Форпост (Тетралогия) - Андрей Валерьев

Вика бросила узелок на стол.

— Папа!

Маляренко сглотнул комок в горле и обнял приёмную дочь.

— Папа, я знала что ты вернёшься.

'Дом там, где тебя любят и ждут…'

— Игорь, Николаич, — Маляренко обвёл глазами собравшихся людей, — как же я рад вас всех видеть!

— … да ладно, Иван Андреевич, — Ермолаев наполнил стаканы снова, — пусть подавятся, выпьем! За вас! За Ивана Адреевича!

Комната немедленно отозвалась дружным рёвом.

— Уррра!

— За Вас!

— Пьём!

Люди так искренне радовались, что Маляренко на секунду 'выключил' мозг, выдул залпом стакан самогона, встал и двинул речь, суть которой сводилась к одному.

Как он счастлив, что 'вы, дорогие мои человеки, есть на этом свете'!

С улицы ароматно пахло дымом и готовящимся мясом. В животе у Вани громко заурчало, Ермолаев поднял бровь и женщины засуетились в два раза быстрее.

Дорогого гостя кормить! Срочно!

Маляренко сел на лавку и, тщательно скрывая лютую злобу, обвёл взглядом убогие стены глинобитной лачуги.

'Нет, Игорёха, не 'пусть подавятся!', нет. Это, Игорёха, МОИ вещи. МОЯ посылка. И только Я могу решать, кто и что получает…'

У Виталия Николаевича, Игоря и остального экипажа 'Мечты' с новой властью сложилось полное взаимонепонимание. Что тому было причиной — было уже не важно. Яхту у них отобрали, взамен отдав разукомплектованную 'Беду' и определили на поселение в разрушенный рыбацкий посёлок. Затем, когда шёл делёж посылки, Ермолаева окончательно задвинули, за его острый язык и обострённое чувство справедливости.

— Уволили со службы, да, — заплетык у Игорька порядком языкался, — только Франц и, ик, смог пристроиться. Сейчас в слободе живёт, да лекции на механическом факультете читает. Ик!

Семь семей живших здесь промышляли рыбной ловлей, огородами и охотой. Ещё добывали немного соли, но выдержать конкуренцию с соледобытчиками из Керчи было очень тяжело, и объёмы продаж всё время падали. Виталик пытался наладить внешнюю торговлю, но был обложен такими пошлинами, что от этой затеи пришлось отказаться. Губернатор и его окружение давило со всех сторон.

— Закупные?

Ермолаев аж протрезвел.

— Батя!

Голос Игоря звенел от обиды.

— Ещё не хватало! Мы хоть и небогато живём, но никто нам не указ, так то вот. Ик! Выпьем?

— Выпьем.

В голове звенело.

'Мои люди. Мои…'

Бывшие Кольцовские борцы внесли в комнату вертел с кабанчиком, отчего помещение наполнилось шкворчанием, ароматом и дымом. Рот у Вани наполнился слюной.

— Давай, под горяченькое! А?

Виталик уловил ту самую яростную бесшабашность шефа, которая, как вспоминал боцман, частенько затопляла ему мозги и радостно оскалился.

— Да, ШЕФ. Давай выпьем!

— За НАС!

— ДА!

— А!

Перед носом Ивана оказался кусок мяса, в который он немедленно впился зубами.

'Аххх! Хорошо! Да, …ули ты смотришь? Наливай!'

Зубы перемалывали мясо, по подбородку тёк жир и пролитый самогон.

— Наливай. Наливай. Нали…

'Ёханый помпей! Как же у меня болит голова!'

Маляренко продрал один глаз…

'Нет'

… и со стоном его закрыл. Болело всё. Всё тело ломило, словно он всю ночь таскал камни. Или копал землю.

Аааааа.

Почему-то сильно болело в паху. Маляренко снова продрал один глаз.

'Я голый. Бля'

Над ухом раздалось.

— Пить хочешь?

В губы ткнулся стакан с холодной водой.

'Аххх. Хорошооо!'

Маляренко вырубился.

Лучик солнца давно уже разбудил Маляренко, но Ваня не торопился открывать глаза. Было так здорово лежать на охапке запашистой травы, чувствуя, как травинки покалывают голую спину. Голова не болела, а тело охватила приятная истома. Мысли текли медленно и все, как одна, сплошь приятные.

Сначала Ваня вспомнил, как он пил с друзьями. Потом как он ел. Потом… снова пил, братался, клялся и бил себя в грудь. Как в ответ пьяно клялись ему. Вспомнилось восхитительное чувство доверия, защищённости и единения.

'Ну и пусть, что через самогон…'

Потом…

'Эге…'

… потом припомнилась Оля. Ненасытная, страстная. Припомнилось ЧТО они вытворяли этой ночью.

Маляренко крепче сжал веки и покраснел.

'И вот так и так и, даже, вот эдак!'

Такого он не вытворял со студенческих времён! Становилось понятно, отчего и почему у него так болело всё тело.

А потом Иван припомнил РАЗГОВОР. Он открыл глаза. Рядом, безмятежно разметав в стороны руки и ноги, лежала Оля. И улыбалась.

— Я не сплю, Маляренко. Я уже давно не сплю. Мне так хорошо ещё никогда не было. Спасибо тебе. За всё. И за ночь. И за надежду.

Маляренко абсолютно точно вспомнил названную им цену. Дом. Муж — тот самый лось, который сейчас сидел на цепи у Шабельского. Врачебное сопровождение беременности и родов. Наблюдение за новорожденным. И никакого моря. Никаких лодок.

'А что. Не так уж и много…'

Женщина со стоном перевернулась на спину. Ночь и ей далась тяжело. Ольга подползла к тушке Маляренко и провела языком по его животу.

— Маляренко. Рассказывай мне, что я должна делать.

Голова женщины опустилась чуть ниже.

— Нет, шеф, никто не стукнет. Все свои. Все семейные. Да и парней своих мы ещё с вечера на тропе поставили. Как тебя увидел, так и отправил. И своего старшего и Николаича старшего. Тропа одна, так что…

Иван доел завтрак и отложил ложку. В ушах стоял умоляющий плач мальчишек, которых заставляли сажать на кол человека.

'Надо ковать, пока горячо'

— Ясно, мне нужен проводник до Бахчисарая. Хочу со Стасом пообщаться.

— Со Стасом?!

Игорь и Виталий выпучили глаза.

— Шеф, да тебя сходу в кандалы и к Степанову. А там…

Младший брат Изи, служивший у губернатора катом, очень подробно описал им и будущее Ивана и их собственное будущее, если они вдруг вздумают укрыть беглеца.

Маляренко прищурился и смерил жёстким взглядом Ермолаева.

— Не думаешь ли ты, ЛЕЙТЕНАНТ, что я не знаю что делаю?

В комнате установилась гробовая тишина. Ермолаев вздрогнул, встал, оправил помятую рубаху и отрапортовал.

— Никак нет!

Небо хмурилось. Ветер гнал низкие тяжёлые тучи, из которых время от времени брызгал мелкий колючий дождик. Иван встряхнулся. Мёрзнуть было некогда. И мечтать тоже — некогда. Хотя…

Ваня улыбнулся. Станислав Лужин встретил его бранью. Мол, 'чего ты так долго, я из-за тебя, гада, отцу спор проиграл'. Дядя Гера поставил на то, что сначала Иван объявится у Ермолаева. В то, что бывший глава Крыма будет безропотно сидеть на глухом хуторе, никто из них не верил.