Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов - Михаил Успенский

Лёвушка где-то спал, я слышал его свист.

Мы занимали два купе, и нас принимали за цыган. Во всяком случае, тётя Ашхен кому-то яростно гадала на картах, я видел это сам, своими глазами.

Мир сходил с ума. Чем мы-то хуже?

Я читал наизусть Отто Рана.

Боги несчастны.Боги наги и несчастны, а также убоги.Именно так: убоги —Хотя за убогость извечно корят человека.Отсюда следует вывод:Боги в убожестве их — лицемеры(Как будто и прочего мало).Но все же сосредоточусь на главном.

Боги несчастны,Несчастны, наги и убоги,Но не с рожденья —Рождаются боги мгновенно,После — живут,И живут они тягостно долго…Может быть, этим всё объясняется?

Знал я людейИз тех, кто живет необдуманно долго.В них человеческогоПочти не осталось,А мудрость сродни любопытству злого ребёнка,Обрывающего насекомые ножки.

Впрочем, во мне самомТоже не так уж много этого самого человеческого сохранилось.Трудно судить.

Боги живут непомерно и горестно долго,Но не взрослеют, избавив себя от докукиСей — как докучной и необязательной.Может быть, этим всё объясняется?

Боги всегда правы — поэтому боги несчастны.Боги правы и тогда, когда позабыты, —Мир своей правотой отравляя, —Поэтому мы несчастны.Но нам до богов далеко: мы живём короче,И наши несчастья короче тысячекрат.А боги несчастны вечно, убого и долго,Поскольку чрезмерно долго живут в несчастье.

И главное — как же всё-таки долго,Долго, мучительно, мстительно, злобно, бессильно и жалкоОни умирают.

Кто-то из них сказал: по делам и воздастся.Он тоже был прав.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

33

Есть ли смысл жизни? Смотря когда.

С проклятым маугли в Мексике вышла накладка. То есть маугли был, но не тот. Другой. Хотя похожий. Но стопудово другой…

Но очень похожий. Соблазн был. Однако люди отговорили.

Тем не менее Шпаку и Шандыбе велено было пока сидеть в Мехико, поводить там жалом, а заодно ознакомиться с творчеством и биографией художника Диего Риверы. Смысла в этом друзья не видели никакого, но сочли за благо не залупаться. Non licent in bello bis peccare, как не без оснований полагал Шпак.

Они сходили в музей и с удивлением узнали, что у Риверы в близких корешах ходил Лев Троцкий. Про Троцкого обоим известно было мало, разве что он еврей — и вдобавок несколько народных пословиц и поговорок, в которых субъект представал человеком достаточно неприятным. Впрочем, и тот факт, что Троцкий тянул жену Риверы чуть ли не в присутствии мужа, как-то не добавлял симпатий к персонажу. Жена эта, Фрида, была женщина хромая и на лицо ужасная, но картины рисовала будь здоров, куда там тому захудалому Ривере. В общем, понять этих людей искусства было непросто…

Заодно Шпак пополнил свою коллекцию ножей несколькими новыми удачными клинками. Особенно ему нравилось мачете с рукояткой, обтянутой акульей кожей.

Потом им сообщили, что маугли видели одновременно в Порт-о-Пренсе и в Кингстоне, на Ямайке. Шпак знал: и то, и другое — жуткие беспонтовые дыры, но Шандыба вдруг взбреднул Ямайкой. Рейсовые самолёты летали что туда, что туда в две недели раз, поэтому друзья просто наняли лёгкий джет. Он был хуже того, который пришлось бросить в Италии, раз в сорок, и в воздухе держался, дребезжа, — однако выбирать не приходилось. Сговорились за девятьсот зелёных до Кингстона и обратно плюс по триста за каждые сутки ожидания в порту.

Вылет назначили на завтра, на семь утра, и вечер друзья решили скоротать с недорогими девушками за гильзочкой-другой текилы. Оба текилу не жаловали, но трудно было противостоять общественному мнению…

Проснувшись в четыре утра от жуткого сушняка и не найдя ни бумажников, ни дорогих телефонов, оба даже не слишком расстроились, потому что ухудшить настроение им уже ничто не могло.

А потом Шпак сообразил, что ведь паспорта-то и основные деньги хранились в сейфе отеля! Настроение даже немного поднялось, чему весьма поспособствовало холодное пиво. С тем друзья и покинули отель…

Чтобы уже никогда в него не вернуться.

В ожидании парабеллума

В Марселе Тигран, не мелочась, снял небольшую виллу. Нам всем хотелось отдохнуть от революционных неудобств.

К марсельскому Хранителю ключа, мсье д`Арсуа, я взял Ирочку. Это было наитие. Думаю, не будь её — или будь на её месте хоть кто-то другой — ничего бы у меня не вышло. А так…

Ну, промучились мы часа четыре, это да. Мсье оказался крепким орешком. Однако в конце концов он нам поверил. Тому, что мы имеем право войти в рум…

Ирочку я оставил снаружи — такие вот закрытые пространства она тоже довольно плохо переносила. Конечно, зря я это сделал, но задним умом мы все крепки. В конце-то концов, ясный день, тихий район. Сидит себе девочка на скамейке…

Мне повезло сразу: никуда не переходя, сразу же — я нашёл одиннадцать свечек. Две оставил на месте, остальные взял.

Никто не знает — ни отец, ни Брюс, — откуда в румах берутся эти свечки. Будто кто-то невидимый изредка обходит помещения и пополняет запас. Например, в лампах всегда есть масло — и даже если их оставить горящими и спуститься в рум через год, они будут гореть…

Кроме свечек, я взял две гранулы ксериона (из трёх, что лежали в ящике) и два карабина с патронами (после Швейцарии мне было как-то неловко без оружия — словно в людном месте без штанов). И ещё я прихватил — наконец-то! — парабеллум…

Упаковал карабины в длинную картонную коробку из-под какого-то компьютерно-музыкального прибамбаса (по дороге к входу в рум я подобрал её на улице — был уверен, что пригодится) и только собрался подняться наверх, как вдруг на лестнице зазвучали шаги.

Появились: Ирочка впереди и наш японец (никак не могу запомнить его имя!) сзади. Японец держал Ирочку поперёк груди одной рукой, а другой — прижимал к её шее нож.

На плече японца болталась сумка с Граалем.

Он стал кричать что-то — с жалобными интонациями и, кажется, на ломаном английском. Но я его честно не понимал — а Ирочка, похоже, просто ни на что не реагировала. Опять возвращалась та дрянь, из которой я её так упорно выковыривал…

Я был очень зол на японца. Медленно сказал: не понимаю. Повторил по-английски — ещё медленнее. Раз, другой, третий. Кажется, до него дошло. Он понял, что словами ничего не добьётся, надо показать пальцем. А все пальцы были заняты…

Потом я сообразил, что в руке у меня парабеллум. Я показал, что осторожно кладу его на пол и отпихиваю к стене.

В полумраке могло показаться, что так я и сделал. На самом же деле я засунул пистолет за пояс сзади.

Увы, когда я встал, он провалился в штаны. Так что все мои ухищрения оказались бессмысленными. Последний штрих испортил всю картину…

Японец убрал нож от горла Ирочки. Но не ослабил хватку. Он неприятно пыхтел и потел. Подталкивая Ирочку сзади, подошёл к столу. Стал рассматривать пометки, по-птичьи наклонив голову.

Во всех румах посередине комнаты стоит стол, обычно круглый, обычно с каменной столешницей. В центр стола, на небольшое возвышение, ставят свечку — там всегда есть след от сгоревших. А дальше надо определиться, куда тебе надо — то есть либо по карте (готовых карт не существует, в своё время Брюс, отец и Костя составляли их сами), либо по меткам на стенах, либо — по меткам на столе. На столах же всегда изображён круг с нанесёнными сторонами света и с непривычным делением окружности на сорок восемь секторов…

Отец говорил, что оставлять свои пометки не принято — по каким-то скрытым причинам. Но, наверное, эта традиция, этот обычай возник в сравнительно памятные времена, потому что на некоторых столах (я случайно подслушал тот разговор отца и Брюса, клянусь!) — на некоторых столах отметки всё же были, причём очень старые. Древние. Нанесённые каким-то таинственным способом. Абсолютно непонятные и неизвестно на что указывающие.