд он накапливался внутри Чарли, пока не переполнил все его тело. И тогда Чарли рухнул на колени, и звук нашел выход наружу. Однако это был не чудовищный рев, которого можно было ожидать, а какой-то нелепый утробный всхлип.

Девочки отвлеклись от своего занятия, коротко взглянули На Чарли, но уже через секунду продолжили рисование кругов. Джон-копун скрипнул зубами и пошел в сад, к своей Повседневной работе. Ему здесь делать было нечего. Миссиз приблизилась к Чарли, положила руку ему на плечо и начала успокаивать, прося вернуться в дом, но он оставался глух к ее словам и только сопел и шмыгал носом, как обиженный мальчишка. Вот и все.

***

«Вот и все»? Эти слова показались мне слишком уж сдержанным завершением истории о том, как мисс Винтер лишилась матери. Разумеется, она была невысокого мнения о материнских качествах Изабеллы, да и само слово «мать» было чуждым ее лексикону. Оно и не удивительно: из сказанного явствовало, что Изабелла не питала к своим дочерям никаких родительских чувств. Впрочем, кто я такая, чтобы судить о взаимоотношениях других людей с их матерями?

Закрыв блокнот, я поднялась со стула.

– Я вернусь через три дня, то есть в четверг, – напомнила я ей.

И вышла, оставив мисс Винтер наедине с ее черным волком.

КАБИНЕТ ДИККЕНСА

Я покончила со своими ежевечерними записями. Все мои двенадцать карандашей затупилась; пора было их очинить. Один за другим я вставляла карандаши в машинку для заточки. Если вертеть ее рукоятку медленно и плавно, можно получить извивающуюся стружку длиной от края стола до самого дна корзины для бумаг, но сегодня я слишком устала, и стружки то и дело обрывались на весу.

Я думала об истории и об ее персонажах. Миссиз и Джон-копун мне нравились. Чарли и Изабелла вызывали раздражение. Доктор и его жена, безусловно, руководствовались благородными мотивами, однако я подозревала, что их вмешательство в судьбу близняшек ни к чему хорошему не приведет.

Что касается близнецов, то тут я пребывала в растерянности. Я могла судить о них только со слов третьих лиц. Джон-копун считал, что они не умеют нормально разговаривать; Миссиз была уверена, что они не воспринимают прочих людей как полноценных живых существ; деревенские жители и вовсе полагали их сумасшедшими. При всем том я, как ни странно, не знала мнения о них самой рассказчицы. Мисс Винтер походила на источник света, освещающий все вокруг, кроме самого себя. Она была черной дырой в самом сердце повествования. Она говорила о своих героях в третьем лице и только в последнем эпизоде ввернула местоимение «мы», тогда как местоимение «я» до сих пор не прозвучало ни разу.

Если бы я спросила ее об этом, предугадать ответ было нетрудно: «Мисс Ли, у нас с вами есть договоренность». Я и прежде задавала ей вопросы, уточняя некоторые детали рассказа, и, хотя временами она снисходила до комментариев, чаще звучало напоминание о нашей первой встрече: «Никакого обмана. Никаких забеганий вперед. Никаких вопросов».

Посему я смирилась с тем, что мне еще долго придется строить догадки; однако в тот же самый вечер произошли события, несколько прояснившие ситуацию.

Прибравшись на письменном столе, я занималась укладкой чемодана, когда раздался стук в дверь. Я открыла ее и увидела перед собой Джудит.

– Мисс Винтер просила узнать, не уделите ли вы ей несколько минут прямо сейчас? – Я не сомневалась, что это был вежливый перевод куда более краткой команды: «Приведи сюда мисс Ли» или чего-нибудь в этом роде.

Я сложила последнюю блузку, поместила ее в чемодан и отравилась в библиотеку.

Мисс Винтер сидела на своем обычном месте, освещаемая пламенем камина, тогда как остальная часть библиотеки была погружена во мрак.

– Включить свет? – спросила я с порога.

– Нет, – донеслось из дальнего конца комнаты, и я двинулась туда по темному проходу между шкафами.

Ставни были открыты, и в зеркалах отражалось усеянное звездами ночное небо.

Добравшись до мисс Винтер, я застала ее в глубокой задумчивости. Тогда я села на стул и принялась наблюдать за отражением звезд в зеркалах. Так прошло полчаса; мисс Винтер размышляла, а я молча ждала.

Наконец она заговорила:

– Вы когда-нибудь видели картину, на которой изображен Диккенс в его рабочем кабинете? Художника, кажется, зовут Басе*. У меня где-то должна быть репродукция, потом найду ее для вас. Диккенс дремлет в отодвинутом от стола кресле; глаза его закрыты, бородатая голова склонена на грудь. На ногах его домашние тапочки. А вокруг него витают, подобно сигарному дыму, персонажи его книг: иные кружат над страницами раскрытой на столе рукописи, иные парят за его спиной, а иные спускаются вниз, словно рассчитывают прогуляться по полу, подобно живым людям. А почему бы и нет? Они выписаны теми же четкими линиями, что и сам автор, так почему бы им не быть столь же реальными? Во всяком случае, они более реальны, чем книги на полках, которые художник обозначил лишь небрежными, призрачными штрихами.

></emphasis> * Имеется в виду картина английского художника Роберта У. Басса «Сон Диккенса», написанная вскоре после смерти писателя в 1870 году.

Вы спросите, к чему я сейчас это вспомнила? Данная картина может послужить иллюстрацией того, как я провела большую часть своей жизни. Я заперлась от окружающего мира в своем кабинете, где компанию мне составляли лишь герои, созданные моей фантазией. На протяжении почти шестидесяти лет я безнаказанно подслушивала разговоры этих несуществующих людей. Я бесстыдно заглядывала в их души, в их спальни и ватерклозеты. Я следила за каждым движением их перьев, когда они писали любовные письма и завещания. Я наблюдала за влюбленными в минуты, когда они занимались любовью, за убийцами в момент совершения убийства, за детьми во время их тайных игр. Передо мной распахивались двери тюрем и борделей; парусные суда и караваны верблюдов перевозили меня через моря и пустыни; по моей прихоти сменялись века и континенты. Я лицезрела душевное ничтожество великих мира сего и благородство сирых и убогих. Я так низко склонялась над постелями спящих, что они могли почувствовать мое дыхание на своих лицах. Я видела их сны.

Мой кабинет был заполнен персонажами, ждущими, когда я о них напишу. Все эти воображаемые люди стремились войти в жизнь, они настойчиво дергали меня за рукав и кричали: «Я следующий! Теперь моя очередь!» Мне приходилось делать выбор. И когда он был сделан, остальные затихали на десяток месяцев или на год, пока я не заканчивала очередную историю, а потом вновь поднималась та же кутерьма.

И всякий раз на протяжении этих лет, когда я отрывала взгляд от страницы, дописав историю, или задумавшись над сценой смерти, или просто подбирая нужное слово, я видела позади этой толпы одно и то же лицо. Хорошо знакомое лицо. Белая кожа, рыжеватые волосы, ярко-зеленые глаза, пристально глядящие на меня. Я прекрасно знала, кто это, но тем не менее всегда удивленно вздрагивала, ее увидев. Ей удавалось застать меня врасплох. Порой она открывала рот и пыталась что-то мне сказать, но она была слишком далека, и за все эти годы я ни разу не услышала ее голос. Сама же я спешила отвлечься на что-нибудь другое с таким видом, будто не заметила ее вовсе. Хотя не думаю, что мне удавалось обмануть ее этой уловкой.

Людей удивляет моя работоспособность. Все дело в этой девчонке. Я вынуждена была начинать новую книгу уже через пять минут после окончания предыдущей только потому, что боялась оторвать взгляд от письменного стола, ибо тогда наверняка встретилась бы глазами с ней.