Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

только Бог заставит его отменить приказ, «да и то после смерти». Тем не менее он в недурном настроении: Саблин зашатался.

– Как зашатался?

– Вот так. – Она вытянула руки по швам и с остолбенелым лицом пошаталась на месте.

– Почему ты думаешь?

– Сделала заключение. Дело в том, что там, у Житневых, был… – Она назвала фамилию еще молодого, быстро делающего карьеру заместителя министра. – И он сказал многозначительно: «Им недовольны». Ты знаешь, а я на твоем месте не стала бы переходить в другой институт. Во-первых, переход развалит работу. Во-вторых… Допустим даже, что ты перейдешь к Саблину. Но ведь ты будешь у него один из многих, а у нас ты, что ни говори, номер один. Кстати, я была на твоем докладе.

– Ну и как?

– Хоть я и не все поняла, но понравился. Ты – тоже.

– Что «тоже»?

– Ты был необычный. И тихий, и бешеный, – сказала с удовольствием Леночка. – Я даже вспомнила, как ты двинул меня.

– Ну вот еще! За что?

– За то, что я не хотела, чтобы ты купил апельсины для Вовки. – (Вовка был племянником Леночки.) – Ты рассердился, – продолжала она, – и двинул.

– Да полно тебе!

– Я запомнила, потому что мне понравилось, как ты это сделал.

– Так надо было тебя бить!

– Возможно, возможно, – сказала Леночка, улыбаясь. – Но теперь некому меня бить. Ты занят. – Это было сказано с намеком.

– Меня самого бьют, и весьма беспощадно. Так ты говорила, что Саблин…

– За что купила, за то продаю. Но я на твоем месте… – Она замолчала.

– Договаривай.

– Взяла бы заявление об уходе обратно.

Петр Андреевич нахмурился:

– Но ведь это как раз и значило бы, что я согласен с приказом!

– Не знаю, не знаю. Вы с Врубовым, как говорится, в разных весовых категориях. Кстати, это сказал кто-то из твоих, а Врубову немедленно доложили, и он был очень доволен. Что еще? Ах да! «Его хотят сделать мучеником и знаменем».

– Это еще что?

– А это тоже была одна из тем разговора. Очевидно, мучеником науки и знаменем вольнодумия. Ах да! Еще одно. Осколков вызвал меня на днях и просил поговорить с тобой. Нанимал разведчицей.

– Вот как? И что же?

– Как это «что же»? – с обидой спросила Леночка. – Дала ему понять, что он дурак, и ушла.

– Он далеко не дурак.

– Да. Но в данном случае это было глупо. Хотел сыграть на… Ну, ты сам понимаешь на чем.

– Спасибо. Послушай, – вдруг сказал Коншин, вспомнив свой разговор с Машей. – Извини, что я вмешиваюсь в твои дела. И не сердись заранее. Оставила бы ты в покое Ватазина. Ведь его в самом деле не узнать. Я тебе дружески советую.

Леночка засмеялась:

– А ты это ему дружески посоветуй. Не умрет. Говорят, от счастья не умирают. Впрочем, не волнуйся. Твой Ватазин интересует меня, как прошлогодний снег. А кто же это просил тебя поговорить со мной? Неужели сама долговязая метла Вера Николаевна? Не похоже, не похоже. Так ты на президиум?

– Да.

– Ну, с Богом.

48

Он пришел рано, задолго до начала. Разговор с Леночкой расстроил его. Во-первых, вмешиваться в ее отношения с Ватазиным было глупо. А во-вторых – Саблин? Может быть, он в самом деле зашатался?

Но что-то преднамеренное почудилось ему в этом слове.

Надо было охватить разговор одним взглядом. Так он всегда делал, запутываясь в противоречиях. В разговоре было что-то одновременно и беглое, и значительное. Была двойственность. Была преднамеренность. Может быть, кому-то показалось важным, чтобы за два часа до президиума он узнал, что положение Саблина непрочно?

Хотела ли Леночка ему помочь? Может быть. Но одновременно не только помочь. Или точнее: не только ему. Но если так, разве она стала бы рассказывать о том, что ее вызывал Осколков? Ему стало стыдно. Подумать, что этот разговор подсказан Врубовым и направлен к определенной цели – перед самым заседанием выбить его, Коншина, из седла, – что за вздор! Леночка просто хотела ему помочь, она искренне считает, что он должен взять заявление назад. И довольно об этом!

Но почему-то ночь перед отъездом из Прибрежного вспомнилась ему. В духоте тесной комнаты сонно жужжат мухи. Под легким одеялом видны очертания крупного тела. Одеяло поднимается и опускается на груди. Чужая женщина спит, бесшумно дыша, а он смотрит на нее, не чувствуя ничего, кроме внезапной холодной ненависти.

Пора было, впрочем, подумать о другом. Он тщательно приготовился к выступлению на президиуме. Но что-то было еще не взвешено, не соотнесено, могли встретиться неожиданности. И, как бы рукой отстранив разговор в метро, он в тысячный раз представил себе, как неопровержимо докажет, что переход в другой институт – единственный выход.

49

Медленно собирались члены президиума. Пришел Саблин, поздоровался и подмигнул с таинственным видом. Потом пробежал, еле кивнув Петру Андреевичу, Врубов прямо в кабинет президента. Пришла большая группа сотрудников другого института – их вопрос должен был обсуждаться первым.

Вдруг явился спокойный, добродушный Левенштейн, от которого попахивало вином, и когда Петр Андреевич удивленно спросил его: «А ты здесь зачем?» – тот ответил: