Верная Рука - Май Карл Фридрих

— Hands up, или мы стреляем! All hands up!

Услышать по своему адресу приказ «Hands up!» — «руки вверх!» — значит подвергнуться большой опасности, по крайней мере, на Диком Западе. Кто слышит эти слова и не поднимает в ту же секунду рук, получает пулю, это известно всем. Как-то всего лишь двое или трое оборванцев напали на поезд. Пока один бандит держал всех на прицеле, остальные двое грабили, а пассажиры покорно ждали с поднятыми руками, пока не исследуют и не опустошат содержимое их сумок и карманов.

Именно эти два отрывисто выкрикнутых слова превращают нормальных и вполне способных постоять за себя мужчин в безвольных истуканов. А все знали, что я вряд ли стал бы повторять свой приказ дважды, поэтому трампы тут же подняли руки.

— Прекрасно, негодяи! Стойте так! Если кто-нибудь опустит хоть одну руку до того, как мы это разрешим, он окончит свою жизнь на этой траве! Вы все знаете, как стреляет мой штуцер — для каждого найдется по пуле! Дик Хаммердал и Пит Холберс вас свяжут. И попробуйте только сопротивляться. Дик, Пит, начинайте!

Нам было даже весело: здоровые парни стоят с поднятыми руками, как будто они собираются играть в мяч или делают гимнастику. Одного за другим мы связала их по рукам и ногам и уложили в траву. Вот и пригодились ремни, принесенные Кольма Пуши.

Как только на траву уложили последнего бродягу, мы опустили ружья. Кольма Пуши и Шако Матто притащили бродягу, который лежал возле лошадей. После этого мы вынули у Олд Уоббла и караульного изо рта кляпы.

Итак, теперь не они, а мы были хозяевами положения. Никто из них не произнес ни слова, так подавлены они были случившимся. Только Олд Уоббл изредка выкрикивал проклятья в наш адрес, но это было и все, что он мог сделать. Мы сели тесно друг к другу, так чтобы на маленькой части поляны хватило места всем лежащим на земле трампам и ничто не мешало костру разгораться. Оставались еще две индейки, которых мы могли разделить между собой. Пока их готовили, Дик Хаммердал никак не мог успокоиться. Он умышленно положил братьев Холберсов рядом и теперь внимательно наблюдал за ними.

— Good evening 151, дядюшки и кузены! — обратился он к ним. — Я предоставляю себе честь спросить: помните ли вы, что я вам говорил по пути сюда?

Ответа он не получил, но кивнул головой и продолжил:

— Правильно! Точно! Я говорил, что мы сбежим от вас, и тогда вы останетесь с разинутыми пастями, или же мы обернем ваше оружие против вас, возьмем вас в плен, и тогда вы снова захлопнете пасти. Не так ли, Пит Холберс? Говорил я это или нет?

Пит Холберс был поглощен процессом выщипывания перьев У индейки при свете костра и ответил ему сухо:

— Да, ты это говорил, дорогой Дик.

— Так что я был, как всегда, прав! Мы их взяли в плен, и теперь они лежат, захлопнув свои пасти, и не осмеливаются их открыть. Бедные, они совсем потеряли дар речи!

— И не надейтесь на это! — ответил ему Хозия Холберс. — Мы потеряли дар речи совсем ненадолго. И вообще: оставьте нас в покое!

— В покое! Хау! Да ведь вы уже поспали! Неожиданное пробуждение было, конечно, изумительным, не так ли? Чего вы добивались, задирая так высоко руки? Мне казалось, что вы собирались изловить парочку звезд! Необычайно изящные были у вас позы!

— Вы были не лучше, когда мы схватили вас вчера! Вы даже рук поднять не могли!

— Я этого вообще никогда не делаю — ведь я не ловец звезд. Впрочем, вы же смеялись, когда я сказал сегодня, что мы скачем с вами только ради собственного удовольствия и дольше, чем на день, вашими пленниками не останемся! Я надеюсь, мои слова вам и сейчас покажутся забавными! Или нет?

— Я сказал уже — оставьте нас в покое!

— Уважаемый Хозия, не так пылко! Вы же видите, как спокоен ваш Джоул! Если я его правильно понял, он думает о наследстве моего старого Пита Холберса.

Тут Джоул нарушил свое молчание:

— Он может оставить его у себя. Мы не нуждаемся в милостях от него, мальчика для битья, чтобы стать богатыми людьми. И мы станем…

Он прервал свою речь, но Дик насмешливо продолжил:

— …добравшись до Беличьего ручья и найдя бонансу? Так вы хотели сказать, пророк Джоул?

— Да, мы станем богатыми! — прокричал тот. — И ничто на земле не помешает нам стать ими. Поняли?!

— Я думаю, мы вам в этом немного помешаем.

— Хотелось бы знать как?

— Да ведь мы вас пристрелим.

— Так вы убийцы!

— Вовсе нет! Вспомните, это же вы мне говорили, что собираетесь нас убить, разве не так? Ты что-то хочешь сказать, Пит Холберс, старый енот?

— Только одно: лучше бы ты держал язык за зубами, — ответил тот. — Эти парни недостойны того, чтобы ты с ними беседовал. Иди лучше сюда и помоги мне ощипывать эту чертову птицу!

— Ощипывать ее или нет — какая разница, съедят все равно с голодухи. Но лично я терпеть не могу необщипанную индейку и поэтому иду!

Он сел с Питом у огня и принялся ему помогать.

Кольма Пуши между тем удалился. Он сходил к своей лошади и принес нам мяса. Затем подошел к Коксу и сказал:

— Сегодня бледнолицый говорил о вонючей собаке и блохах. Кольма Пуши ответил ему, что собака будет охотиться на вонючих блох, пока их не поймает. Теперь ему понятно, что это значило?

Кокс что-то довольно грозно прорычал, но слов нельзя было разобрать.

Индеец продолжал:

— Бледнолицый назвал краснокожих людей жалкой бандой и сказал, что они совсем опустились. Так кто же на самом деле совсем опустился и кто больше достоин презрения — белый, который, как паршивая голодная собака, бродит по прерии и распространяет вокруг себя одно зловоние, или индеец, которого все время обворовывают и изгоняют отовсюду, который скитается в диких местах и мучается из-за унижения своего несчастного народа? Ты — собака, а я, я — джентльмен. Это я и хотел сказать тебе, а по другим поводам краснокожие воины с собаками не разговаривают! Хуг!

Он отвернулся от Кокса, не дожидаясь ответных реплик, и подсел к нам, чему мы были искренне рады. Кольма Пуши высказал наши с Виннету мысли, остальные же согласились с ними, как я догадывался, только относительно данного конкретного случая, а не вообще. Истинный янки никогда не примет того, что и он лично, хотя бы косвенным образом, виноват в гибели индейцев, в насильственной смерти своих краснокожих братьев!

Пока мы ели, пленные лежали спокойно. Только иногда звучали какие-то тихие замечания в наш адрес, сказанные шепотом, так, чтобы мы ничего не расслышали. Нам было совершенно все равно, что они говорили друг другу. Олд Уоббл вертелся с боку на бок. Оханье перемежалось с часто повторяющимися и становящимися все громче стонами. Его боль усиливали ремни, которые Хаммердал и Холберс стянули крепче, чем это было нужно; Кольма Пуши сначала связал его гораздо слабее. Наконец он крикнул нам с яростью:

— Разве вы не слышите, как я мучаюсь? Вы люди или бесчувственные живодеры?!

Я сделал движение, намереваясь встать и посмотреть, можно ли облегчить его положение без опасности для нас; но Тресков остановил меня весьма решительно и сказал, качая головой:

— Я вас не понимаю, мистер Шеттерхэнд! Может быть, вы собираетесь превратить для них ад в рай? Я признаю принципы гуманизма, но ваша жалость к этому человеку прямо-таки грех!

— Он хоть и дурной, но все же — человек! — возразил я.

— Он? Хау! Вспомните, что вы сами говорили сегодня, когда собирались его перевязать: он не человек, а вы — напротив. Да, вы, безусловно, — человек, и по отношению к нему — очень слабый. Не поймите меня дурно! Развяжите его во имя человечности, если я не прав!

— Моя рука, моя рука… — провыл старик жалобно.

И тут Хаммердал ему сказал:

— Похнычь, похнычь, старый осипший мерин! Что же это случилось с твоей знаменитой конструкцией, с твоей медвежьей натурой, которыми ты любил похваляться раньше? С чего это ты запел тут о каких-то чувствах?

— Да не о чувствах! — ответил Олд Уоббл. — А о ремнях! Ослабьте их!