Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

— А что я могу сделать, Марк? Послать своих парней на эти улицы без артиллерийской поддержки? — Он откусил кончик сигары и выплюнул его на траву. — Чья жизнь важней: забастовщиков и членов их семей или людей, которые доверились мне и оказали честь своей верностью?

— Гораздо легче сражаться с тем, кого ненавидишь, — тихо сказал Марк, и Шон пристально посмотрел на него.

— Где ты это вычитал? — спросил он, и Марк покачал головой.

— По крайней мере черные в этом не участвуют, — сказал он.

Марк лично отвечал за отправку переодетых черных полицейских через линию фронта: они должны были предупредить своих соплеменников, чтобы те ушли из этого района.

— Бедняги, — согласился Шон. — Интересно, что они думают об этом безумии белых людей.

Марк прошел к краю невысокого холма, не обращая внимания на опасность снайперского выстрела из домов внизу, и принялся внимательно разглядывать город в бинокль. Неожиданно он с облегчением воскликнул:

— Выходят!

Далеко внизу под ними из Вредедорпского подземного туннеля выходили первые крошечные фигурки. Взрослые несли на руках младенцев и тащили за руки упирающихся детей. Некоторые несли пожитки, другие прихватили домашних животных, канареек в клетках, собак на привязи. Отдельных беженцев сменил сплошной поток, люди толкали груженые велосипеды и ручные тележки или просто несли в руках то, что смогли взять.

— Пошлите вниз взвод, чтобы показать им дорогу и помочь, — негромко приказал Шон и глубоко задумался. — Я рад, что женщины уходят, — сказал он наконец. — Но меня печалит то, что это означает.

— Мужчины будут сражаться, — сказал Марк.

— Да, — кивнул Шон. — Будут. Я надеялся, что все убийства позади, но они собираются закончить эту историю трагически. — Он раздавил окурок сигары. — Ну хорошо, Марк. Спускайся и скажи Молино, что все готово. В одиннадцать часов мы открываем огонь. Удачи, сынок.

Марк козырнул, и Шон Кортни хромая пошел с холма навстречу генералу Сматсу и его штабу, прибывшим посмотреть на последнюю сцену битвы.

Первые шрапнельные разрывы яркими хлопковыми коробочками распустились в небе над крышами Фордсбурга, с поразительной яростью разорвав выжидательную тишину.

Стрельбу начала конная батарея на хребте, и к ней присоединились другие батареи на Сауэр-стрит.

В течение двадцати минут раздавался оглушительный грохот, чистый воздух наполнили пыль и дым.

Марк стоял в наспех выкопанной траншее и смотрел поверх бруствера. В этой минуте было что-то ужасающе знакомое. В прошлом он десятки раз переживал такое, но сейчас чувствовал, что нервы слишком напряжены, а тугой неперевариваемый комок страха в животе вызывал у него тошноту.

Ему хотелось нырнуть под бруствер, закрыть голову руками, чтобы не слышать металлического грохота, да так и остаться.

Требовалось невероятное усилие воли, чтобы не сбежать и сохранить на лице спокойное и равнодушное выражение, но с обеих сторон траншеи стояли люди из отряда А, и он, чтобы отвлечься, принялся планировать марш по окраинам города.

На каждом углу будут ждать баррикады, каждый дом забастовщики постараются удержать. Артиллерийская подготовка не затронет тех, кто в укрытиях, потому что стрелять будут только шрапнелью. Шона Кортни тревожила судьба ста пятидесяти полицейских и военных, захваченных забастовщиками; их держат где-то в городе. Приказ был: никаких разрывных снарядов, а Марк знал, что на открытых улицах его отряд разорвут в клочья.

Он проведет людей задними дворами и переулками к конечной цели — к дому профсоюзов на углу улиц Коммершиал и Сентрал.

Марк снова взглянул на часы: до выступления четыре минуты.

— Начинаем, сержант, — негромко сказал он.

Приказ передали по траншее, и люди встали, пригибаясь под бруствером.

— Как в старые добрые времена, сэр, — оживленно сказал сержант, и Марк посмотрел на него. Казалось, тот искренне наслаждается, и Марк возненавидел его за это. Едва минутная стрелка его часов коснулась черной разделяющей линии, он сказал:

— Пошли! — и сержант резко свистнул.

Марк взялся одной рукой за бруствер и легко перепрыгнул через него.

Он побежал вперед, из домов впереди понеслись ружейные выстрелы. Неожиданно Марк понял, что больше не боится.

Это был почти мальчик, с гладкими розовыми щеками и легким золотистым пушком на верхней губе.

Его столкнули с последних ступенек лестницы в подвал, и он оступился и упал.

— Еще один подлый трус, — сказал конвоир, рослый, бородатый, с ружьем через плечо и с красной повязкой на рукаве. — Поймал его, когда он пытался улизнуть в подземный туннель.

Мальчишка встал. Падая, он содрал кожу на коленях и едва не плакал, когда Гарри Фишер остановился перед ним. У Гарри в руках был хлыст из кожи гиппопотама.

— Предатель! — взревел Фишер. Напряжение последних дней непрерывных совещаний и сражений начинало сказываться на нем. В глазах появился дикий фанатичный блеск, движения стали рваными, а голос хриплым и чрезмерно громким.

— Нет, товарищ, клянусь, я не предатель, — жалобно взмолился юноша.

— Значит, трус! — закричал Фишер, большой волосатой рукой сграбастал рубашку на груди парня и разорвал ее до пояса.

— У меня не было ружья, — возражал мальчик.

— Скоро ружей хватит на всех — когда умрут предатели и трусы.

Хлыст, как бритвой, рассек гладкую кожу, полилась яркая алая кровь; парень упал на колени.

Гарри Фишер хлестал его до тех пор, пока слышались крики и стоны; когда в подвале стал слышен только свист хлыста, Гарри, тяжело дыша, весь потный, остановился.

— Унесите его, пусть все товарищи видят, что ждет трусов и предателей.

Забастовщики взяли парня за руки и потащили по лестнице. Его спина была исхлестана, кровь перелилась через пояс и промочила брюки.

Марк кошкой перескочил через заднюю стену крошечного мощеного дворика. У стены стояли ящики с пустыми пивными бутылками, в полуденной жаре тяжело пахло спиртным и гнилыми фруктами.

До винного магазина на Минт-роуд он добрался меньше чем за час от начала выступления, и маршрут по задним дворам и по крышам оказался удачнее, чем он рассчитывал.

Баррикад удалось избежать; войска дважды заходили с фланга на позиции окопавшихся забастовщиков и разгоняли их залпами.

Сержант и десяток солдат вслед за Марком перебрались через стену и легли, взяв на прицел двери и закрытые ставнями окна. Сержант кивнул, и Марк нырнул в боковую дверь, держа в руках ружье; в помещении после яркого солнца было полутемно. Марк принялся оглядываться.

Магазин пуст, окна, выходящие на улицу, забраны ставнями, бутылки на полках не тронуты грабителями, что свидетельствует о дисциплинированности забастовщиков. Ряды бутылок с яркими этикетками поблескивают в тусклом свете.

Последний раз Марк заходил сюда, чтобы купить дюжину бутылок портера для Хелен Макдональд, но он отогнал эту мысль и подошел к разбитому окну; в это время в магазин вошли сержант и его люди.

Ставни окна пробила случайная шрапнель, и Марк заглянул в одну из дыр.

В пятидесяти ярдах от него через улицу находился Дом профсоюзов; площадь была покрыта траншеями и защитными насыпями, подготовленными забастовщиками.

Даже общественный туалет превратили в блокгауз, но все внимание забастовщиков было обращено на прилегающие улицы.

Забастовщики были одеты самым странным образом — от грязных рабочих комбинезонов и полувоенных охотничьих костюмов, от широкополых шляп, котелков и цилиндров до воскресных костюмов, с жилетом и галстуком. Но все в портупеях, с патронташами, а их спины открыты для нападения Марка.

Залп через окна магазина причинит им ужасный ущерб. Сержант с веселым оживлением, предвкушая это, уже расставляет солдат у окон. «Я мог бы прихватить пулемет, — подумал Марк, и что-то в нем сжалось от мысленной картины: „виккерс“ открывает огонь по незащищенной, ничего не подозревающей группе. — Если бы только я их ненавидел».