Сокол и Ласточка - Борис Акунин

Ага, тот самый, которому арматор пригрозил отдать командование, если Дезэссар станет артачиться. Красный нос с прожилками, седые брови, потухшая трубка в углу рта, неторопливая походка враскачку. Хоть я видел господина Кербиана в первый раз, без труда мог бы описать его жизнь, характер и привычки. Старый бродяга, каких я встречал бессчетное количество, во всех портах и на всех морях.

— Хорошо нынче стало, не то что в прежние времена, – сказал он, пожимая Летиции руку. – Король, дай ему Боже, заботится и о наших душах, и о телах. Есть кому полечить моряка, есть кому и отпеть… Что-то молод ты для хирурга.

— Я лекарский ученик, – осторожно ответила она.

— На суше, может, и ученик, а у нас будешь “господин доктор”. Держись посолидней, мои тебе совет. Звать тебя как?

— Эпин. Ле… Люсьен Эпин.

— Экий у тебя говор чудной. Ты откуда родом?

— Я из Фландрии, мсье Кербиан.

По напряженному лицу было видно, что девочка ожидает и других вопросов, но их не последовало.

— Тогда ясно. Зови меня “папаша Пом”. У нас всех кличут по прозвищу, так заведено. Только капитана нельзя – плохая примета. Привыкай, сынок, у моряков много примет, с этим строго. И тебе прозвище дадут, когда присмотрятся. Пилюлькой окрестят, а то и Клистиром. – Он хохотнул и шлепнул новичка по плечу. – Прицепится – и навсегда. С юных лет до гроба, с одного корабля на другой. Взять хоть меня. Четырнадцать лет мне было, когда я обожрался яблоками из палубной бочки, до поноса. С тех пор всё Pomme, да Pomme[2]. Тебе-то сколько лет, не в обиду будь спрошено?

— Восемнадцать, – чуть поколебавшись, ответила она.

Папаша Пом подмигнул:

— Ну, будем считать так. Прибавил малость? Усы-то еще не растут? Никуда не денутся, вырастут. Не переживай. У меня только к двадцати под носом вылезло что-то, ужас как я убивался. Зато теперь щетина – хоть картошку чисть. Эй, дневальный! – заорал он настоящим штурманским басом, какой слышно в любую бурю. – Лекарь прибыл! Собрать всех на осмотр! – И обычным голосом: – Пока соберутся, пойдем-ка в кают-компанию, я расскажу тебе про “Ласточку”… Ишь, какой славный попугай. Твой?

Это уж было про меня – я перелетел к Летиции на плечо и стиснул пальцы: не робей, я с тобой!

Штурман, видно, был человек хороший. А это очень важно. В дальнем плавании штурман – второе лицо после капитана.

Мы прошли на квартердек, откуда, вниз вела грязноватая лестница (еще один верный признак не слишком примерного порядка на борту).

Папаша Пом на ходу рассказывал:

— “Ласточка” наша – птичка-невеличка, всего 250 тонн. Кого надо, догонит, от кого надо упорхнет. А если что, в обиду себя не даст. Главный канонир у нас хват, каронады из шведского чугуна, и пушки тоже самые лучшие, не какие-нибудь железные – бронзовые.

— Велика ли команда? – опасливо спросила Летиция, наверное, прикидывая, скольких пациентов ей придется пользовать.

— Не особо. На абордаж мы никого брать не собираемся. Кто напугается и спустит флаг – тот наш. А кто заерепенится и начнет отстреливаться, пусть катится к черту. В плавание пойдут шесть офицеров, трое “сухопутов”, да кубричного народу сорок две души. Ребята все ловкие – десять марсовых, шестеро ноковых, – похвастался Кербиан.

Девочка моргнула. Откуда ей знать, что марсовые матросы, кто работает на верхушке мачты, да ноковые (эти и вовсе добираются до кончиков рей) – цвет и костяк команды. Из сорока двух матросов шестнадцать мачтовых – очень недурно.

“Сухопуты” – это, надо полагать, врач со священником и адмиралтейский писец.

— Вообще же, – понизил голос штурман и оглянулся, – команда на “Ласточке” особенная. Чуть не треть приходятся нашему капитану родней, остальные соседи или давние приятели. Рука руку моет. Посторонних не жалуют. До сих пор чужаками тут были я да писец. Теперь прибавитесь вы с попом. Надо и нам друг дружки держаться.

Это меня несколько удивило. Чтобы капитан ходил в море со штурманом, которому не доверяет? Странно.

Однако папаша Пом тут же эту странность разъяснил:

— Меня сам господин Лефевр назначил. Без верного человека, кто блюдет хозяйский интерес, хитрованы-малоанцы вовсе от рук отобьются.

— А вы разве не из Сен-Мало?

— Я родом из Лориана! Неужто не слышно по моей чистой речи? – с обиженным видом воскликнул Кербиан, и Летиция, умница, уважительно кивнула.

— Хорошо ли вы знаете путь в Сале?

— Я-то? Да я ходил в Барбарию раз сто! Считай, что с первым плаванием тебе повезло, малыш. Через месяц, много через два вернемся обратно. Ходка легкая, короткая. Ни с цингой, ни с желтой лихорадкой возни у тебя не будет. И боевых ран много не жди, наш капитан на рожон лезть не любит.

Ободренная этими словами, моя девочка, пригнувшись под низкой притолокой, вошла вслед за штурманом в кают-компанию и с любопытством огляделась.

— Э, с животными сюда нельзя! – показал на меня Кербиан. – Капитан не позволяет. Пусть твой попугай полетает снаружи.

— Это Клара, моя подруга. Я с ней не расстаюсь. На сердце у меня потеплело.

А тут Летиция еще прибавила, с железом:

— С капитаном я поговорю. Он возражать не будет.

Папаша Пом поглядел на лекаря и подмигнул:

— Ты, я смотрю, паренек с характером. Это правильно.

Я быстро исследовал кают-компанию, перелетев сначала на стол, потом на лафет кормовой пушки. Их тут было две – именно что шестифунтовые, я не ошибся. Во время боя стволы просовывают в открытые порты и палят. Оттого стены помещения, тесного и довольно неприглядного, были пропитаны копотью и пороховым дымом.

М-да, видал я на своем веку кают-компании и получше.

Дощатый стол, вокруг – восемь привинченных к полу грубых стульев. Оконные стекла поцарапаны. По бокам рундуки – самые простые, из просмоленной сосны. На “Святом Луке” в кают-компании была мебель красного дерева, серебряная посуда, индийский ковер. А тут единственное украшение – тронообразное капитанское кресло на глухом дубовом коробе, да и то зажатое меж двух орудии.

— Это зачем? – спросила Летиция, разглядывая круглую крышку посреди сиденья.

Папаша Пом скривился:

— Дезэссар важничает. Не может, как все нормальные люди, в ведро делать. – Он поднял крышку, я заглянул в дыру и увидел внизу воду. Выхолит, эта часть кормы нависала над морем. – Ишь, барин. Справляет нужду, будто король на троне.

Сглотнув, она спросила:

— А остальные, значит, делают в ведро? И что потом?

Ее, кажется, сильно беспокоил этот вопрос. В сущности, с учетом физиологических различий между полами, это и понятно.

— Как что? Если ты …, просто выплескиваешь за борт. А коли…, то кидаешь на веревке в море и потом вытаскиваешь.

Штурман использовал два весьма пахучих словечка, которые я повторять не стану. Я заметил, что Летиция повторила их про себя, пошевелив губами. Очевидно, в пансионе ее таким выражениям не научили.

— Но почему капитан … здесь, за обеденным столом, а не в своей каюте? – тут же применила она новообретенное знание на практике.

— Это и есть его каюта. Вон на том рундуке он спит, а другой рундук запирается на ключ. Это капитанский шкаф. Там корабельная казна, ключ от порохового погреба, карты. На таком просторе живет один, бесстыдник! – с осуждением молвил штурман. – На других кораблях в кают-компании квартируют еще старший лейтенант и штурман. Но у нас порядки другие. Все офицеры, будто бараны, должны в одной каюте тесниться: оба лейтенанта, канонир, мичман, я. Каждый раз, когда мне надо в лоцию заглянуть, изволь разрешения у Дезэссара спрашивать! Слыханное ли дело? Для вас с монахом, правда, отгородили закуток на пушечной палубе. И то лишь потому, что нужно же где-то устроить исповедальню.

— Значит, я буду жить в исповедальне? – растерялся мой бедный Эпин. – Но это… довольно странно!

— А не странно, что в исповедальне стоит 12-фунтовая каронада? Ничего, в тесноте да не в обиде. Кроме капитана один только адмиралтейский писец живет на особицу. Ему так по закону полагается – обитать отдельно, с несгораемым шкафом.

— Скажите, папаша Пом, а в чем состоят обязанности писца?

Штурман принялся объяснять, но вскоре рассказ был прерван.

В дверь постучали, просунулась щербатая рожа дневального.

— Ребята собрались. По одному заходить или как?

Летиция подобралась, села за стол и достала из широкого кармана тетрадку, кожаную чернильницу с крышечкой и перья.

— Ясное дело, по одному! Да раздевайтесь заранее, снаружи. Нечего зря время терять! – Кербиан повысил голос, чтоб его слышали за дверью. – Офицеров, сынок, осматривать незачем – обидятся. Я тебя с ними после познакомлю.

И медицинский осмотр начался.

— Ты уж не привередничай, – напутствовал лекаря папаша Пом. – По закону положено, чтоб у человека конечности были целы, чтоб на каждой руке не меньше трех пальцев, а во рту не меньше десяти зубов.