Тени сумерек - Берен Белгарион

— Саурон, ты не поймешь, — простонал Берен. — Болдог понимал, а ты не поймешь.

— Вот как? И чего же я не пойму?

— Ты родился не от плоти и крови. Будь ты хоть орком, будь у тебя хоть какая-то мать, понял бы. А так — нет. Делай что собирался. Скоро я буду свободен, а ты когда-нибудь захочешь подохнуть — и не сможешь.

Он думал, что Гортхаур снова ударит, но ошибся. Саурон сгреб его за грудки и, встряхнув, посмотрел в глаза. Смотрел своим знаменитым взглядом — и опять холодные порывы запредельного ужаса рвали сознание человека в куски.

— Ты так в этом уверен? — пропел Гортхаур. — Ты так уверен в том, что достиг успеха и жертвы не напрасны? Глупец! Я могу потерять Дортонион, потерять этот замок — легко, ибо эта потеря временная. Силы нолдор и эдайн тают год от года, а наши — растут. И там, на Востоке, все больше и больше прислушиваются к голосу с Севера, а о вас никто даже не знает! Эта мышиная возня в Белерианде занимает Айанто и меня лишь постольку, поскольку нолдор болтаются слишком близко от Аст-Ахэ и все время путаются под ногами. Там, за Синими Горами, лежат огромные земли, и эти земли — наши. Вы, Три Племени — всего лишь жалкая горстка отщепенцев, отправившихся на Запад ради тупой преданности старым богам, и ради нее же принявших сторону обреченных. Ибо нолдор обречены, Берен. Единственная их надежда на Западе, а Запад их проклял, вам же он вовсе ничего не обещал. Ты отыграл для Дортониона пять, ну десять лет — не больше. И знай, когда мы придем в Дортонион второй раз — мы не оставим там живой души. Вот — единственный итог твоей борьбы. Ты — худший и несчастнейший из предателей, ибо своим предательством не смог послужить никому. Финрод умрет, и в его смерти повинен ты. Умрут эльфы — по твоей вине. Пытаясь взять замок, ты погубил множество людей без всякой пользы, и еще многие погибнут до следующего заката. Новое покорение Дортониона будет стоить вам бесчисленных жертв, и это тоже твоя заслуга. Поистине, ты превращаешь в дерьмо все, чего касаешься. Ты еще можешь спасти последнее оставшееся: скажи, каким образом можно обмануть осанвэ — и эльфы будут жить.

Возможно, Саурон мог бы таким образом чего-то добиться— тогда, в первый раз, когда уничтожающее сознание своей предельной низости было Берену внове. Но теперь само его отчаяние истрепалось — он слишком устал. Он пережил все, что, как он думал, невозможно пережить, он прошел через бездну унижения, через поражение и предательство, смерть друзей и утрату надежды. Он отомстил. Он готовился встретить смерть. Саурону было нечем его пугать — и Саурон это понял.

— Я догадался, почему ты молчишь, — прошептал он. — Ты не боишься страданий — ты их хочешь. Мечтаешь, чтобы раскаленные клещи заставили тебя забыть, как глупо и бездарно ты упустил то, что само шло в руки. Предал доверие Финрода, а потом — наше, все потерял и ничего не получил взамен. Вот об этом ты надеешься забыть под пытками. Не надейся. Я оставлю тебе то, что мучит тебя всего сильнее: память и совесть… Я лишу твою смерть смысла, Берен.

Саурон отпустил его, обошел кругом, и в его голосе зазвучала горечь.

— Увидев тебя впервые, я решил, что наконец-то передо мной человек, способный думать своими мозгами, а не глядеть в рот эльфу, разинув варежку. Теперь я вижу, что ошибся. Ты — достойный потомок Беора, гордившегося тем, что носит имя «Слуга»!

Саурон не дождался ответа. И тогда, положив ладонь на голову пленника, он затянул заклинательную песнь. Горец попробовал стряхнуть ладонь — легче, кажется, было бы терпеть вцепившегося в волосы унгола. Одноглазый, стоявший и молчавший до сих пор, не дал ему это сделать, крепко взяв за подбородок и за волосы. Песня пронизывала все существо Берена — он закрыл разум, но заклинание было обращено против hroa. Короткие слова, длинные строки — ах'энн; смысл непонятен, да и есть ли он? Внутри что-то менялось: зрение стало невыносимо острым, слух тоже сделался чутким до предела — теперь глухо, монотонно произносимые слова песни давили на барабанные перепонки. Он попробовал закрыть глаза от света, сделавшегося вдруг ярким запредельно — и не смог. Тело охватило нечто сродни параличу, но действующее в другую сторону: там ты не можешь пошевелиться, а здесь — ослабнуть, упасть, повиснуть на руках врагов, закатиться в обморок.

Песня смолкла, но тише не стало. Зал вдруг наполнился сотнями разных звуков, неразличимых прежде. Голос Саурона звучал громом:

— Ведите его за мной.

Саурон развернулся на каблуках и, позвякивая, направился к двери. Охранники поволокли Берена следом.

По коридорам и галереям — в тюремную башню, а там — вниз. Берен узнал тот коридор, где прежде была его камера, потом, двумя витками лестницы ниже — застенок; но и здесь они не остановились. Еще два оборота спирали — Берен даже не думал, что ниже что-то есть. В воздухе было холодно и сыро, со стен капало — они должны были находиться на уровне реки, если не ниже.

«Яма» в языках эдайн была не столько именно ямой, сколько тюрьмой вообще. Яма могла быть и на верхушке башни.

Но здесь, в Тол-и-Нгаурхот, действительно была яма, подземелье, каменный мешок. Одна из природных пещер, приспособленных Финродом для отвода подземной воды и стоков — кое-как была перестроена в тюрьму, склеп для погребенных заживо. Их тела не выносили отсюда, их кости гнили в темной густой грязи, покрывающей пол.

Саурон вставил в замок двери свой перстень, повернул, с усилием толкнул дверь — ржавый визг резанул уши Берена. Ручеек смрадного воздуха сочился из щелей между дверью и камнем, а когда Саурон открыл камеру — вонь хлынула густым потоком, даже факела словно задохнулись на миг.

Саурон шагнул в проем и растворился в черноте. Ему, майя, не нужен был свет — даже на такой опасной, узкой и скользкой лестнице. Свет не нужен был и Берену — силой Сауронова заклинания он видел в темноте. Правда, видел ровно то, на что был направлен его взгляд, чуть в сторону — и все терялось во мраке; но очертания того, на что он смотрел, были резкими почти до боли.

— Финрод! — крикнул орочий десятник. — Эй, голуг! Тебя еще не сожрали? Смотри, кого я привел! Твой самый верный пес пришел к тебе на выручку — может, я еще услышу, как вы вместе воете.

Горца вытащили на середину ямы, осветили ему лицо факелом — сунув огонь чуть ли не в нос. Пламя ослепило, но Берену и не нужно было видеть, кто перед ним. Он знал.

Колдовское зрение постепенно приспосабливалось к темноте — но одни узники как будто слегка светились, если смотреть не прямо, а чуть в сторону, другие же были темны и неподвижны, и Берен понял, что темные — мертвы.

— Вот так-то, — продолжал орк. — Надеяться тебе, эльф, больше не на кого, поэтому давай, открывай пасть и говори. Не жди, пока зубы вцепятся в задницу.