Противостояние - Стивен Кинг

Хлопнула сетчатая дверь, Глен вернулся на крыльцо.

– Тот, кто на него напал, едва не вспорол ему брюхо, – сказал Стью.

– Раны глубокие, и он потерял много крови, – согласился Глен. – И я не могу не думать, что произошло все это исключительно по моей вине.

– Дик предположил, что раны нанесены волками?

– Волками или, возможно, койотами… но он думает, что едва ли это работа койотов, и я склонен с ним согласиться.

Стью похлопал Коджака, и тот перекатился на живот.

– Как вышло, что все собаки передохли, а волков осталось достаточное количество – и это к востоку от Скалистых гор, – чтобы искалечить хорошего пса?

– Наверное, мы этого никогда не узнаем, – ответил Глен. – Как не узнаем, почему эпидемия уничтожила лошадей, но не коров, и большинство людей, но не нас. Я не собираюсь даже думать об этом. Просто запасусь большим количеством «гейнсбургеров» и буду их ему скармливать.

– Да. – Стью смотрел на Коджака, глаза которого практически закрылись. – Ему досталось, но детородные органы в полном порядке… я посмотрел, когда он переворачивался на спину. Так что надо подыскивать ему подружку, знаешь ли.

– Это точно, – задумчиво ответил Глен. – Хочешь джина с тоником, Восточный Техас?

– Черт, нет. Возможно, я только год проучился в профессионально-техническом училище, но я не гребаный варвар. Пиво есть?

– Думаю, смогу выделить тебе банку «Куэрса». Теплого, однако.

– Заметано.

Стью двинулся следом за Гленом, открыл сетчатую дверь и остановился, чтобы вновь посмотреть на Коджака.

– Спи сладко, мальчик, – сказал он псу. – Хорошо, что ты с нами.

И прошел в дом.

Но Коджак не спал.

Он пребывал где-то между сном и бодрствованием: в таком состоянии проводят немало времени живые существа, получившие тяжелые ранения, которые все-таки недостаточно тяжелы, чтобы расстаться с жизнью. Глену предстояло провести много часов, не давая Коджаку чесаться, чтобы тот не сорвал пластырь, вновь не разодрал раны и не занес в них инфекцию. Однако это будет позже. А сейчас Коджака (который иногда все еще думал о себе как о Большом Стиве, так его звал прежний хозяин) вполне устраивало это промежуточное, сумеречное состояние. Волки напали на него в Небраске, когда он обнюхивал землю вокруг того дома на домкратах в маленьком городке Хемингфорд-Хоум. Запах ЧЕЛОВЕКА – ощущение ЧЕЛОВЕКА – привел его к этому дому, а потом исчез. Куда он подевался? Коджак не знал. Волки, четыре волка, вышли из кукурузы, словно косматые души мертвых. Их глаза сверкали, губы оттягивались назад, обнажая зубы, низкое рычание, доносящееся из горла, выдавало намерения. Коджак отступал, тоже рыча, его когти взрывали землю во дворе матушки Абагейл. Слева качели из покрышки отбрасывали бездонную круглую тень. Вожак атаковал, когда задние лапы Коджака оказались в тени крыльца. Атаковал, прижимаясь к земле, стремясь добраться до брюха, и остальные последовали за ним. Коджак прыгнул вперед и вверх над мордой вожака, открывая ему свой живот, а когда вожак начал кусать и царапать, вогнал зубы в шею волка, вогнал глубоко, пустив кровь, и тот завыл, попытался выбраться из-под Коджака, от его храбрости не осталось и следа. А когда он выбирался, зубы Коджака разомкнулись и со скоростью света сомкнулись на нежной волчьей морде, и вожак дико завопил, чуть ли не зарыдал, потому что нос оказался изорван в клочья. Он развернулся и, воя от боли, убежал, мотая головой из стороны в сторону, разбрызгивая кровь, а зачатки телепатии, свойственные зверям одного семейства, позволили Коджаку достаточно ясно прочитать его мысли.

(осы во мне осы осы в моей голове осы в моей голове о…)

И тут остальные набросились на него, один слева, другой справа, как гигантские тупые пули, а последний из трех припал к самой земле, ухмыляясь, рыча, нацелившись на его брюхо. Коджак развернулся к правому, хрипло лая, решив разобраться с ним первым, чтобы открыть себе путь под крыльцо. Оказавшись там, он мог бы противостоять им сколько угодно времени, может, целую вечность. И сейчас, лежа на другом крыльце, он переживал ту схватку словно в замедленном действии: рычание и завывания, наскоки и отходы, запах крови, ударивший в голову и превративший его в боевую машину, до поры до времени не чувствующую собственных ран. Он разобрался с волком, который атаковал справа, оставил его без глаза и нанес жуткую, возможно, смертельную рану в шею, но и ему досталось. Большинство ран мало чем отличались от царапин, однако два укуса – очень глубокие – заживали долго и плохо. Даже когда он совсем состарился (а прожил Коджак еще шестнадцать лет и умер гораздо позже Глена Бейтмана), эти шрамы в дождливые дни пульсировали болью. Он вырвался и сумел укрыться под крыльцом, а когда один из оставшихся волков, опьяненный запахом крови, попытался залезть следом, Коджак атаковал. И вырвал ему горло. Последний волк отступил почти до границы кукурузы, нерешительно подвывая. Если бы Коджак вылез из-под крыльца, чтобы вступить с ним в бой, он бы тут же убежал, поджав хвост. Но Коджак не вышел, во всяком случае, тогда. Он навоевался. Мог только лежать на боку, дыша быстро и неглубоко, зализывая раны и рыча на приближающуюся тень оставшегося волка. Потом стемнело, и по небу над Небраской поплыла половинная луна. И всякий раз, когда последний волк слышал, что Коджак жив и, вероятно, все еще готов к бою, он, подвывая, отступал. А вскоре после полуночи ушел совсем, оставив Коджака в одиночестве то ли жить, то ли умирать. В предрассветные часы Коджак почувствовал присутствие какого-то другого существа, ужаснувшего его до такой степени, что он заскулил. Эта тварь находилась в кукурузе, ходила среди кукурузы, возможно, охотилась на него. Коджак лежал, дрожа всем телом, ожидая, что эта тварь найдет его, эта ужасная тварь, которую он воспринимал и как человека, и как волка, и как глаз, какое-то темное существо, этакий древний крокодил в кукурузе. И лишь по прошествии некоторого времени, уже после того как луна опустилась за горизонт, Коджак почувствовал, что тварь ушла. Он заснул. Под крыльцом он провел три дня, выползая лишь для того, чтобы утолить голод и жажду. К счастью, у ручной колонки во дворе не пересыхала лужица, а в доме хватало еды, прежде всего остатков угощения, которое матушка Абагейл приготовила для Ника и его команды. А когда Коджак понял, что способен двигаться дальше, он уже знал, куда идти. Путь ему указал не запах, а чувство тепла, идущего из самых глубин сердца, и жар раскаленного очага, который находился к западу от него. И он пошел, большую часть этих пятисот миль прохромал на трех лапах, а боль постоянно жгла живот. Время от времени ему удавалось унюхать ЧЕЛОВЕКА, и он знал, что находится на правильном пути. Наконец он пришел сюда. Где жил ЧЕЛОВЕК. Где не было никаких волков. Где хватало еды. Где он не чувствовал той темной твари… человека с запахом волка, похожего на глаз, который мог увидеть тебя за сотни миль, если смотрел в твою сторону. И пока все обернулось к лучшему. Думая так (насколько могли думать собаки, воспринимающие мир почти что исключительно через органы чувств), Коджак засыпал, засыпал все крепче, и теперь он видел сон, хороший сон: он бегал за кроликами по клеверу и тимофеевке, которые доставали ему до живота, приятно влажные от росы, где-то на севере. Его звали Большой Стив. И в это серое и бесконечное утро кролики были повсюду.