Смерть президента - Виктор Пронин

— Никак нет! — хором ответили Бельниц, Собакарь и Кукурузо. Они опять вытянулись, втянули животы и вскинули подбородки. И даже ответили по-военному, полагая, видимо, что такой ответ должен понравиться Пыёлдину. Есть в нем и солдатская твердость, и солдатская готовность подчиняться, не рассуждая.

— Молодцы! — не сдержался Пыёлдин от похвалы.

— Рады стараться! — опять вскрикнули все трое одновременно, будто не одну неделю тренировались отвечать начальству вот так дружно, уверенно и напористо.

Пыёлдин поправил шляпу, чуть сдвинув ее на затылок, чтобы лучше видеть всю троицу, прошелся вдоль этой небольшой шеренги, осмотрев каждого с головы до ног. Не удержался, ткнул кулаком в безвольный живот Собакаря, который, несмотря на отчаянные усилия, никак не мог втянуть его в себя. Тот от легкого удара дернулся, напрягся, сделал еще одну попытку подобрать живот, но кончилось все тем, что он с протяжным писком испортил воздух. И мгновенно покрылся испариной — его ужаснуло то, что сейчас может произойти. Но Пыёлдин великодушно не заметил легкой оплошности милицейского организма и отошел в сторону — в камере происходили конфузы куда покруче.

— Чувствую, что мы с вами сработаемся.

— Так точно!

— Можете называть меня Каша.

— Так точно, господин Каша!

— Идите, — Пыёлдин сделал отбрасывающий жест рукой. — Объясните людям положение… Проведите разъяснительную работу… На каждого заложника ложится большая ответственность. Все должны понимать, что нас объединяет общее дело, общая опасность. — Пыёлдина снова охватило куражливое настроение, и он, видя, с каким уважительным вниманием слушают его, продолжал развивать тему: — Мы должны противопоставить этой опасности нашу сплоченность, наше единство, нашу самоотверженность. Согласны?

— Полностью, Аркадий Константинович! — воскликнула копия президента.

— Мы договорились — меня зовут Каша.

— Виноват! — Бельниц прижал растопыренные ладони к бедрам.

— Вот то-то, — ворчливо заметил Пыёлдин. — Наше единство — залог общей победы. Подчеркиваю — победа у нас может быть только общей. И поражение тоже будет общим — это я вам обещаю. Ванька, я правильно говорю?

— Согласен с тобой, Каша, — ответил Цернциц с серьезным выражением лица.

— Провокаторов, слабодушных, людей, готовых изменить общему делу, — выявлять и уничтожать.

— Будет сделано! — хором откликнулись городские власти.

— Вопросы есть?

— Насчет туалета, — пропищал Собакарь. — Некоторые просятся, причем очень настойчиво, теряют всякие приличия, ведут себя просто безобразно…

— Мы уже об этом говорили. — Пыёлдин повернулся к Цернцицу. — Ванька, как быть?

— Гадить можно. Но только в туалете, только по одному, только с сопровождающим. Назначьте ответственных, чтобы не было никаких чрезвычайных происшествий. Бумагу экономьте, неизвестно, сколько нам еще здесь быть. Вообще я бы выдавал туалетную бумагу только особо доверенным, надежным, преданным заложникам. Это будет способ поощрения.

Бельниц раскрыл блокнотик и тут же принялся записывать указания.

— Правильно, — сказал Пыёлдин. — Все должно быть записано. В четные часы в туалет идут четные ряды, в нечетные часы гадят те, кто занимает нечетные ряды. Вопросы есть?

— А если власти отключат газ, воду, свет?

— Не отключат. Власти здесь.

— Так-то оно так, — поежился Бельниц. — Есть печальные примеры, когда все-таки отключали…

— Ну что ж, если отключат, начнем сбрасывать заложников, — спокойно произнес Пыёлдин. — Начнем с тех, кто очень уж хочет погадить. Зачем нам люди со слабой перистальтикой? А, Ванька?

— Действительно, — Цернциц пожал плечами. — Совершенно ни к чему.

— Беспокойство от них и дурной запах, — добавил Пыёлдин. — Смотрите, под вашу ответственность. Чтоб я не чувствовал ни беспокойства, ни дурного запаха. А теперь валите отсюда, нам нужно поговорить.

— Да, надо бы, — согласился Цернциц. — Пора.

Пыёлдин недоверчивым взглядом проводил трех представителей власти, которые, неловко столкнувшись в двери, застряли, не сразу смогли пройти, а проскочив, тут же угодливо оглянулись и, улыбаясь, осторожно прикрыли за собой дверь. Похоже, даже после этого они еще некоторое время пятились, продолжая кланяться и приседать.

— Справятся, — обронил Цернциц, поняв его беспокойство. — Иначе их растерзают сами же заложники. Теперь они твои, они отвечают за все… Ведь все понимают… Эти люди создали условия, при которых какой-то занюханный уголовник смог захватить весь цвет города, его гордость и красу.

— Это ты о ком? — побледнел под шляпой Пыёлдин.

— О тебе, Каша. О ком же еще… Зря яришься… Я ведь не говорю, что думаю о тебе на самом деле, я произношу слова, которыми будут добивать тех же Бельница, Собакаря, Кукурузо… А как они тебя еще могут назвать? Охрану мою перебил у них же на глазах, еще кое-кому досталось… Как тебя назвать? Надеждой нации?

— Может быть, — проворчал Пыёлдин. Он пристальнее, подольше задержался взглядом на лице Цернцица, пытаясь понять его намерения, озадаченно склонил голову к плечу.

— Зачем ты прилетел, Каша?

— За деньгами.

— Сколько тебе нужно?

— Миллион.

— Пошли, — сказал Цернциц и поднялся из кресла.

— Куда?

— В сейф. За миллионом.

— На каждого! — быстро сказал Пыёлдин, поняв вдруг, что вот в эти самые секунды может крепко промахнуться. И когда брякнул, что, дескать, требует по миллиону долларов на каждого из двенадцати террористов, он ожидал от Цернцица чего угодно, но только не того, что произошло на самом деле. А Цернциц как бы и не слышал этого чудовищного уточнения, просто не обратил на него внимания.

— Пошли-пошли. — И он первым направился к выходу из кабинета.

— Ты слышал, что я сказал? — спросил Пыёлдин дрогнувшим голосом.

— Я слышал даже то, чего ты еще не сказал, — ответил Цернциц, не оборачиваясь. — Я слышу заранее, Каша, я всегда слышу заранее.

— Я не показался тебе слишком жадным?

— Ты всегда им был.

— Да? — обиделся Пыёлдин, хотя Цернциц ничего не сказал от себя, он лишь согласился.

— Как и я, — великодушно добавил банкир, чтобы снять напряжение. — И потом, Каша… Деньги должны знать свое место.

— То есть они должны находиться в сейфе?

— Я о другом… Деньги должны занимать в жизни человека только то место, которое он им отводит. Но не больше. Богатство — это не количество денег, это отношение к ним.

— Сколько бы их ни было?

— Да. Чем их больше, тем меньшее место им нужно отводить.

— Даже когда мне позарез нужен трояк?

— Тут уж никуда не денешься, трояк волей-неволей становится целью жизни. Но когда требуется миллион долларов… Вступают в силу другие законы.

— И ты мне его дашь?

— Дам, по миллиону на каждого. Хотя пять минут назад ты не собирался просить двенадцать миллионов. Пять минут назад тебя устраивал один миллион. Я правильно тебя понял?

— А почему ты не возмущаешься, не торгуешься? Может быть, я согласился бы взять и половину? Почему не плачешь и не причитаешь?

— А зачем, Каша? Если я буду жаловаться на бедность — ты удвоишь сумму. Ведь удвоишь?

— Не знаю… Но желание такое возникает.

— Вот видишь… Но ты же держишь слово, как и прежде? Не поплывешь при виде пачки денег? Не растечешься манной кашей по белой скатерти? — Цернциц все это время шел впереди и только сейчас оглянулся, с улыбкой посмотрев на Пыёлдина.

— Ладно, Ванька… Остановись… А то уж больно ты красуешься перед самим собой… Остановись.

— Старое вспомнил.

Подойдя к неприметной двери в конце коридора, Цернциц нажал несколько кнопок в цифровом замке, стараясь стать так, чтобы Пыёлдин не видел, какие кнопки он нажимает, в каком порядке.

Дверь распахнулась.

— Входи, Каша, — произнес Цернциц таким будничным голосом, будто приглашал на собственную кухню. Впрочем, возможно, так и было — сейф служил ему своеобразной кухней, где он изощренным своим умом сочинял всевозможные пакостливые блюда для остального мира. — Входи, будь как дома… Только дверь за собой закрой. Вот так, поплотнее, пожалуйста.

— А ты меня здесь не прихлопнешь? — спросил Пыёлдин, опасливо озираясь по сторонам.

— Нет, — ответил Цернциц. — Не прихлопну.

— А мог бы?

— Конечно.

— Как?

— Ты сколько времени ковырялся у той стальной двери? Двух секунд мне бы хватило, чтобы ты навсегда там остался.

— А про это ты не забыл? — Пыёлдин похлопал ладошкой по автомату, который висел у него на животе и неизменно устремлял черный свой взор точно в том направлении, куда смотрел сам Пыёлдин.

— Не смеши меня, Каша, не надо. Ты же простоват, немного доверчив, немного глуповат… Иди сюда… Видишь эту кнопочку?