Австралоиды живут в Индии - Людмила Шапошникова

— Черанги! — окликаю я ее.

— А, мадама!

«Мадама» прочно прилипло ко мне как имя собственное.

— Что это вы распелись и растанцевались? — спрашиваю я.

— А как же! — смеется Черанги. — Мы идем на свадьбу. А когда свадьба, должно быть весело. Пойдем с нами! — неожиданно предлагает она. — Будешь петь и танцевать.

Я немедленно увязываюсь за панья, правда, петь и танцевать, как они, я не умею. Но мне почему-то весело и хорошо шагать в этой поющей и пляшущей компании. Мы идем через джунгли, горы, поля и деревни. По дороге к нам присоединяются еще панья. И у нас уже не один барабан, а два. Не одна флейта, а три. И наконец прибываем в деревню Чингери. Ее хижины разбросаны между деревьями по склону горы. Навстречу нам выходит мупан — старейшина Караван.

— А мы привели тебе мадаму! — кричит ему Черанги.

— Ладно, — соглашается мупан. — Пусть мадама бyдет нашим гостем.

Наш оркестр присоединяется к музыкантам, стоящим в тени раскидистого дерева.

Мупан, отец невесты, озабочен предстоящей церемонией и выглядит несколько торжественно. Сама невеста Вилати еще сидит в хижине. Ее не выведут, пока не появится жених. Жених не заставляет себя долго ждать. На тропинке у подножия горы появляется новая группа людей. Там тоже бьют в барабан. Впереди группы шагает жених. Среднего роста, коренастый парень в новой белой рубашке. Его зовут Палал. Жениховы родственники с присвистом и плясом врываются в деревню. Старик, отец жениха, ставит перед хижиной глиняный горшок с падди (неочищенным рисом), кладет гроздь бананов и бетель. Это жениховы дары. Старая сгорбленная женщина, бабушка Вилати, выводит невесту из хижины. Невесту всю запеленали в кусок белой ткани, и она движется ощупью. Плечи невесты вздрагивают, и из-под покрывала доносятся какие-то всхлипывающие звуки. Наверно, плачет, — думаю я. И ошибаюсь. Когда бабушка сдергивает покрывало с головы Вилати, я обнаруживаю, что Вилати смеется. Черанги толкает меня в бок и говорит:

― Ну разве не смешно? Завернули человека с ног до головы. А все старый мупан придумал. У панья так не бывает.

— Фух! — говорит Вилати сквозь смех. — Запеленали, а зачем, даже ты объяснить не можешь, — обращается она к отцу. Но мупан сохраняет серьезно-торжественное выражение и важно заявляет:

— Так надо. Так поступают все в округе.

― Ладно, ладно, — машет рукой жених Палал, подходя к Вилати. — Тебе всегда надо знать, что и почему. Поступай, как говорят.

— Вот именно, — вслед за ним повторяет мупан, — поступай, как говорят.

Караван делает знак оркестру, тот замолкает. Теперь уже никто не танцует, наступает торжественный момент. Вилати и Палал садятся рядом на циновку. Мупан выносит из хижины кусок ткани — это новая одежда невесты. На белой ткани лежат две гирлянды из красных цветов и листья бетеля. Рядом с Вилати садится женщина из рода жениха, рядом с Палалом — мужчина из рода невесты. Теперь силы уравновешены. Мупан берет гирлянду. Вдруг возникает какое-то замешательство. Невесть откуда взявшийся юркий старичок головой вперед ввинчивается в толпу родственников и гостей, стремительно просверливает ее и останавливается запыхавшийся перед мупаном. Набедренная повязка старичка вот-вот свалится, и он поддерживает ее темной узкой рукой.

— Ты, — выкрикивает старичок в лицо мупана, — самозванец!

Караван удивленно смотрит на старичка, и на лице его появляется странное выражение: смесь обиды и почтительности. И вдруг он начинает тоже кричать.

— Жрец! Тоже называется жрец! Ни на одну цермонию вовремя не можешь прийти!

— Не твое дело! — парирует старичок. — Давай сюда гирлянду.

Мупан покорно протягивает ему гирлянду. Конфликт между духовной и гражданской властью затухает, не успев разгореться до размеров междоусобной войны.

Жрец берет гирлянду, прижимает ее двумя ладонями ко лбу и, что-то шепча про себя, поворачивается во все четыре стороны. Потом протягивает гирлянду женщине, сидящей рядом с Вилати. Так же он поступает и со второй гирляндой, только отдает ее мужчине. Религиозное таинство совершено. Жрец победно оглядывает паству и… теряет набедренную повязку. Паства непочтительно хохочет. Вилати и Палал раскачиваются и стонут. Они уже не могут смеяться. Смущенный жрец юркает в толпу.

— Тоже мне жрец! — саркастически замечает гражданская власть. — Одежду и ту не может завязать…

В это время сидящие рядом с женихом и невестой надевают на них гирлянды, а старик из рода жениха кладет на падди семь рупий — плата за невесту. Начинают бить барабаны, взвизгивают флейты. Женщины становятся в круг и, чуть согнув в талии тела, плавно двигаются. Темп музыки нарастает, и танцоры убыстряют шаг. Теперь они будут так танцевать до утра. Вилати и Палал удаляются в хижину Каравана. Мупан подходит ко мне и спрашивает:

— Мадама, хочешь посмотреть, что они делают в хижине?

Мадама не знает, как поступить. Мупан, видя мое замешательство, смеется и говорит:

― Иди, иди, не бойся.

В хижине горит дымный очаг и стоит зажженная масляная лампа. Вилати и Палал сидят перед очагом и едят рис, который сложен горкой на банановом листе. Потом я узнала, что трапеза с одного листа — важнейшая часть свадебной церемонии, ее изначальная основа. Во времена предков этим все и ограничивалось.

На следующий день Вилати и Палала повели под музыку и танцы через джунгли в поля, в деревню Палала. Там они пробыли три дня и вновь вернулись к Каравану, отцу Вилати. Этого требовал закон предков — муж должен жить в роду жены. Мупан соблюдал эти законы, несмотря на то, что вносил иногда в них свои новшества. Закон предков требовал и другого. Дети, которые родятся у Вилати, будут принадлежать только ей, ее роду. Так было во времена прародительниц, когда мужчины еще не думали о том, как проявить свою власть. Так осталось и сейчас.

6

Семья пророков

Когда есть пророк в своем отечестве, то всем становится как-то не по себе. Когда появляется пророк в семье, то возникает возможность катастрофы. Если пророк муж, жене остается удел философа. Если пророк жена, то мужа философия, наверно, уже не спасет. Ну, а если пророки тот и другой? Тогда, по-видимому, жизнь становится невыносимой и превращается в извечное состязание, кто кого перепророчествует. Наверно, в другом месте, у другого народа, жизнь такой семьи могла бы кончиться полным крушением. Но только не у панья.

Все знают, что в семье Чундана два пророка — сам Чундан и его жена Кулати. И этому никто не удивляется. Панья видали еще и не такое. Зато удивилась я, представив себе в подробностях жизнь такой семьи. Но действительность опровергла мои измышления. Выяснилось, что каждый из них пророчествует на стороне. И у них, как и у других панья, не было пророка в своей семье.

Когда я пришла в деревню, Чундан сидел около своей хижины и сосредоточенно строгал палку. У ног его в пыли ползал кудрявый большеглазый малыш. Чундан совсем не был похож на пророка. Молодой, с простым серьезным лицом, он, пожалуй, не отличался от любого панья или от кули с чужих полей. Поэтому я и спросила сразу:

— Ты пророк?

— Да, — серьезно и просто подтвердил Чундан. И вновь принялся за свою палку.

— Ну и как ты работаешь? — задала я не очень умный вопрос.

— Как все, ― спокойно ответил Чундан. ― Как все пророки. Но об этом меня никто не спрашивает. Все знают, как это происходит.

— А я не знаю, — искренне призналась я.

Чундан удивленно вскинул на меня глаза и отложил палку в сторону. Я поняла, что теперь начнется серьезный разговор.

— Совсем ничего не знаешь? — переспросил Чундан.

— Совсем, — подтвердила я.

— В твоем племени нет пророков? — продолжал удивляться Чундан.

— Нет, — уныло покачала я головой.

— Ну, это другое дело — сочувственно посмотрел на меня Чундан.

В месяц кумбам (февраль — март) на пророков бывает большой спрос. Они просто нарасхват. Почему именно в кумбам, Чундан не знал. В подходящий день этого месяца в деревнях панья начинают бить барабаны. Тогда Чундан надевает браслеты с колокольчиками на ноги, набрасывает на плечи красное покрывало и берет большой нож-секач. Таким ножом кули на плантациях рубят ветви деревьев. Бьют барабаны, Чундан танцует до тех пор, пока в него не вселится кто-нибудь.

— А кто может вселиться? — спрашиваю я.

— Дух предка. — Чундан загибает первый палец. ― Боги. В меня вселяются только три бога: Мариамма, Каринкутти и Чатан.

— Всего-навсего три? — сочувственно спрашиваю я Чундана.

— Всего три, — подтверждает серьезно Чундан. В некоторых вселяется и больше. А когда в меня долго никто не вселяется, я рублю себя ножом.

И тут я замечаю, что плечи и грудь Чундана покрыты шрамами. Мне становится не по себе.