Вторая весна - Михаил Зуев-Ордынец

— Конечно, конечно! — ответил Корчаков.

Грушин открыл дверь, и в автобус широко, смело шагнул второй всадник, высокий жердеобразный казах с темным, как из обожженной глины, лицом. Было в его внешности что-то тревожащее и пугающее, и Квашнина, вглядевшись, вздрогнула.

Кожигул был похож на высокое, когда-то стройное дерево, которое пытались выдернуть из земли, крутили во все стороны, гнули, ломали, но оно не поддалось, осталось в родной земле и выжило. Но вывихнули Кожагулу поясницу, свернули шею, выбили один глаз и поломали узловатые и длинные, как сучки, пальцы: на одной руке два не гнутся, на другой два пальца наполовину обрублены. А толстый, мясистый рот так располосован поперек ножом или саблей, что губы срослись неправильно: одна половина выше другой, и та, что выше, не переставая смеется.

«Гуинплен… Человек, который смеется», — вспомнилось Шуре и стало стыдно за это сравнение живого, безжалостно изуродованного человека с вымышленным литературным персонажем.

Кожагул снял сочащийся водой красно-бархатный, подбитый пышной лисой тымак и бесцеремонно встряхнул его, обдав всех брызгами.

— Вы полегче! — брезгливо отстранился Неуспокоев.

А Марфа, глядя на Кожагуловы сапоги с широким раструбом и очень высоким каблуком, фыркнула в ладонь:

— Чистый королевский мушкетер из Дюма. Это кто же такой?

А Кожагул уже шел по автобусу, вглядываясь в людей по-птичьи, одним глазом, всем первый подавал руку с растопыренными пальцами и каждому говорил:

— Издрасть…

Не успел он поздороваться, как в дверь снова кто-то поскребся и жалобно заскулил.

— Это Карабас, — смущенно улыбнулся директор школы.

— Пусть, пусть входит! — радушно прогудел Корчаков. — Мы гостям рады.

Грушин снова открыл дверь, и в автобус одним прыжком, плавно и легко влетела сухоребрая, на высоких тонких ногах, снежно-белая собака, непонятно как сохранившая свою горностаевую белизну среди весенней грязи. Голова ее с узкой длинной мордой была черная, словно ее окунули в тушь. Собака села против Грушина и доверчиво дала ему лапу.

— Вот умница! — восхитился шофер.

— Карабас, лежать! — строго крикнул Нуржанов, и собака с покорным вздохом легла у дверей.

— Карабас? — весело удивился Неуспокоев. — В честь опереточного маркиза Карабаса? Вот не ожидал!

— Карабас по-казахски — черная голова. Только и всего, — вежливо объяснил старый учитель и снова наклонился над картой. — Приблизительно здесь должна быть цепь топких озер и солончаковых болот. Тянутся строго с юга на север. Трасса для перелетных птиц! О, какая здесь охота!

— А броды здесь есть, мугалым? — почтительно спросил Садыков.

— Сейчас, весной? Человек проберется, и лошадь, пожалуй, пройдет. Говорят, и верблюды иногда проходят.

— Верблюд прошел. Сам видел! — оживился Садыков.

— Плыли же поперек утки! — Неуспокоев прикрыл длинными ресницами насмешливые глаза. — Мы, видите ли, товарищ Нуржанов, верблюдом топографию проверяли.

Старый учитель удивленно посмотрел на прораба и сказал ему:

— Но для верблюда надо тропинки знать. А то и верблюд увязнет. Недаром у этого болота название: Шыбын-Утмес.

— А что это значит? — полюбопытствовал Неуспокоев.

— Только муха пройдет.

— Зловещее название. Постойте, постойте… Шыбын-Утмес? Вас предупреждали ведь в городе об этом Шыбын-Утмесе, — посмотрел прораб на Садыкова. — Товарищ Грушин, кажется, и предупреждал. А вы — «слушок!»

— Ты мне скажи, почему Шыбын-Утмес на карту не нанесен? — глядя в пол, сердито спросил его Садыков.

— Это вы у дорожного отдела спросите! — мрачно прогудел Корчаков. — Это их изделие. Так сказать — подарок целинникам! Ох, и поблагодарю же я дорожников.

— Дорожники не виноваты, — мягко возразил Нуржанов. — Летом здесь сухо. А весной и осенью — трясина. В эту долинку во время таяния сток со всех сторон, а кроме того, подпирает мощный горизонт грунтовых вод.

— Мугалым, простите, а объезды? — несмело посмотрел Садыков на Нуржанова.

— Со стороны юга невозможно. Горы Султан-Тау. А со стороны севера… — учитель помолчал, подумал и ответил с виноватым видом: — Придется ехать степью, целиной. Можете застрять на солончаках. Не советую.

— Налево пойдешь — коня потеряешь, направо — голову сложишь. Ну а что же вы советуете? — Меж бровей Неуспокоева легла внушительная начальственная складочка, а голос стал неприятно четким. — Давайте ближе к делу! Мы не видим пока вашей маленькой помощи большому делу, как вы изволили выразиться. Есть у вас какое-нибудь конструктивное предложение? Или оно только в том, чтобы посоветовать нам вернуться?

— Кет, шайтан! Технику ломаешь! — неожиданно и громко заорал Кожагул, и все вздрогнули. Он один услышал, как лошади чесались о крыло автобуса, и опрометью бросился наружу.

Вскоре послышались удары кнута и тяжелые скачки стреноженных лошадей.

— Очень уважает машины, — улыбнулся Галим Нуржанович. — А наше конструктивное предложение — вот эти горы Султан-Тау.

Все с удивлением посмотрели на него.

— А как они в смысле прохождения автомобильного транспорта? — первым спросил Грушин.

— На этот вопрос вам никто не ответит, — обернулся к нему Галим Нуржанович. — Через Султан-Тау не проходила еще ни одна машина.

— Не проходила, мугалым, нужды не было. Кто сказал — не пройдет? — мягко, с сыновьим уважением возразил Садыков. — А через Султан-Тау самый короткий обход Шыбын-Утмеса.

— И я думал об этом, — повеселел Галим Нуржанович. — По народным преданиям, через Султан-Тау шел когда-то «Кан-Жол» — караванный путь. По десять в ряд шли караваны. Но это было очень давно. При ханах.

— Это не важно! А все-таки караваны-то шли поперек, да еще по десять в ряд! — забывшись, закричал Грушин. — А пройдем мы горы — и в дамках!

В автобус вернулся Кожагул, и Галим Нуржанович сказал:

— Надо расспросить Кожагула. Он много ходил по Султан-Тау. Он пас там стада и охотился.

Садыков быстро повернулся и спросил Кожагула:

— Аке, Султан-Таудан машиналар утмес?

— Кудай билсы! — ответил Кожагул, почесывая реденькую, обнажавшую подбородок бороденку. — Барып коруге керек, агай.

— Говорите по-русски! — раздраженно вмешался Неуспокоев. — Что он ответил?

— Не суй два нога в одна сапог, товарищ, — строго посмотрел на него Кожагул. — Я говорил: мал-ма-ла гора смотреть надо. Через глаза головой смотреть надо. Найдем машине дорога. Аллаху праведному молиться будем. Найдем!

— Так в чем дело? — шумно поднялся Егор Парменович. — Надо организовать разведку дороги в горах. Немедленно!

— Егор Парменович, разрешите мне! — вскочил Неуспокоев. — Я в дорогах толк знаю. Ручаюсь — будет вам дорога!

— Терпеть не люблю! — оскорбленно нахмурился Садыков. — В разведку я поеду. Какой разговор?

— Верно, — согласился директор. — Автодорога специальных мозгов требует. Поедете вы, Курман Газизыч. Товарищ Кожагул, вы можете сейчас поехать в горы искать дорогу для машин? — обернулся он к казаху.

— Эт-та можна. Поехать можна, — закивал головой Кожагул. — Сейчас не можна. Гляди. Чего видишь? Иште! Кишкеие светло ждать надо.

— Опять ждать! — махнул рукой Неуспокоев.

— Кожагул прав, товарищи, — поднялся и Нуржанов. — Темно. А я прошу вас к себе. Дайте радость моему дому. Напою вас чаем. Из самовара! Угощу баурсаками. У меня в школе уборщица русская, замечательно делает баурсаки. Выспитесь по-человечески, а утром отправитесь разведывать Султан-Тау.

Галим Нуржанович умоляюще смотрел на Корчакова, а Садыкова, схватив за руку, тянул куда-то.

Завгар посмотрел вопросительно на Егора Парменовича. Тот, соглашаясь, шевельнул бровями.

— Уговорили, Галим Нуржанович! Принимайте гостей!

— Хоп! — радостно потер руки Галим Нуржанович.

— Значит, чаек будем пить? — Марфа сердито застегнула полушубок. — Заехали неведомо куда, одну дорогу потеряли, другую не нашли! Почему же чайку не попить с этими самыми баурсаками, на кроватке не поспать? Самое время!

— Не дури, Марфа, — устало сказал Корчаков. — Ночь так и так потеряна.

— Не надо сердиться, товарищ, — умоляюще посмотрел на Марфу Нуржанов. — Не хорошо сегодня в степи ночевать. А школа сейчас пустая. В интернате есть кровати. И классы пустим под спальни. Сена натаскаем, кошмы настелим. А на костры такие котлы навесим, такой чай сварим!.. Значит, тронулись? — обернулся он к Егору Парменовичу. — Мы с Кожагулом впереди на лошадях, а вы за нами. Я покажу вам дорогу короче.

— За конским хвостом будем тянуться? — горько улыбнулся Егор Парменович. — Вот до какого стыда дожили!

Садыков туго вздохнул, словно до этого задерживал дыхание.

— Трогайтесь без меня, — поднял он с пола сырые, отмытые от грязи шинель и фуражку. — Колонну скоро не повернешь. Не танки. Я сам приведу ее к школе. Пошли, Степан Елизарович.