Милая, хорошая - Татьяна Тронина

– Все хорошо, – сказала Алена убежденно.

– Да, просто отлично, – кивнула Сима.

Несмотря на час пик, они доехали до «Синематеки» довольно быстро – у Алены даже еще двадцать минут оказалось в запасе. Сима припарковала машину прямо перед входом, у стеклянных дверей, за которыми были видны небольшой холл и лестница «под старину», ведущая вверх.

Швейцар Лаврентий – пожилой, с необычайно благородным лицом мужчина – стоял у дверей, пряча в рукав сигарету.

– Сима, – вздохнула Алена и положила голову той на плечо. – Сима…

– Что?

– Так, просто…

В этот момент по лестнице спустился Николя и тоже закурил, отвернувшись от Лаврентия.

– Кто это? – удивленно спросила Серафима.

– Это Лаврентий, швейцар. Халатов его взял за чрезвычайно выразительное лицо, но на самом деле старик ужасный матерщинник! И пьет как лошадь, а однажды…

– Да нет – другой! – нетерпеливо перебила ее Сима.

– А, этот… Коля Жданько, официант. Мы его все зовем Николя.

– Интересный… Это у него выразительное лицо, а не у швейцара. Такое, знаешь… Как у поверженного Демона, – задумчиво произнесла Сима.

Они сидели в полутьме, в машине, а за стеклянной стеной горел свет. Николя стоял прямо перед ними – и был виден как на ладони. Он совершенно не замечал, что за ним наблюдают.

– Лицо как лицо, – пожала плечами Алена. – Мне Николя не нравится.

– Почему? – удивленно спросила Сима.

– Он злой. Он всех ненавидит. Крайняя степень мизантропии…

Сима помолчала, не отрывая взгляда от Николя, потом сказала:

– На самом деле такие люди очень нежные и ранимые. Я думаю, что он просто носит маску. Еще он напоминает мне Раскольникова.

– Кого?

– Родиона Раскольникова, из Достоевского. На лице – страдания, напряженная внутренняя жизнь, горение мысли…

Алена вгляделась в Николя, но ничего такого не обнаружила.

– Он ждет, когда его тетка умрет, – деловито сообщила она. – Тетка богатая, после нее останется большое наследство. Тогда он бросит работу и будет жить как рантье, на проценты – где-нибудь там, в глуши, где людей нет.

– Понимаю, – кивнула Серафима. – Очень тонкая, очень нежная душа…

– Фимка! – Иногда Алена называла ее и так. – Ты придумываешь то, чего нет! Николя – не тот, кем можно восхищаться…

– Я художник, Алена, – возразила Серафима. – У Николя потрясающее лицо. А глаза… Длинные ноги в черных брюках – смотри, как переступает ими, точно танцует… И рубашка эта – белая, ослепительно белая, ворот расстегнут, и видно шею… Волосы – длинные, темные, чуть вьющиеся. А поворот головы! Я бы его нарисовала.

– Не знаю, согласится ли он, – пожала плечами Алена. – Хочешь, я спрошу его?

– Не надо! – неожиданно испугалась Сима. – Нет… я передумала его рисовать.

Тем не менее она продолжала сидеть, положив руки на руль, и явно любовалась Николя.

– Ему двадцать три, – тихо сказала Алена.

– Двадцать три… – завороженно повторила Сима. – Юный и прекрасный. С ума можно сойти!

Николя раздавил сигарету в пепельнице и поднялся по лестнице вверх.

– Перестань! – Алена толкнула ее плечом. – Влюбляйся в кого угодно, только не в него. Ладно, я пошла. Пока…

– Пока, – сказала Сима.

На небольшом экране мелькали черно-белые полосы – героиня со жгучими глазами в пол-лица и роковыми изгибами рта бежала к пруду топиться. Потом картинка сменилась, появился он – томный красавец во фраке, с завитым чубом и безупречной осанкой. Он флиртовал в это время с полной, то и дело смущающейся девицей в белом платье с утянутой талией. Фигура у девицы сильно напоминала перевязанную подушку.

«Ах, мадемуазель Синицына, я восхищен вами! Надеюсь, ваш папенька не будет возражать против нашего брака!» Страстный поцелуй, мадемуазель Синицына сопротивляется для виду.

Картинка немедленно сменилась, и на экране показался папенька – козлобородый старец, который за обширным столом усиленно пил что-то из бокала, потом ел, потом снова пил, не переставая смеяться и болтать с соседями по столу, потом снова ел и пил. Судя по всему, с папенькой проблем бы не было.

Картинка сменилась в очередной раз – первая героиня, та, что со жгучими глазами, обрушивалась в пруд, поднимая тучу брызг, и немедленно уходила под воду…

Алена усилила звук, нагнетая драматизм – пальцы стремительно заскакали по клавишам. В зале одобрительно засмеялись. Эти старинные фильмы шли на ура – в сюжет можно было даже не вникать.

В половине одиннадцатого Алену поймал Халатов.

– Алена, на минутку… Ты, например, знаешь, что такое «поесть по-русски»?

– Иван Родионович…

– Не знаешь! – торжествующе воскликнул тот. – Пойдем-ка со мной… Поесть по-русски – это целый ритуал, понимаешь… Перво-наперво – холодный графинчик водки, я повторяю в который раз – начинать надо именно с него. Водочку закусываем московской селяночкой с осетринкой и скобляночкой на сковороде. А закусивши, приступаем к паюсной икорке со свежим огурчиком. Потом кушаем уху из налимов с печенкой, а к ней нам подносят расстегай и холодного поросенка. На сладкое пробуем гурьевскую кашу… Что, чувствуешь – начинает выделяться желудочный сок?

– Немного.

– Вот! – закричал Халатов, блестя глазами. – Сейчас я тебя кое-чем угощу… Я, понимаешь, до тех пор не успокоюсь, пока ты не почувствуешь настоящий здоровый аппетит, от которого, значит, даже оторопь берет!..

…В половине двенадцатого Алена вышла из ресторана, чувствуя неприятную тяжесть в желудке и ненависть к гурманам. На лестнице она столкнулась с Николя.

– Поедем вместе? – обернулся тот. – Чего, в самом деле, лишние деньги тратить…

– Ладно, – подумав, согласилась Алена.

Они вышли на улицу, где кружила холодная метель, и тут Алена увидела Симину белую «Оку».

– Ого… – Алена бросилась к машине. – Сима, ты до сих пор здесь?

Сима вышла из машины. Красный колпак она сняла, и ледяной ветер моментально растрепал ее рыжие волосы.

– Алена, познакомь меня с молодым человеком, – сказала она серьезно, обеими руками держась за воротник своего френча.

Николя подошел ближе, внимательно посмотрел на Симу.

– Сима, это Николя, Николя, это моя подруга Сима… – удивленно пробормотала Алена. – То есть Серафима!

– Садитесь в машину, а то холодно…

Они залезли в «Оку», причем Алену затолкали на заднее сиденье.

– Николя, я хотела бы вас нарисовать, – серьезно произнесла Сима, повернувшись к тому. – Что скажете?

– Вы художница? – не сразу, после довольно долгой паузы, поинтересовался Жданько.