Все мои лица (СИ) - Шутова Юлия

А Байбаков спокойно так говорит:

– Я знаю. С Веркой я разобрался. Там всё в порядке.

Отупело булькаю:

– Откуда ты узнал?

– Девочка на твой телефон звонила. Ты же не доехала.

Ох, я ж и дура! Кретинка! Конечно, Верка звонила и звонила, пока Глеб не пришёл домой и не снял трубку.

– Ты где находишься? – спрашивает Байбаков

– Дед, а мы где? Это что за место? – спрашиваю я.

– Дак, Жадилово.

– А до города далеко?

– Дак, кило̀метров восемьдесят. Ко мне дочушка-то по выходным ездиит. С городу.

– Жадилово! – радостно ору в трубку. – Восемьдесят километров! Приезжай. Я тут у… Вас как зовут? И номер дома какой?

– Игнат Поликарпыч меня зовут. Фефелов. А дом пятый.

– Слышал, Байбаков? Дом пять, Фефелов! Давай, жми. Они на рассвете обещали вернуться.

Час-полтора надо, чтоб добраться. Это если в машину прыгнуть. А если группу захвата собирать? Чёрных человечков? Это я не знаю. Да и дадут ли? Может бумаги всякие надо подавать. Есть у Байбакова нужные бумаги? Откуда я знаю.

***

– Игнат Поликарпыч, давайте чаю попьём, – заискивающе улыбаясь, говорю.

Только сейчас я осознала, что сутки ничего не ела – пару-тройку глотков воды из ведра, и все. Раньше не до того было, а теперь живот очнулся и заурчал: «Кор-р-рми!»

Игнат Поликарпыч, видимо, дотумкав, что попал в дела «сурьёзные», о каких и порассказать потом будет чего, как-то весь подобрался, выправился и бодро посеменил на кухонку. Завозился там, забренчал чем-то.

Я осталась в комнатных сумерках. Скудный свет от лампочки из прихожки, да сполохи от телика – вот и всё освещение. Из мрака мне навстречу шагнула девушка – отражение в высоком зеркале старого трюмо. Подхожу поближе: чумазое осунувшееся лицо, перепутанная соломка во все стороны над бледным лбом. Настоящее лицо. Не придуманное, не нарисованное. Мое. Заглядываю в глаза, как в окна.

– Привет, – говорю той, что живёт позади моих глаз. – Мы справились, да? Мы живы?

– А то ж, – отвечает она, – у нас есть дела поважнее, чем смерть: Африка, её будущий ребенок, Байбаков…

– А Байбаков тут при чем?

Пожимает виртуальными плечами:

– Сама знаешь.

– Чево там стала? – раздается из кухни. – Сюда подь. Сидай.

Я просочилась в узкий лаз между холодильником и столом, поёрзала на табуретке, привалясь спиной к белой холодной дверце. Дедок что-то помешивал на большой чугунной сковороде, водруженной на электроплитку, рядом косноязычно бормотал электрочайник.

– На-кось вот, – сковорода опустилась на выщербленную разделочную доску передо мной, – картохи с грибами поешь, чё ж чаем брюхо полоскать. А может, того, – дед пощёлкал по шее, – по стопарику? У меня самогон знатнеющий. Не сумлевайся. Сам делаю. Дочушка и в город берёт.

К сковороде, аппетитно пахнущейёгрибной жарехой, добавился хлеб, щедро отрезанный толстыми ломтями, пара соленых, чуть примятых огурцов, порезанная кольцами луковица. Набив рот, картошкой, я закивала: того, так того. Думаю, стопарик самогона мне не помешает. Исключительно для успокоения нервов. Хлопнула обшарпанная дверца стенного шкафчика – на стол выпрыгнула бутылка с этикеткой «Старейшина» и содержимым вполне коньячного цвета.

– Это чего у вас, Игнат Поликарпыч?

– Дак чего? Сказал же, самогон, – дед удивился моей недогадливости.

– А чего коричневый?

Он хитро прищурился:

–А-а-а! Это ж кедровка у меня. На кедраче настояно. Для здоровья жуть, как полезно.

Кедровка забулькала в мутненькие стопочки.

– Давай-кось, девонька, за здоровье.

– Ага, – говорю, – и за свободу.

Самогон был шершавый, как наждак, норовил застрять, но я всё же проглотила. Он обжёг мне горло, ухнул в живот, и там распух жарким шаром, наполняя меня теплом и уютом. Мне понравилось.

– По второй, что ли?

Я кивнула.

Как приехал Байбаков, я пропустила – уснула прямо за столом после второй стопки. Почувствовала, что кто-то трясет меня за плечо, и обнаружила, что сижу, уронив голову на руки. Разлепила веки: Глеб! Выскочила, свалив табуретку, из траншейки между холодильником и столом и на шею ему прыг. Не задумываясь. И только вдохнув его запах, знакомый, не даром же спали на расстоянии полуметра, охнула внутренне: «Что ж я?! Куда?» – отстранилась, глаза в пол:

– Извини. Само как-то…

Сели, рассказала ему что да как. Спрашиваю:

– Ты один?

В смысле, где группа захвата?

Кивает:

– Пока один. Через час-полтора подъедут.

Я успокоилась: приедут чёрные человечки, попрячутся по кустам. Явится Носорогов со своей пастушкой, наденут они судейские мантии и пойдут меня вешать. А тут спецназ как выскочит: «Ку-ку, ребятки!» – полетят клочки по закоулочкам. Очень меня такая перспектива вдохновляла.

Только зря я раньше времени обрадовалась. Оно, время, отмотало час, потом и полтора, а никто не приехал. Байбаков позвонил кому-то, и по лицу вижу, ответ его озадачил.

– Что? – спрашиваю.

– Машина на трассе заглохла.

– У спецназа? Такое бывает?

– Бывает, – говорит. – Пошли, покажешь дом. Я их там подожду.

Кого их, спецназ или Носорогова с подружкой, я не переспросила.

***

Ну мы и пошли. Чего там идти, метров триста, я уже говорила. Сверху потихоньку начинало просветляться. Луна как-то стушевалась, сдулась, укатилась мячом в дальний край неба. Чернота ночи размывалась, будто в чернила потихоньку добавляли воды и размешивали кисточкой. Вот и место моего заточения – пролезли между жердей во двор, подошли к сараю.

– Понятно, – Байбаков ёнял засов, здоровый деревянный брус, с сарайной двери, посветил внутрь фонариком, занес ногу через высокий порог.

– Осторожно! – я придержала его за куртку. – Не ввались. Там… э-э-э… навоз какой-то у двери.

– Ладно. Пошли посмотрим, что в доме, – он водрузил засов на место.

Мы двинулись к крыльцу, но подняться по нему не успели: из-за поворота дороги вынырнул белый луч света, заметался, подпрыгивая, в пустоте – сюда ехала машина. Чёрные человечки? Нет. Машина, обычная легковушка, быстро приближалась к дому.

– Байбаков, это они! Носорогов со своей мышью. Что делать?

Глеб дернул меня к себе:

– Сюда давай! – пригнувшись, мы порскнули в тень высокого крыльца.

Машина встала, чуть притушив свет, словно опустив глаза. Хлопнули дверцы. Хрумкнули ступени крыльца. Брякнуло, скрипнуло, стукнуло – открылась и закрылась дверь над нашими головами.

– Что-то они рано, – шепчу прямо в ухо Глеба, – не рассвело ж ещё. Могли бы и побольше мне времени оставить.

– Ш-ш-ш, – Байбаков, закрывает мне рот ладонью.

Мы жмемся в угол под стеной, укрытые густой тенью крыльца. Но что будет, когда они, мои тюремщики, спустятся во двор? Путь к сараю лежит как раз в нашу сторону, достаточно чуть оглянуться, и вот они, мы. В доме включается свет. Жёлтый скошенный четырёхугольник сетью падает нам на головы.

– Байбаков, сматываться надо.

Страх поднимается в животе. Нужно уменьшиться, сократиться, стать горошиной, закатиться в щель. Ладони потеют. Спина вжимается в жёсткое дерево стены. Если сейчас Носорогов выйдет, я заору и помчусь, не разбирая дороги. Во мне зреет паника. Захватывает управление сознанием, телом – заарканит и понесёт. Глеб тянет меня за угол дома, одними губами, почти без звука, проговаривает:

– Здесь побудь. Не выходи. Поняла?

Трясу головой: поняла, не выйду, побуду. Я врасту здесь в землю, стану деревом, стеной дома, неподвижной и слепой. Я не вижу ничего. И меня никто не увидит, не узнает. Меня нет. Глеб встаёт передо мной, вытаскивает откуда-то из-под мышки пистолет, беззвучно переводит предохранитель в боевое положение. Паника отпускает. Байбаков надёжен, как скала, за его спиной я в крепости. Убеждаю себя: я в безопасности. Он справится. Что ему какой-то Носорогов. Тьфу! А там, глядишь, и группа захвата подтянется.

Шаги по крыльцу. Тяжелые, мужские. Носорогов. Один? Один. Подходит к машине, гасит фары. Идёт к сараю. Звук шагов скрадывает трава. Мантия колышется, перетекает вокруг его тела. Он словно плывет чёрным облаком сквозь падающий из окна свет. Материален ли он? Может, всё, что я вижу, лишь сон моего больного разума? Может, меня, и правда, нет здесь? И я по-прежнему в дурке? На миг такая перспектива показалась привлекательной – психушка, теплое одеяло, пыльные деревья в расчерченном на квадраты окне. Покой. Безопасность.