Замок лорда Валентина (сборник) - Роберт Силверберг

— Что знает?

Хорнкэст показал указ.

— Здесь содержатся изъявления скорби Валентина по случаю кончины великого императора Маджипура.

— Понятно, — промолвил врач, и его ястребиное лицо потемнело от прихлынувшей крови. — Итак, в конце концов это должно произойти.

— Совершенно верно.

— Сейчас? — спросил Сепултроув. Его рука дрожала.

Он держал ее над пультом управления.

Понтифекс разразился последним потоком слов:

— Жизнь. Величество. Смерть. Валентин — понтифекс Маджипура!

— Сейчас, — подтвердил Хорнкэст.

Глава 8

Из-за бесконечных морских путешествий Валентину начинало казаться, что в одной из своих прошлых жизней он был легендарным мореплавателем древности капитаном Синнабором Лавоном, который первым отправился в плавание через Великий океан, но повернул назад через пять лет пути и был, наверное, обречен за то на повторное рождение и безостановочные скитания от земли к земле. И теперь Валентин плыл с Острова на Зимроэль. Но сейчас он не ощущал усталости и не испытывал желания оставить теперешнюю бродячую жизнь. В некотором роде, хотя как-то чудно и нежданно, он все еще продолжал великую процессию.

Подгоняемый попутными восточными ветрами флот приближался к Пилиплоку. На сей раз в море не встречались драконы, которые могли бы угрожать плаванию или замедлить его, и потому суда быстро преодолели это расстояние.

На мачтах, вытянувшись в сторону Зимроэля, развевались флаги, уже не золотисто-зеленые, поскольку отныне под флагами такой расцветки плавал Хиссун. Корабли Валентина несли красно-черные флаги понтифекса с эмблемой Лабиринта.

Он еще не привык ни к новым цветам, ни к эмблеме, ни к другим переменам. Теперь, подходя к нему, никто больше не делал знак Горящей Звезды. Ну и пусть: он все равно всегда считал такие приветствия глупостью. Теперь к нему уже не обращались «мой лорд», поскольку понтифекса следовало именовать «вашим величеством». Особой разницы для Валентина не было, если не считать того, что его ухо привыкло к часто повторяемому «мой лорд» как к знаку препинания или как к способу разметки ритма фразы, и ему казалось странноватым, что он больше не слышит подобного к себе обращения. Труднее всего оказалось приучить людей вообще разговаривать с ним, так как все знали обычай древних времен, когда все речи обращались к главному представителю, а не к самому понтифексу, даже если понтифекс находился рядом и прекрасно все слышал. И при ответе понтифексу приходилось идти окольными путями, адресуя свои слова представителю. То была первая традиция понтифексата, отмененная Валентином, но остальные с трудом привыкали к перемене. Он назначил своим главным спикером Слита, что казалось вполне закономерным, но запретил ему заниматься лицедейством и изображать из себя уши понтифекса.

Поэтому ни у кого в голове не укладывалось, что на борту находится понтифекс, доступный всем ветрам и яркому, теплому солнечному свету. Ведь понтифекс — император, окутанный таинственностью. Понтифекс скрыт от глаз людских. Понтифекс, как всем известно, должен находиться в Лабиринте.

Не пойду, подумал Валентин. Я передал свою корону, и теперь кто-то другой имеет право на титул «лорд» перед именем, а Замок теперь будет Замком лорда Хиссуна, если он сможет туда вернуться. Но я не собираюсь хоронить себя в подземелье.

На палубу вышла Карабелла:

— Эйзенхарт просил передать, мой лорд, что мы подойдем к Пилиплоку через двенадцать часов, если ветер не переменится.

— Никакого «мой лорд», — заявил Валентин.

Она усмехнулась.

— Никак не запомню, ваше величество.

— Я тоже. Но кое-что изменилось.

— А хоть бы и так. Мне что, нельзя называть тебя «моим лордом», даже когда мы вдвоем? Ты для меня так и остался моим лордом.

— Да ну? А что, если я прикажу тебе вместо слуги налить мне вина и принести башмаки?

— Ты же понимаешь, Валентин, что я имею в виду другое.

— Тогда называй меня Валентином, а не «моим лордом». Я был твоим королем, а теперь я твой император, но я никогда не был твоим хозяином. Я надеялся, что в этом мы достигли взаимопонимания.

— Пожалуй, достигли… ваше величество.

Она рассмеялась, и он рассмеялся вслед за ней, а потом обнял и прижал к себе.

— Я часто говорил тебе, что чувствую некоторое сожаление, даже вину, за то, что вырвал тебя из свободной жонглерской жизни и заменил ее тяжкими обязанностями Замковой горы. А ты мне часто отвечала: «Нет-нет, какая чепуха, жалеть не о чем, я сама, по своей воле, пришла к тебе».

— Я не кривила душой, мой лорд.

— Но теперь я — понтифекс… клянусь Повелительницей, я произношу эти слова, а они звучат так, будто я разговариваю на другом языке! Я понтифекс, я в самом деле понтифекс, и снова чувствую, будто опять должен лишить тебя радостей жизни.

— Почему, Валентин? Разве понтифекс должен отказаться от жены? Что-то я не слышала про такой обычай!

— Понтифекс должен жить в Лабиринте, Карабелла.

— Опять ты о том же!

— Да, я все время о том думаю. Если я буду жить в Лабиринте и тебе придется там жить, как я могу просить тебя об этом?

— А ты меня просишь?

— Ты же знаешь, что я не хочу расставаться с тобой.

— И я с тобой, мой лорд. Но мы пока не в Лабиринте, и мне кажется, что ты туда не собираешься.

— А что, если придется, Карабелла?

— Кто посмеет сказать «придется» понтифексу?

Он покачал головой.

— А что, если мне придется? Ты прекрасно знаешь, как я не люблю Лабиринт. Но если меня обяжут, в государственных интересах, если я столкнусь с абсолютной необходимостью такого поступка — а я молю Божество, чтобы подобного не произошло, — но если и впрямь наступит время, когда логика государственных интересов вынудит меня спуститься в эти пещеры…

— Тогда я отправлюсь с вами, мой лорд.

— И оставишь ласковый ветер, яркие солнечные дни, море, леса и горы?

— Но ты ведь наверняка найдешь предлог, чтобы время от времени выходить на поверхность, даже если сочтешь необходимым там поселиться.

— А если нет?

— Вас занимают заботы далекого будущего, мой лорд. Мир в опасности; тебе предстоит свершить великие дела, и никто не будет загонять тебя в Лабиринт, пока ты их не свершишь; потом у нас будет время думать, где нам жить и как. Разве не так, мой лорд?

Валентин кивнул.

— Да, действительно. Я сам преумножаю свои печали самым глупым образом.

— Но я тебе вот что скажу, и давай больше не будем к этому возвращаться: если ты найдешь какой-нибудь достойный способ навсегда избежать Лабиринта, я только порадуюсь, но если ты должен будешь туда спуститься, я отправлюсь с тобой и никогда не передумаю. Неужели ты считаешь, что, когда корональ брал меня в жены, я не понимала, что в один прекрасный день лорд Валентин станет понтифексом Валентином? Раз я приняла тебя, значит, приняла и Лабиринт, так же, как и вы, мой лорд, приняли Лабиринт, приняв корону, которую носил ваш брат. Так что давайте больше не будем, мой лорд.

— Ваше величество, — поправил Валентин. Он опять обнял ее за плечи и легонько поцеловал в губы, — Я обещаю тебе никогда больше не ворчать по поводу Лабиринта, а ты обещай называть меня настоящим титулом.

— Да, ваше величество. Да, ваше величество. Да, ваше величество!

И она, широко размахивая руками, изобразила чудной приветственный жест, карикатуру на эмблему Лабиринта.

Через некоторое время Карабелла спустилась вниз. Валентин остался на палубе и стал обозревать горизонт в подзорную трубу.

Он пытался представить, какой прием ожидает его в свободной республике Пилиплок.

Едва ли можно назвать кого-нибудь, кто не пытался отговорить его от этой поездки. Слит, Тунигорн, Карабелла, Хиссун — все они в один голос напоминали ему о риске, о неопределенности. Обезумевший Пилиплок способен на все — даже захватить его и держать заложником в качестве гарантии своей независимости. «Тот, кто вступает в Пилоплок, — сказала Карабелла, точно так же, как и шесть месяцев назад в Пиурифэйне, — должен войти туда во главе армии, а у вас нет армии, мой лорд!»

Хиссун приводил похожие доводы. «На Замковой горе было решено, — говорил он, — что, когда будут организованы новые армии, войска на Пилиплок поведет корональ, а понтифекс будет осуществлять общее стратегическое руководство на безопасном удалении».

— Войска против Пилиплока не требуется, — заявил Валентин.

— Простите, ваше величество?

— Во время войны за реставрацию я приобрел значительный опыт в умиротворении мятежников без кровопролития. Если в Пилиплок отправишься ты — новый корональ, неопытный и никому неизвестный, с солдатами, — это наверняка побудит их к сопротивлению. Ну а если появится сам понтифекс — кто сможет припомнить, чтобы понтифекс являлся в Пилиплок? — они будут потрясены, присмиреют и не посмеют поднять руку на него, даже если он прибудет туда в одиночку.