Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов - Михаил Успенский

Сами боги долго не замечали этого — или не хотели замечать. Они существовали разобщённо, враждовали между собой, ревновали сами и раздували ревность в людях. И когда кто-то из них исчезал, или терял силу и влияние, или как-то странно, подчас глумливо менялся — другие это принимали, тайно злорадствуя. Так продолжалось долго, очень долго…

Нет, кто-то пытался привлечь к этому общее внимание, даже организовать что-то вроде сопротивления — но безуспешно. Более того, для них это плохо кончалось: что для Иблиса, что для Сатанаила-Прометея, что для Пана… Пан ещё легко отделался — ссылкой. Остальные получили по максимуму — от своих же.

Неведомый враг ликовал.

Мудрый Ньёрд на свой страх и риск проник в узилище Тхулку, чрезвычайно могущественного, но совершенно безумного старика-эронхая, вообразившего себя тысячеруким кальмаром; Ньёрд имел веские основания подозревать, что всё происходящее — дело рук (мыслей, снов, чар, магии) именно этого «хозяина бездны»; но оказалось, что старик давным-давно мёртв, а его следы оставляет кто-то другой…

Вскоре после этого Ньёрд проснулся в царстве мёртвых, так и не поняв, что с ним произошло.

Многим казалось, что повторяется история с Вишну: неизвестный пришелец покоряет некую область обитания, никогда не показываясь в своём истинном обличии и скрываясь за тысячью имён. Но про Вишну хотя бы было известно, что он существует — этот же паразит старательно делал вид, что его нет, просто нет, а что делается — делается само собой.

Больше всего это походило на чуму.

Бессмертные боги вымирали — целыми пантеонами.

Шанс уцелеть был только у тех, чья осторожность граничила с паранойей, кто сам притворялся невидимым или даже несуществующим. Но про них тем более нельзя было сказать, живы ли они — поскольку их и без того никто не видел уже много веков.

Судя же по тому, что происходит на Земле…

Ладно, мысленно махнул рукой Брюс, будем последовательны. Сначала вытащим оттуда Кольку… Голова хорошо, а полторы лучше. Что-нибудь спотрошим.

В его собственном «дорожном наборе» было пятнадцать чёрных свечек, в том числе три вечные. Мало ли что — понадобится оставить дверь открытой…

Но это не сейчас.

Он расставил свечки, расставил спасательный отряд — эх… гвардия народная, молоко с песочком… — ещё раз на всякий случай сверился с картой, чтобы не вышло, как у Стёпки (не виноват парнишка, рассуждал правильно, кто ж мог знать, что существует ещё один Ирэм — или как его, вот этот, вниз по склону, называется? — не заклятый, а просто брошенный) — нет, всё верно, на пути только океан и дальше уже пустыни, пустыни, пустыни…

Не паникуй, успокоил он сам себя, даже если и промахнёмся — свечек хватит ещё на две попытки.

Он щёлкнул зажигалкой — и замер, настигнутый какой-то мыслью. Потом хлопнул себя по лбу.

— Идиот я старый, вот что! А ну, пошли вниз! Вниз, в город. Пошли, пошли…

— Зачем? — спросил Стёпка, прикрывая ладонью рот Лёвушке.

— Да затем, что это как в румах — из подобного в подобное! — Брюс уже сгрёб свечи, карты, сунул за пазуху, в обширный внутренний карман поношенной джинсовой куртки. — Если с семизубца войдём — окажемся вот, в центре мишени… — он пальцем изобразил что-то в воздухе, но и так было понятно. — Что, Колька сидеть по стойке смирно будет? Да нет, конечно, и искать его надо уже где-то в воротах. Тогда с одной свечечки…

— Понял, — сказал Стёпка. — И кажется, я эти ворота видел…

49

Самая же главная истина состоит в том, что Господь не фраер.

— А план был хорош, Николай Степанович, — вздохнул Толик. — План был изящен…

Николай Степанович пожал плечами. Что толку от самых блестящих планов, если они невыполнимы в принципе?

Да, можно построить песчаную яхту. Можно. Нашлись и подходящие колёса, нашлись и прочные жерди для рамы и для мачты, нашлась неимоверной прочности ткань для паруса…

Пустыня лежала ровным белым столом, звала.

Но Армен сделал за ворота только несколько шагов — и упал, его быстро втащили обратно (молодец Шаддам, сообразил про страховочную верёвку!), и вот теперь он лежал, не приходя в сознание, высохший почти до мумиеподобного состояния.

Выход за ворота был им заказан. Надо полагать, навсегда.

— И ты не сможешь? — тихонько спросил Николай Степанович Шаддама; тот покачал головой. Плоть есть плоть…

А сколько продержусь я, подумал Николай Степанович. Да ни черта я не продержусь, Армен тоже принимал ксерион, как и все прочие наши. Живы мы только в городских стенах… если это можно назвать жизнью, конечно.

Интересно, а дошёл ли до цели крыс Собакин?..

Николай Степанович стоял в проёме ворот, один. Остальные ушли, спрятались в тень. Последнее время всё острее чувствовалась дневная жара и ночной холод.

Над пустыней дрожало марево, и потому пустыня временами становилась похожа на текущую воду.

Ворота открыты. Иди.

Наверняка вот здесь, за воротами, песок перемешан с костями людей и животных. Он стал смотреть, и показалось, что в волнах и изгибах проступают очертания черепов и рёбер.

Так можно увидеть вообще что угодно.

Поэтому на слабое блёклое движение где-то вдали он поначалу просто не обратил внимания. Маленький медленный песчаный вихрь.

Потом там возник отблеск. И ещё один отблеск.

И вдруг как-то сразу — прозрение, серендипити — Николай Степанович увидел, что это человек. Маленький сгорбленный человек в белой одежде — и с фонарём в вытянутой руке. Он был недалеко, шагах в ста.

— Эй! — закричал Николай Степанович и замахал руками. — Э-э-эй!!! Сюда!!!

Человек поднял фонарь повыше и стал озираться. Он был в темноте, и свет его жалкого фонаря не доставал до стен города и до ворот.

— Сюда!!! Сюда!!!

Залитый ослепительным солнцем, человек не видел ничего вокруг. Потом… потом он пошёл вроде бы на звук, но заколебался, повернулся…

— Сюда!!! Идите сюда!!! Тут ворота!!!

Он высоко поднял фонарь — и, словно рассмотрев что-то наконец, пошёл быстро, почти побежал, влево от ворот.

— Мы здесь!!! — прокричал Николай Степанович, голос вдруг сел, дальше шло лишь сипение и клёкот.

Человек, пробегая совсем недалеко, отмахнулся от него — и скрылся из виду, преследуя что-то куда более важное, чем заблудившиеся путники…

Николай Степанович долго стоял, уронив руки. Такой досады от несбывшегося, от обмана — он не мог припомнить. Наверное, было что-нибудь. Но давно. Успел забыть…

Он повернулся и пошёл, из последних сил волоча себя, в тень под трибунами. Навстречу ему бежал, раскинув руки и что-то неслышно вопя, Стёпка. За Стёпкой шёл, так же раскинув руки, Филя. Ну вот, подумал Николай Степанович, наверное, это конец. Он ничего не чувствовал, кроме безумной жажды.

В ожидании парабеллума

Отец упал прямо на меня, я еле успел подхватить его, а меня подхватил Филя, и вот таким сложным способом мы не покалечились. И ещё все должны благодарить Хасановну, потому что она орала: не давайте им много пить! Не давайте много пить! И, как потом оказалось, этим спасла всех. Оказывается, как голодного убьёт миска каши, так и иссохшего убьёт стакан воды.

Мы с Ирочкой бегали и этим чёртовым Граалем таскали воду из фонтана, чтобы просто обливать наших, лежащих кто почти без, а кто и просто без сознания.

Шаддам просто заполз в этот фонтан и там лежал. Вода была дико холодная, но он только скалил зубы.

Хуже всего было маменьке и Армену, и хорошо, что Петька остался в Марселе, а уж тем более тётя Ашхен. А то бы они тут извелись.

Честно говоря, не было даже минутки, чтобы посмотреть по сторонам…

50

— Доктор Ливингстон, я полагаю?

Никто не заметил, как стена пошла трещинами. Как напружинилось выступавшее из камня плечо, как набычилась шея. И только когда каменная кладка подалась и начала обрушиваться, люди — те, кто в этот момент не лежал под трибунами, а носил воду, то есть Стёпка и Хасановна, — посмотрели в ту сторону.

Из стены выходил человек.

Он был довольно высок — но в росте нормален, не запределен. Что поражало, так это ширина и мощь. Он ступал так, что площадь вздрагивала, а устилавший её песок шёл волнами. Человек кутался в обгорелые лохмотья — наверное, он ещё долго будет избавляться от каменного холода. Осмотревшись, он направился к замершему столбом Стёпке. Хасановна тут же потянула из-за спины дробовик.