Пещера невольницы-колдуньи - Шахразада

— Значит, я могу уйти?

— Уйти? Можешь… Пустыня в сумерках необыкновенно хороша… И необыкновенно жестока.

Это была чистая правда — уйти в ночь она могла. Но далеко бы не ушла — еще до рассвета гиены или змеи с удовольствием укоротили бы ее век. Эриния поджала губы: она во что бы то ни стало должна освободиться. Нет, он должен ее освободить… И немедленно. Вот только зачем он заговорил о новостях?

— Новости?

Он похлопал по кушетке рядом с собой, приглашая ее сесть.

— Вот медовые лепешки, съешь хоть одну, а я расскажу тебе, что происходит вокруг.

Эриния осторожно присела на кушетку возле него.

— Я понимаю, чего ты добиваешься.

Рахман улыбнулся.

— В самом деле?

Его взгляд скользнул по ее черным волосам, ниспадавшим на плечи блестящим шелковым потоком. А ее зеленые глаза — как они бередили ему душу! Он мог бы смотреть в них весь день напролет, не отводя взгляда. Он ощущал ее крепкое гибкое тело, когда они мчались через пустыню. Она возбуждала в нем чувства, которых он предпочел бы не знать. Но в этот момент Рахман мог думать только о том, как прижаться ртом к этим дрожащим губам и не отпускать их до тех пор, пока Эриния полностью не подчинится его желаниям. Она считала себя его пленницей, но на самом деле это он почти превратился в ее раба.

Рахман не мог позволить себе быть порабощенным женщиной — он во что бы то ни стало должен покорить ее, подчинить своей воле!

— Хоть маленький кусочек, — просительно сказал он, отломив немного медовой лепешки и протянув ей.

С покорным вздохом Эриния наклонилась вперед и откусила немножко. Словно молния пробежала по ее телу, когда губы коснулись его пальцев. Она ненавидела этого человека, который увез ее в пустыню и сделал своей пленницей. Но одновременно ее влекло к нему, как ни к одному мужчине прежде.

— Ну вот, — сказала она, отряхивая крошки со рта. — Надеюсь, теперь ты доволен.

Он улыбнулся, думая про себя, что был бы действительно счастлив, если бы мог слизать эти крошки с ее губ языком. Вместо этого он откусил от лепешки сам.

— Очень вкусно!

— Ты говорил, что расскажешь мне новости, — напомнила Эриния.

Рахман протянул ей кусок сыра и с трудом удержался от улыбки, когда она взяла его и медленно принялась откусывать по кусочку, не отводя от него сердитых глаз.

Свиток четырнадцатый

Прошло три дня, и за это время Эриния ни разу не видела Рахмана. Иногда она слышала голоса, доносившиеся из соседней комнатки, и предполагала, что он там занимается делами племени, но Рахман со своими разговаривал на языке бедуинов, и девушка ничего не понимала.

Эриния сидела на кушетке, беспокойно барабаня пальцами по подушке. Она просто сойдет с ума, если ей и дальше придется выносить это затворничество. Ее одиночество нарушали только молодые женщины, приносившие ей пищу и готовившие ванну, но они никогда не разговаривали с ней.

Эриния с тоской поглядывала на ковер, закрывавший вход. Она чувствовала себя пленницей в клетке, задыхаясь в душной тесноте шатра, ей не хватало простора и возможности двигаться. Она все была готова отдать, лишь бы выйти на воздух и подставить лицо живительным лучам солнца! Она с удовольствием пробежалась бы по пустыне, как делала всегда до того, как покинула родной дом. Девушка скучала по шалостям Нюкты и Тиля и задавалась вопросом: кто ухаживает за ними, в особенности за своенравной кошкой? Конечно же, ее верная Абдаль.

Услышав слабый шум, Эриния подняла глаза и увидела, что ковер откинут и к ней шагает Рахман. Она больше уже не боялась его, но с каждым днем, проведенным взаперти, гнев и обида на него возрастали.

Он улыбнулся:

— Ты умеешь ездить верхом, госпожа Эриния?

Обида была тотчас же забыта, а в груди затеплилась надежда.

— Конечно!

Девушка затаила дыхание, не осмеливаясь вздохнуть. Может, настал наконец тот день, когда он отвезет ее назад в Александрию?

Рахман видел, как нерешительность и сомнения отразились на ее лице.

— Ты согласишься отправиться со мной на прогулку верхом?

Эриния была разочарована тем, что он не собирается везти ее домой, — но всего лишь на мгновение. По крайней мере, она вырвется наконец за пределы шатра.

— Да, с удовольствием! — Она вскочила на ноги. — Когда мы выходим?

Он рассмеялся, увидев, как она обрадовалась.

— Как только ты оденешься поудобнее. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли все, что нужно. Буду ждать тебя у выхода.

Одежда, которую ей принесли, показалась Эринии странной и непривычной: зеленая туника чуть ниже колен и пара желтых сапог из козьей кожи, доходящих до бедра. На покрывало она взглянула с отвращением и решила не надевать его. Переодевшись, она осталась довольна — платье бедуинки, хотя и закрывало ее полностью, совсем не стесняло и обеспечивало полную свободу движений.

Когда Эриния вышла из шатра, Рахман ждал ее верхом на черном жеребце, нетерпеливо пританцовывавшем на месте, и держал в поводу прекрасного белого коня для нее. Оглядев Эринию с головы до ног, он одобрительно произнес:

— Из тебя получилась настоящая жительница пустыни. Может быть, когда-нибудь ты согласишься назваться моей подданной? Стать одной из женщин-бедуинок?

— Я готова сделать почти все, лишь бы вырваться из заточения на открытый воздух.

Рахман слез с коня и, обхватив тонкую талию Эринии, подсадил девушку в мягкое кожаное седло. По тому, как она держалась на лошади, он понял, что она опытная наездница.

— Ты увидишь, что скачка здесь — совсем другое дело, — предостерег он, садясь на коня. — Мои лошади привычны к пустыне, и песок им не мешает.

— Отец тоже держал очень хороших лошадей, и я знаю, что такое скачка в пустыне, — рассмеявшись ответила Эриния. Знала она и многое иное о пустыне, но говорить об этом не стала бы ни с кем, разве что с Абдаль.

«Как жаль, что она не успела мне передать умение беседовать на расстоянии… Говорят, что для этого требуется очень много сил, а моя добрая Абдаль все еще считала меня совсем слабой девчушкой…»

Огромная радость охватила Эринию, когда она пустила белого коня вскачь. Однако ей пришлось признать, что Рахман ей ни в чем не уступает — он держался с ней вровень.

— Давай! — воскликнул он, подгоняя своего жеребца. — Посмотрим, какая ты на самом деле наездница!

Когда они мчались прочь от лагеря, Рахман не мог удержаться, чтобы не залюбоваться Эринией. Никогда он не видел ее более прекрасной, чем теперь, с развевающимися по ветру длинными черными волосами и щеками, пылающими от возбуждения. Слыша ее смех, он чувствовал, будто крепкая рука сжимает его сердце. Взгляд его скользнул к ее груди, отчетливо вырисовывающейся под платьем, которое зацепилось за седло и туго обтягивало плечи девушки. Ее черные, как вороново крыло, волосы, безо всяких украшений, свободно рассыпались по плечам, как он часто представлял в своих мечтах. В первые несколько минут их стремительной скачки Рахман не мог вымолвить ни слова — у него перехватило дыхание.