На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

 Шум сборища раздавался над водой на многие мили.

 — Должно быть, так всё происходило и сотни лет назад, — заметил Князь, — на Сан-Серволо, весь этот безумный визг.

Впереди горел свет — грязный электрический желтый, ослепительный свет над водой, сиявший ярче по мере их приближения. Они поднялись на старинную каменную набережную, зловещее палаццо раскачивалось над ними. Слуги с факелами, одетые в черное, как отряд головорезов дожа Градениго «Синьоры ночи», провели их внутрь.

Около полуночи Киприан, одетый в бальный туалет из черной тафты, одолженный у Принчипессы, в укороченной маске из черной кожи на глазах, талия утянута до почти невозможной тонкости периметра, его маленькое накрашенное лицо обрамляет прическа из волос Яшмин, созданная синьором Фабрицио, завитых, напудренных, уложенных в форме изваяния, в волосы вплетен мелкий жемчуг и пармские фиалки, он опустошающе входит на высоких каблуках по мраморным ступеням в море масок и плоти внизу. Риф, смотревший сверху из лоджии, почти уже собрался закурить манильскую сигару, но вместо этого открыл рот, сначала он не мог с точностью сказать, кто это, понял, что у него эрекция, угрожавшая разорвать штаны костюма Пьеро, который он надел по настоянию Яшмин. Решив посмотреть поближе, он спустился во всеобщее столпотворение, в шуме которого раздавалась музыка маленького танцевального оркестра.

  — Хорошенький сегодня денек, ковбой.

Это был Киприан, действительно, голос у него мягкий и веселый, речь в регистре, подходящем для флирта, стоял так близко, что Риф мог почувствовать запах его парфюма, что-то цветочное, неуловимое, цветение ночи... Тот час же юноша, в эту ночь готовый к озорству, протянул руку в перчатке и дерзко шлепнул по соскам Рифа, уже болезненно отвердевшим, а потом, нет, это невозможно, по пенису Рифа, который вовсе не собирался съеживаться от наглого нападения, продолжая демонстрировать свои собственные намерения, Киприан, гипнотически уставившись на Рифа, собирался сказать что-то еще, но вдруг его шаловливую руку схватили и отвели в сторону.

— Киприан, я говорила об этом с тобой не раз, а ты всё равно мне не подчиняешься, — прошептала Яшмин, в атласном домино, из-под кружевной вуали, закрывавшей лицо от линии роста волос до подбородка, — совсем у тебя нет стыда? Ты ведь знаешь, что сейчас должен пострадать от последствий своего поведения. Идемте со мной, оба.

Она крепко взяла Киприана за локоть и провела сквозь толпу, некоторые воспользовались возможностью поласкать нашкодившее создание, когда он пытался пройти. Киприан едва дышал, не только из-за тесного корсета и намерений Яшмин насчет его тела, но, в основном, из-за присутствия Рифа, скрытой в нем темной энергии, почти осязаемой. Они никогда не собирались вместе вот так втроем, труды ограничивались двумя гетеросексуальными гранями треугольника. Что она могла задумать? Его заставят встать на колени и смотреть на их совокупление? Она будет оскорблять его, как обычно, но теперь — в присутствии Рифа, и сможет ли он вынести это унижение? Он не смел на это надеяться.

Они нашли комнату наверху, полную позолоченной мебели и темных бархатных тяжелых драпировок. Бледные амуры, наблюдавшие всё это на протяжении многих поколений, прохлаждались на потолке, подталкивая друг друга локтем, ухмыляясь, прихорашивая перья в крыльях друг друга, обмениваясь пресыщенными замечаниями о зрелище, разворачивавшемся внизу, не слишком отступавшими от эротического просторечия этих островов.

Яшмин полулежала на подушках дивана красного бархата, позволив уже ненадежному подолу своего костюма подняться и открыть ее столь обсуждаемые ноги в черных шелковых чулках, сейчас она притворялась, что осматривает и одергивает их. Риф сделал шаг или два вперед, чтобы лучше видеть.

 — Нет, стой, где стоишь. Как раз там...хорошо, не двигайся. Киприан, tesoro, золотце, ты знаешь, где должен находиться.

Кивнув и грациозно подняв юбки, словно для реверанса, Киприан встал на колени в громком шуршании шелковой тафты. Как Яшмин их расположила, он не заметил, его лицо сейчас находилось на одном уровне и довольно близко от пениса Рифа, который Риф, по предложению Яшмин, достал из брюк.

Всё это заняло не так много времени, как хотелось Киприану. Он посвятил годы изучению прелюдий, а сейчас получил всего лишь несколько ползучих поцелуев с языком, быстрый электризующий взгляд на его разогретый орган, а потом услышал команду Яшмин:

—  Быстрее. В его рот, Риф, одна фрикция, не больше, а потом ты должен оставаться полностью неподвижен и позволить этой нехорошей маленькой соске выполнить всю работу. А ты, Киприан, когда он тебя употребит, не должен всё это глотать, должен держать всё во рту, понятно?

 Ей уже с трудом удавалось сохранять командные интонации в голосе, она возбуждала себя пальцами в лайковых перчатках, она была занята бутоном клитора, а раздвинутая вагина лоснилась влагой в обрамлении кружев на ее бедрах: «Вы оба мои...мои...». Она не смогла даже закончить свою мысль, и Риф, потеряв контроль, взорвался бурным острым потоком, и Киприан сделал всё возможное, чтобы принять его так, как ему было приказано.

 — А теперь иди сюда, Киприан, подползи ко мне, и да помогут тебе Небеса, если попытаешься проглотить, или уронишь хоть каплю, подставь мне свое бесстыдное маленькое личико, подставь свой рот сюда, да, именно сюда, —  и ее крепкие бедра безжалостно сомкнулись на его голове, его надушенный парик сполз набок, ее обожаемые волосы, ее руки на его шее, удерживают его на месте.

—  А теперь используй свой язык, губы, всё, что должен, но я хочу всё это, всё из твоего рта должно быть во мне, да, ты —  всего лишь маленький сводник, знаешь ли, ты никогда, никогда не получишь других привилегий, кроме возможности поместить свой порочный рот туда, где он находится сейчас, и, надеюсь, Киприан, ты не трогаешь себя без моего разрешения, потому что я так разозлюсь, если ты...да, душечка...вот именно...

Она некоторое время молчала, и Киприан потерял счет времени, полностью сдался в плен ее аромата, ее вкуса, вкуса Рифа, мышечного плена ее бедер, потом она быстро их разжала, и ему показалось, что он услышал звук шагов по ковру за спиной, а потом большие руки нарушителя закона подняли его халат. Без приказания он изогнул спину и почувствовал, что Риф, снова готовый к совокуплению, снимает изысканные кальсоны, которые швея Яшмин обшила венецианскими кружевами от «Мэлвилл и Зиффер», молясь, чтобы ничего не разорвалось, а потом тяжелые руки оказались на его обнаженной заднице, Риф смеялся и хлопал его:

 —  Разрази меня гром, если это не самая сладка попка.

Одним болезненным, ну ладно, на самом деле не болезненным, рывком Риф вошел в него...

Но здесь давайте, скрепя сердце, оставим их, потому что биомеханика — это одно, а интимная близость — совсем другое, не так ли, да, Риф и Яшмин уже улыбались друг другу слишком явно, а Киприан чувствовал какую-то нелепую благодарность за то, что ему позволили лежать между ними здесь, в безопасности, и энергичное совокупление, объектом которого он сейчас был, казалось почти, но только почти, случайным.

С того дня до Дня Вознесения Господня, когда Венеция каждый год снова выходила замуж за море, двое молодых мужчин, один из которых никогда не представлял себе другого, а другой вышел за пределы воображения и теперь лишь надеялся, что ничто не окажется слишком «настоящим», укрепили третье звено в своей триаде, но оба они хотели знать, как тесно кто-либо из них решится «любить».

— Это всего лишь благодарность, правда, — пожал плечами Киприан. — Однажды она попала в затруднительное положение, так уж случилось, что я знал, где один из выходов, конечно, ей всё это кажется чудом, но я лучше знаю, и ты тоже, думаю.

  —  Я видел, как их замели, — возразил Риф. — Да, это что-то.

   Полагая, что это всего лишь флирт, к которому он давно привык:

  — У тебя уже наметан глаз...на такие состояния?

  — Любовь, малыш. Это слово заставляет тебя нервничать?