Старый дом - Всеволод Соловьев

Он подробно ей рассказал о Борисе Горбатове. Из его слов оказалось, что Нина с ним очень откровенна: ему хорошо известно было, какую роль в ее жизни играет Борис. После этого рассказа Катерина Филипповна решила, что это, действительно, для них человек опасный. Но она была гораздо более князя уверена в Нине.

— Устоит, устоит! — повторяла она. — А искушение… Что же, искушение хорошее дело… без искушений нельзя — после них крепнет вера.

Ее уверенный тон успокоил, наконец, князя Еспера. И он, взяв и тщательно спрятав таинственную записку, простился с Катериной Филипповной.

Вернувшись домой и узнав, что княгиня уехала, он постучался в дверь Нины. Та отперла.

— Я нездорова, князь! — сказала она.

— На минуточку, на одну минуточку, не буду вас задерживать… Если нездоровы, отдохните… полежите… это хорошо. Вот только прочтите это… я от Катерины Филипповны. Она откровение имеет…

Нина встрепенулась.

— Что такое?! Что? — в волнении шепнула она, беря записку и поднося ее к свече.

Она прочла и с недоумением взглянула на князя Еспера:

— Что же это значит? Я не совсем понимаю…

— Катерина Филипповна относительно вас задумала и вот что получила. Послезавтра собираемся… Вы должны быть непременно… Будете?

Нина задумалась. Внезапный трепет пробежал по всему ее телу.

— Буду! — проговорила она. — А теперь оставьте меня… пожалуйста, оставьте…

— Хорошо, я сейчас… сейчас.

Он хотел было еще сказать что-то, но остановился, взглянул на Нину. Лицо его вдруг сделалось таким сладким, нежным.

— Ухожу… да хранит вас Бог!

Он протянул ей руку. Она дала свою.

Он нагнулся и вдруг так и впился долгим поцелуем в руку Нины. Но она не заметила даже этого, ее мысли были далеко.

Князь Еспер, наконец, вышел из комнаты. А она почти упала на маленький диван, возле которого стояла и долго сидела неподвижно, с широко раскрытыми, ничего не видящими глазами.

XVII. ПЕРВЫЕ ШАГИ

Борис выехал из дома генеральши очень смущенный и взволнованный, но скоро сумел себя успокоить. Он в мельчайших подробностях вспомнил вчерашнюю свою встречу с Ниной, затем сегодняшнее странное объяснение и не мог не прийти к убеждению, что отчаиваться ему нечего и нечего ждать для себя дурного. Он с детства искал в жизни и видел многое такое, чего не искали и не видели окружавшие его люди. Он давно уверял себя в том, что в судьбе человека действуют какие-то особенные, высшие, мистические законы, перед которыми ничто человеческая воля, человеческая логика и все хитрости разума. Ему казалось, что он уже не раз имел неопровержимые доказательства существования высшего предопределения. Он давно уже решил, что Нина суждена ему, и до сих пор терпеливо ждал встречи с нею. И ведь вот он был прав. Свидание наступило и оказалось именно таким, каким он ожидал его. С первых же слов Нины он убедился, что над ними обоими действуют эти высшие законы и что Нина понимает это точно так же, как и он.

Если бы эта встреча была случайная, не неизбежная, не предопределенная, разве Нина так бы отнеслась к нему. Ведь столько прошло времени! Ведь она тогда была еще ребенком и давно могла бы позабыть его, встретить как постороннего человека. Но она этого не сделала. Прошли годы, и какие годы — самые важные в жизни человека, во время которых в человеке изменяется все, так что он является иногда совсем неузнаваемым, совсем новым существом — и, несмотря на это, они встретились, как будто их разлука была кратковременной разлукой, как будто с последнего свидания они не превратились из детей в взрослых. Как будто не пережили, каждый со своей стороны, целого длинного ряда самых разнообразных впечатлений, которые не могли не оставить в них от себя следов. Что бы ни говорила Нина, но даже самые эти непонятные слова, ее волнение, ее ужас показывают, что Борис ей близок, что между ними, даже помимо их воли, существует самая тесная и неизбежная, главное — неизбежная связь.

«Если бы даже она когда-нибудь без меня любила, — думал Борис, — то и это не может стать между нами преградой, потому что это любовь, это ошибка, та самая ошибка, которую и я столько раз делал. Но что скрывает она от меня? Какую тайну?!»

Он не мог побороть в себе чего-то тоскливого и мучительного, какой-то ревности, поднимавшейся в его сердце. Но он все же продолжал думать:

«Да если бы и была ошибка, она должна же понять, что это ошибка, — и только. Ведь человек в слепоте своей часто борется против высшей силы, направляющей и устраивающей жизнь. Что-то злобное, враждебное ему заставляет его бороться, отклоняться от назначенного ему пути. Но приходит минута, когда все становится ясным, и тогда человек должен поскорее отказаться от бесплодных усилий, которые к тому же могут быть для него и гибельными. Пусть же она немного успокоится. Мне нечего бояться теперь, когда произошла наша встреча. Она уже не уйдет от меня, я ее не выпущу. Но, быть может, то, что для меня ясно, для нее еще не выяснилось. Быть может, эти великие истины жизни чувствуются ею только инстинктивно и не ясны еще для ее разума?!.»

Он решил, что в том случае, если она не сразу будет с ним откровенна, если она не решится сама признаться ему во всем, что ее смущает, — действовать благоразумно, самому постараться все понять и объяснить себе. Понять ее жизнь, отношения к окружающим ее людям. Одним словом, приготовиться к тому, чтобы доказать ей неопровержимо, на основании знакомства с обстоятельствами, неосновательность ее страхов. Он окончательно успокоился, дойдя до успокоения своим собственным путем, который, конечно, показался бы очень странным людям, не знакомым с его мистическим миросозерцанием.

Но у него была способность относиться к жизни разносторонне и из мечтательных сфер быстро возвращаться к действительности, интересоваться ею, погружаться в нее. Так, вернувшись домой и хотя полный ощущений, вызванных в нем свиданием с девушкой, о которой он мечтал целые годы, он все же не стал уходить в себя. Он перешел к новым интересам. Интересы эти были — семья брата. Каждый новый час, проводимый им в родном доме, доказывал ему, что со времени отъезда заграницу здесь многое изменилось и изменилось самым неожиданным для него и печальным образом. Чувство тоскливой неловкости еще более усилилось, когда он вскоре после обеда, за которым присутствовали совсем не интересные ему лица, ушел в свои комнаты под предлогом усталости. Совсем не того он ждал, возвращаясь в Петербург.

В течение двух лет его заграничной поездки многие впечатления стушевались, почти даже забылись. Он только чувствовал сильнее, чем когда-либо, свою связь с семьей, чувствовал страстное желание скорее все увидеть. И вот он дома. Но отца с матерью нет — они еще не приезжали. Карлик умер. А брат и невестка, с первой же почти минуты, заставили его вспомнить то, что им было забыто. Теперь, после двухлетней разлуки, ему стало яснее, чем когда-либо, что между ним и братом очень мало общего, что им и впредь вряд ли когда-либо сойтись. Да, как ни странно это — они совсем разные люди. Они погодки, других братьев и сестер у них никогда не было. Они вместе росли и воспитывались, — очевидно, должны были переживать общие впечатления. Они провели годы своего детства и отрочества почти безвыездно в Горбатовском, среди широкой жизни огромного барского дома, окруженные роскошью, баловством наезжавших соседей.

Они могли бы быть испорчены этой жизнью. Но у них была мать, разумная и страстно любившая их женщина, которая положила в них всю свою душу. Она следила почти за каждым их шагом. Принимала непосредственное участие в их воспитании и даже образовании, так как в течение нескольких лет была единственным их наставником. Она своим примером, своими беседами неизменно внушала им серьезные понятия о значении и обязанностях человека. Учила их не обращать особенного внимания на положение, даваемое им их богатством, не считать себя, вследствие этих случайных, данных им судьбою преимуществ, выше других людей, которым таких преимуществ не дано. Она учила их христианскому смирению, строгому отношению к их обязанностям. Она сама была для них лучшим примером — всегда простая, спокойная, справедливая, с равной снисходительностью и лаской относившаяся ко всем: к знатным и богатым, и бедным.

Отец их, хотя по своему характеру и меньше обращал на них внимания, но как человек благородный и добрый, с широкими взглядами, во многом опередившими эпоху, в которой он жил, не только не мешал этому доброму воспитанию, но нередко и помогал им. Да уж одно то было важно, что его взгляды и решения никогда не расходились со взглядами и решениями жены — и этого не могли не заметить дети.

Затем и старый карлик приносил немало пользы делу воспитания той атмосферой глубокой веры в Бога и любви, которая его окружала, которая дышала от каждого его слова.