Под куполом - Стивен Кинг

Вмешался Барби:

— Миллионы людей в мире в это верят. Они постоянно живут с осознанием этого.

— Ну, словом, я тогда подумал: «Мы делаем им больно. Сжигаем их на земле и, возможно, запекаем их живьем в их подземных жилищах». Нечего и говорить о тех, которые попадались прямо под линзу Джорджа. Некоторые из них просто застывали, а большинство буквально вспыхивали пламенем.

— Это ужасно, — произнесла Лисса, вновь крутя в пальцах свой анкх.

— Да, мэм. И вот в один день я сказал Джорджу, что надо перестать это делать. Он не перестал. Он сказал: «Это ядрена война». Я точно запомнил, именно так, не ядерная, а ядрена. Я хотел забрать у него увеличительное стекло. Ну, а что было дальше, думаю, вам достаточно знать о том, что между нами началась драка и его линза разбилась.

Он замолчал.

— Но это неправда, хотя именно так я рассказывал в то время, и даже отец, который меня хорошенько тогда отхлестал, не услышал от меня ничего другого. Джордж своим родителям рассказал, как оно было на самом деле. Я разбил эту чертову линзу умышленно, — он показал рукой во тьму. — Так же, как я разбил бы ту штуку, если бы мог. Потому что сейчас муравьи — мы, а эта штука — это увеличительное стекло.

Эрни вновь подумал о том коте с горящим хвостом. Клэр Макклечи припомнила, как она со своей тогда наилучшей подругой в третьем классе жестоко дразнили девушку, которую они обе терпеть не могли. Она была новенький в их школе, и у нее был такой смешной южный акцент, словно она говорила сквозь картофельное пюре. Чем больше та девочка плакала, тем сильнее они смеялись. Ромео Бэрпи вспомнил, как он напился в ту ночь, когда Хиллари Клинтон[422]плакала в Нью-Хэмпшире, а он поднимал тосты к экрану телевизора, приговаривая: «Так тебе и надо, проклятая куколка, прочь с дороги и пусть мужчины занимаются мужским делом».

Барби вспомнил тот самый спортивный зал: пустынную жару, запах дерьма и хохот.

— Я хочу собственными глазами увидеть эту вещь, — сказал он. — Кто со мной?

— Я пойду, — вздохнул Расти.

5

В то время, как Барби с Расти приближались к коробочке с ее странным символом и ослепительно пульсирующим огоньком, выборный Джеймс Ренни находился в той камере, где еще недавно в этот же вечер был заключен Барби.

Картер Тибодо помог ему положить на топчан тело Джуниора.

— Оставь меня с ним сейчас, — приказал ему Большой Джим.

— Босс, я понимаю, как вам должно быть тяжело, но есть сотни дел, где нужно ваше участие именно сейчас.

— Я об этом помню. И займусь ими. Но сначала мне нужно побыть в одиночестве с моим сыном. Пять минут. Потом ты можешь привести сюда пару ребят, чтобы забрать его в похоронный салон.

— Хорошо. Я вам сочувствую, такая потеря. Джуниор был хорошим человеком.

— Нет, не был, — возразил Большой Джим, проговаривая слова спокойно, с интонацией беспристрастного оценщика фактов. — Но он был моим сыном и я его любил. А вообще, знаешь, не так уже все и важно.

Картер подумал и кивнул:

— Понимаю.

Большой Джим улыбнулся.

— Я понимаю, что ты понимаешь. Мне начинает казаться, это ты тот сын, которого я хотел бы иметь.

Картер с расцветшим от удовольствия лицом отправился к ступенькам и вверх, в комнату дежурных.

Когда он исчез, Большой Джим сел на топчан и положил голову Джуниора себе на колени. Лицо у мальчика осталось совсем неповрежденным, а Картер закрыл ему глаза. Если не обращать внимания на пропитанную кровью рубашку, можно было подумать, что он спит.

«Он был моим сыном, и я его любил».

Это правда. Он был готов принести Джуниора в жертву, это так, но уже существовал прецедент: стоит лишь вспомнить, что случилось на Голгофском холме. И так же, как Христос, его сын умер не нелепо. Весь тот вред, который наделала своей болтовней Эндрия Гриннел, будет исправлен, когда жители города узнают, что Барби убил несколько честных офицеров полиции, включая единственного сына их лидера. Барби где-то на свободе, Барби, который, вероятно, готовит какие-то новые дьявольские козни — это политический плюс.

Большой Джим просидел так довольно долго, он расчесывал пальцами Джуниору волосы и зачарованно вглядывался в его умиротворенное лицо. Потом начал очень потихоньку, едва слышно ему напевать, как когда-то Джуниору пела его мать, когда он малышом лежал в колыбели, смотря на мир широко раскрытыми, удивленными глазенками. «Серебряная лодочка-луна польется, в ней малыш плывет в небе, плывет в небе высоком, и тучки мимо плывут… плыви, мальчик мой, плыви… плыви в широкое море…»

Замолчал. Забыл, какие там дальше слова. Убрал со своих коленей голову Джуниора и встал. Порывисто зателепалось, затряслось сердце, он затаил дыхание… и сердце выровнялось. Потом, чуть позже, надо поискать себе среди фармацевтических запасов Энди еще того верапа-как-его, подумал Большой Джим, но сейчас многовато срочной работы.

6

Оставив Джуниора, он, держась за перила, медленно тронулся вверх по ступенькам. Картер ждал в комнате дежурных. Трупы оттуда уже были убраны, и двойной слой газет впитывал в себя кровь Мики Вордло.

— Идем в городской совет, пока сюда не набежала целая толпа копов, — позвал он Картера. — Официально День свиданий начинается… — он взглянул на свои часы. — Через двенадцать часов. Нам надо успеть сделать много дел до этого.

— Понимаю.

— И не забудь о моем сыне. Я хочу, чтобы Бови сделали ему все, как полагается. Достойный вид тела и хороший гроб. Скажи Стюарту, если я увижу Джуниора в каком-то из тех дешевых гробов, которые он у себя всегда держит на подхвате, я его убью.

Картер все записывал в своем блокноте.

— Я все проконтролирую.

— И еще скажи Стюарту, что скоро я с ним сам поболтаю. — Сквозь двери участка вовнутрь протиснулись несколько офицеров. Вид у них был подавленный немного испуганный, все юные, буквально зеленые. Большой Джим поднял себя из кресла, в которое ненадолго присел, чтобы перевести дух. — Время идти.

— Хорошо, я готов, — кивнул Картер. Но почему-то заколебался.

Большой Джим оглянулся.

— Ты о чем-то думаешь, сынок?

«Сынок». Картеру нравилось, как звучит это «сынок». Его родной отец пять лет тому назад разбился, врезавшись на своем пикапе в один из мостов-близнецов в Лидсе[423], да и не большая потеря. Он издевался над своей женой и обоими сыновьями (старший брат Картера сейчас служил в военно-морских силах), но Картер за это не очень переживал; его мать отупляла себя кофейным бренди, и Картер тоже всегда мог сделать несколько глотков из ее бутылки. Больше всего в своем отце он ненавидел то, что тот был плакса, а более того — еще и тупица. Люди считали, что и Картер такой же самый тупица, черт побери, даже Джунс так считал, но никаким тупицей он не был. Мистер Ренни это понял, и, конечно же, мистер Ренни отнюдь не был плаксой.