Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

– Справа. Но, видимо, такова воля Юпитера, – показал на небо Мамурра, – тебе как верховному жрецу нужно будет истолковать это знамение.

На этот раз Цезарь, не выдержав, рассмеялся.

Со стороны улицы Лата послышались громкие крики:

– Консулы идут! Консулы!

На улице уже показались ликторы, несшие фасции, а среди них шли двое консулов. Антоний был одет в обычную для римлянина тогу и трабею, но вид Цицерона ошеломил даже видавших многое римлян, привыкших, казалось, ко всему. Вопреки многовековым традициям выборов консул был одет в военные доспехи и панцирь. Доспехи Цицерона были богато отделаны рельефными украшениями, но сам вид одетого в латы консула вызвал общее смятение на поле. Даже Катилина был, видимо, смущен. Демагогический жест Цицерона, явившегося вопреки всем нормам в воинских доспехах, особо подчеркнул угрожавшую республике опасность. Консулов и ликторов сопровождала большая группа вооруженных легионеров. Едва бывшие магистраты Рима прошли к центру поля, как легионеры Антистия, рассыпавшись в кольцо, образовали плотный круг. Сам Антистий и несколько его центурионов встали за спиной Цицерона. На всех были надеты воинские доспехи.

– Они сошли с ума! – громко крикнул стоявший недалеко от Цезаря Аврелий Котта. – Это нарушение наших традиций. Никто не имеет права являться на Марсово поле вооруженным.

– Цицерон поступил мудро, – возразил Красс, – хотя напрасно он надел этот панцирь сам, достаточно было его охраны. Здесь консулу ничего не может угрожать. Слишком много римлян еще верят в добродетель нашей демократии. Никто не посмел бы у всех на глазах убивать законно избранного консула. Убийцы не ушли бы живыми с этого поля.

– Наш консул достаточно осторожен, – тихо произнес Цезарь, – я, признаться, не ожидал от него такой уловки. Мамурра, постарайся осторожно обойти наших людей и передай всем, кто еще не знает, – голосуем за Силана и Мурену. Вы тоже идите, – обратился Цезарь к окружавшим его сторонникам.

Среди них были Сервилий Гальба, Авл Гирций, Лиций Минуций Басил, Квинт Титурий Сабин, Домиций Кальвин, Гай Требоний. Все они впоследствии командовали легионами в армиях Цезаря, помогая ему утверждать свое господство на трех континентах.

На середину поля вышел жрец, возглавлявший коллегию жрецов. Согласно обычаям, его особа считалась священной, так как он имел право косить священную траву с Капитолия.

– Слушайте все! – закричал он. – Слушайте!

Фециалы повторили его крик в разных концах поля. Собравшиеся люди замерли, обращаясь в слух. Умолкли всякие разговоры, крики, шум. Наступила относительная тишина и последняя, решающая стадия выборов.

– Сегодня мы избираем консулов и преторов на будущий год, – громко начал главный фециал. – Да пошлют великие боги удачу сенату и народу римскому!

По Фламиниевой дороге еще подъезжали последние представители различных центурий, когда жрецы вынесли огромные корзины и установили их у дибитория. Мальчики, одетые в претексту, стали разносить таблички. Каждый гражданин получал табличку, где он должен был написать имена своих кандидатов – двух консулов и шестнадцати преторов, – среди которых двое – городских – считались самыми главными и заменяли консулов в их отсутствие. Оптиматы выдвинули на этот пост сенатора Марка Кальпурния Бибула – человека, который уже был коллегой Цезаря по квестуре и эдилету. Лишенный талантов верховного жреца, Бибул и без того являл собой жалкое зрелище, а в сравнении с Цезарем вообще выглядел абсолютным ничтожеством.

Пока мальчики раздавали таблички, главный фециал, еще раз напомнив, что римляне должны избрать достойных кандидатов, отошел в сторону. Многие, получив таблички, продолжали обсуждать кандидатуры, словно решая в последний момент, за кого из кандидатов следует отдать свои голоса. Некоторые сторонники Катилины еще пытались агитировать, но их прерывали криками представители других враждующих группировок.

Цицерон, стоявший под охраной своих ликторов и центурионов Антистия, внимательно следил за всем происходящим. Заметив Цезаря, он приветливо ему улыбнулся. От внимательного взгляда консула не ускользнуло то обстоятельство, с каким восторгом приветствуют Цезаря многие римляне.

Стоявший недалеко от него Катул также заметил эти изъявления народной любви и, обращаясь к Агенобарбу и Катону, сказал:

– Все-таки наш народ любит Цезаря. Мы поступили правильно, заключив с ним соглашение.

– Не знаю, – сурово ответил Катон, – чем кончатся наши уступки Цезарю. Мы пускаем волка к овцам. Этот человек способен зайти слишком далеко, когда никто из нас не сможет его остановить.

Каждый из граждан должен был пройти по узким мосткам, бросая свою табличку в корзину. Катилина сделал это одним из первых, бросив выразительный взгляд на Цезаря. За ним поспешили его сторонники. Представители всех центурий потянулись к корзинам. Образовались огромные человеческие колонны. Некоторые еще оставались на поле, решая в последний момент, за кого голосовать. Другие, быстро написав имена кандидатов, уверенно шли к корзинам, выходя из Септы. Жрецы внимательно следили, чтобы никто не голосовал дважды.

Цезарь получил табличку, оглянулся по сторонам и вывел на ней имена Мурены и… Катилины. Затем, написав имена преторов, поднял табличку таким образом, чтобы проходивший мимо Цетег мог прочесть имена кандидатов, за которых голосовал верховный понтифик. От одного голоса Цезаря ничто не могло измениться, но Цетег наверняка расскажет обо всем Катилине, рассудил верховный жрец. Следовало оставить хоть небольшую возможность для маневра, на выборах могло многое произойти. Никто не гарантирован от неудач. Интересно, куда так торопится Цетег, подумал Цезарь, видя, как тот, бросив табличку, заспешил в город.

Уже заполненные корзины жрецы с трудом тащили в дибиторий, где голоса подсчитывались и систематизировались по центуриям. Предприимчивые торговцы разносили по полю свой нехитрый товар – жареный хлеб, лепешки, сыр, различные кондитерские изделия, сладости, воду. В дни выборов, к большому огорчению торговцев, им запрещалось выносить вино на Марсово поле, дабы граждане смогли сделать свой выбор только на трезвую голову. Римляне охотно покупали всевозможную еду, устраиваясь прямо на поле.

Цицерон задыхался в непривычно тяжелых латах и доспехах. Он отказался от еды и с нетерпением ожидал исхода выборов. Его коллега Антоний, напротив, с удовольствием усевшись за специально поставленный для консулов столик, охотно вкушал различную снедь, доставленную его рабами из города.

Солнце стояло достаточно высоко, но темные, неподвижно-черные тучи собирались на горизонте, словно огромное войско, готовое обрушиться на крепостные стены города. Многие люди рассредоточились по полю, весело обсуждая предстоящее подведение итогов, но напряжение не спадало, словно предгрозовая духота коснулась и душ этих людей, вызывая томительно-тревожное ожидание бури.

Не выдержав столь томительного ожидания, Цезарь вошел в дибиторий. Как верховный жрец он имел право присутствовать на окончательном подсчете голосов. Подсчитывались голоса центурий всадников. Почти все отдали предпочтение Мурене и Силану. Но Цезарь знал, что решающее слово останется за голосами других центурий, еще не подсчитанных жрецами.

Со стороны поля слышались громкие голоса, споры, частая брань, неоднократно повторяющиеся обращения к богам, имена кандидатов. Часто одна и та же глотка исторгала хвалу богам и проклятия кандидатам, словно бросая вызов небесам своим богохульством.

Катон, заметивший, как Цезарь вошел в дибиторий, недовольно сморщился.

– Этот человек способен на все, – заметил он вполголоса Катулу, – он может даже подменить таблички.

– Почему ты так ненавидишь его? – спросил удивленный Катул. – Он ведь призвал своих сторонников не голосовать за Катилину.

– Я не могу поверить этому марианцу. Я уже говорил об этом Цицерону. Он всем хочет понравиться, добивается признания толпы, любви черни, уважения сената. Самая страшная опасность для Рима – Цезарь, а не Катилина. Но вы все упрямо не хотите прислушаться к моим словам и понять это.

– Скажи тогда, Марк Красс, – вмешался в разговор Агенобарб, задолжавший цензору огромные суммы, – мы все должники этого богача. В сенате, наверное, нет человека, не занимавшего у него денег.

Невдалеке от них послышался смех. Молодые римляне, собравшись в круг, развлекали друг друга смешными стихами и пародиями. Среди собравшихся выделялись Тит Лукреций Кар, Гай Валерий Катулл. Здесь же находился и молодой двадцатилетний центурион Гай Саллюстий Крисп. Истинный популяр, он считал Цезаря достойным преемником Мария. Саллюстий еще не стал тем чванливо-важным и пристрастным историком, которым его сделает судьба к пятидесяти годам. Молодой жизнерадостный римлянин должен был пройти большой путь до брюзжавшего ханжеством воинственного моралиста и историка, давшего позднее столь полное и страшное изображение заговора Катилины. Находясь сейчас в толпе молодых сверстников своей центурии, он не думал, как многое решается сегодня и в его судьбе. Записки Саллюстия о заговоре Катилины, чудом сохранившиеся в городе во время пожара, принесут будущему историку всемирную славу и признание потомков, несмотря на явную однобокость и пристрастие в освещении исторических событий. Сегодня во время выборов он, давно враждовавший с Катилиной, Лентулом и Цетегом, без колебаний записал имена Мурены и Силана на своей табличке.