Всемирный следопыт, 1930 № 02 - Владимир Белоусов

Так прошел август. К 15 сентября Гуль оправился настолько, что чистил под крыльями, со стороны спины, оба крыла; больное крыло лежало у него правильно подтянутым, все перья были чисты без моей помощи. Я выносил ястреба на двор, на пустырь; Гуль неровно махал крыльями, взбираясь на груду камней у забора, бегал по шесту, подвешенному между двух деревьев, слетал мне на руку, на плечо; он почти не кусался теперь, разве лишь если его дразнили, щупая шелковистые штанишки: штанишки Гуля действительно, были очень приятны наощупь. Видя такие успехи Гуля, я начал учить его летать, в рассчете на то, что крыло зажило и только ослабело из-за долгого бездействия. Понемногу, но каждый день я заставлял ястреба взлетать с руки на табурет, стул, кровать, пользуясь всегдашним стремлением птицы садиться на возвышение. Усиленное кормление тоже помогло, и к концу сентября Гуль мог сам перелетать расстояние в три метра, — с подоконника на письменный стол. После этих упражнений его крыло слегка отвисало,

Должно быть окончательно приручился и привязался Гуль к нам именно после несчастья, когда увидел, что руки человека, приближение которых раньше пугало птицу, кормят ее, чистят и помогают передвигаться. Теперь можно отнять у Гуля мясо, не опасаясь укуса.

В таком неопределенном положении Гуль находился до 20-х чисел октября. Я поехал в Москву, пробыв в отсутствии 9 дней, и по возвращении увидел, что Гуль уже свободно перелетает комнату, садясь всюду, кроме высшей точки квартиры — верха буфета, куда подняться у него еще не хватало силы. Оказалось, что без меня ястреба не трогали, — он сидел спокойно на невысоком насесте, против окна, и сам каждый день упражнялся, слетая на пол, взлетая на кресло, стол, кушетку, а к ночи возвращаясь на свой насест. Спокойный теперь за судьбу Гуля, я стал меньше возиться с ним, — иногда в виде сюрприза, чувствуя, что на плечо село что-то живое и чистится.

В первых числах ноября Гуль взлетел на буфет с плеча Нины Николаевны.

Немедленно я понес его за двор, на пустырь. Гуль сидел на высоте поднятой руки. Взглянув, прищурясь, на небо, ястреб полетел невысоко над землей и, одолев расстояние полквартала, сел на тумбу у винного склада. Я подошел. Гуль охотно сел на руку и на плечо. Когда я подходил к дверям квартиры, он вспорхнул опять и сел на крышу противоположного дома. Никакими средствами не удалось заставить его слететь; ястреб чистился, осматривался и вертелся как балерина. Я ушел в комнату, наблюдая за Гулем из окна. Забеспокоясь, ястреб прилетел на подоконник и скакнул на свою жердочку.

Весь день он летал по комнатам, садясь то на сливочное масло, то на лампу, то на рамы картин. Утром я выпустил его со двора и Гуль, плавно взмахивая крыльями, скрылся по направлению к горам. Я был твердо уверен, что он вернется. Действительно, как стало смеркаться, Нина Николаевна сообщила, что Гуль сидит на бельевом шесте, у крыльца. Взял его, покормил, посадил на жердочку. Совершив туалет, он завернул голову под крыло.

На другой день Гуль опять улетел рано утром и долго не возвращался. Пришлось лечь спать. Я беспокоился.

Надо сказать, что наши окна закрываются изнутри ставнями. Район глухой. Я дремал, и мне показалось, что выламывают стекло в моей комнате. Я зажег лампу и открыл ставню. Это Гуль хлопал крыльями о стекло, сидя на карнизе; он запомнил окно, из которого, больной, так долго смотрел на улицу! Радость была велика. Впустили бродягу, покормили, и он домовито сел на свою жердочку.

В следующие дни, выпуская Гуля, я сторожил вечером его возвращение — и убедился, что ястреб вначале прилетает на двор, садится там на дерево или шест. Он слетал ко мне на плечо, едва завидев меня.

Вскоре окна были замазаны, заперты; наступили холода. До весны ястреб будет жить в комнатах. Холодно ждать его возвращения; на дворе — снег, мороз до десяти градусов.

Большей частью Гуль сидит у меня на плече, иногда на раме большого зеркала. Любопытно, что отражение в зеркале не волнует Гуля: он остается равнодушен к отраженному ястребу. А как волновался он, когда, раненый, в клетке, заслышал однажды крик — призыв своего друга, который тщетно искал его! Гуль весь дрожал, увел голову в плечи, весь замер от муки и горя…

Я уверен, весной они встретятся…

Пять лет «Следопыта».

Очерк С. Грепачевского.

«Всемирный Следопыт» начал свое существование в 1925 году на Солянке, во Дворце Труда, в одной из комнат издательства ЦК железнодорожников «Гудок». Комнату украшали два письменных стола, один принадлежал редактору «Следопыта», другой секретарю редакции журнала «30 дней». Штаты обеих редакций самый придирчивый человек не мот бы назвать раздутыми; впрочем, в первые дни после выхода первых номеров в помещении редакции легко можно было бы разместить и всех подписчиков.

Прошло пять лет. Теперь понадобились бы тысячи пассажирских составов для того, чтобы отвезти в Москву полумиллионную армию читателей «Следопыта». Пять лет назад редактор, собрав конференцию подписчиков, мог бы позволить себе роскошь напоить за свой счет чаем всю аудиторию. Теперь, в начале 1930 года, такое грандиозное чаепитие поставило бы наше Издательство перед возможностью финансового кризиса. Судите сами: 500 тысяч стаканов чая, 5 тысяч кило печенья, миллион бутербродов, не менее 200 тысяч литров воды!

В 1926 году «Следопыт» перешел в Акционерное Издательское Общество «Земля и Фабрика». Редакция получила отдельную комнату, штаты ее непомерно распухли: прибавился секретарь редакции и машинистка. В 1927 году вместе с Издательством неутомимые следопыты шумным табором перекочевали на Варварку, 7/9; оттуда в 1928 году, движимые стремлением к познанию новых земель, эвакуировались на Ильинку, 15; с Ильинки, погрузив на грузовики архивы рукописей, машинки, глобус, чучело варана и плакаты «Не курите!», переселились на Пушечную, Лубянский пассаж, пом. 63, тел. 34-89[15].

Теперь дело обстоит так: редактор принимает ежедневно от 2 до 5 часов, кроме выходных дней; редакция перешла на пятидневку и работает непрерывно; рукописи менее ½ печатного листа не принимаются; товарищи авторы, щадите время и глаза редакционных работников; стихов не печатаем и не будем печатать, хоть тресни; мальчиков умоляем не писать по крайней мере до окончания семилетки; подписка, жалобы, перемена адреса — всем этим ведает контора «Следопыта» (Никольская, 10, Издательство «ЗИФ»).

Уже первое объявление о выходе в свет нового журнала приключений, краеведения и научной фантастики вызвало приток рукописей от начинающих авторов. Настольная лампочка под зеленым абажуром горела на редакторском столе частенько до полуночи. Редактор, склонившись над рукописью, читал:

Льщу себя надеждой, что мой первый опыт вскоре будет пестреть на страницах журнала и будет отмечен известной ценой.

«Первый опыт» действительно пестрел… безграмотностью.

Картина, представившаяся моему взору, была ужасна: человек, который недавно был из плоти и крови, лежал без единого куска анатомии.

Редактор, содрогнувшись, тщательно укладывал первый опыт в папку с надписью «отклоненные». Автор следующей рукописи расправлялся с русским языком еще более беспощадно:

Человек этот был под заглавием Костя Молохов. Он имел длинные ноги, а также и руки, сутуловатое лицо с длинным носом, и еще можно найти много различных примет.

Глаза у «человека под заглавием» Вл. А. Попов лезли на лоб, а лицо тоже получало совершенно противоестественную склонность к сутуловатости. На следующей рукописи красовалась заманчивая надпись: «В когтях у крокодила. Каланеяльный роман Джэка Картера (С. Ерамасова, уч. IV группы, 15½ лет)».

На следующее утро Генри встал в полдень и лениво пофланировал по тропическому лесу. Тенистые тропики в чаще пальм, рычанье тигров — все это так мало походило на шамблом лондонской жизни. Вдруг Генри увидел приближавшуюся к нему фигуру с явными признаками женщины. Девушка, не замечая его пылавших пристрастью взоров, шла своей дорогой.

Если бы Джэк Картер принял во внимание «пылающий пристрастью» редакторский взор — он навеки поставил бы крест на своей писательский деятельности. Даже «когтистый» крокодил казался невинным барашком по сравнению с редактором. Но сегодняшняя порция еще не закончена.

Солнце стояло довольно-таки высоко и казалось хотело насквозь проколить землю своими лучами. Природа была до того красива, что ее нельзя в точности передать на бумаге. В это время к Кавказу, который скрывался за высокими кавказскими горами, подходил молодой человек-турист…