Два выстрела во втором антракте - Андрей Гончаров

– Да о том же, о том! Ты, я вижу, и сам обо всем догадался! – заявила Настя. – Подвел тебя приезжий друг, ох как подвел! Видать, он там, в Киеве, по бабам изголодался! Никакая ему, заморышу, не давала! Так он не посмотрел на мой живот, не помешал он ему – приставать ко мне начал! Я уж и не знала, как отбиться!

– Вот ты, значит, как! – вскричал Романов, надвигаясь на Ваню. – Вон какие у тебя особые таланты! А я смотрю – что это рожа у тебя какая-то смущенная, словно рубль украл? А ты вон чего! Да я тебя…

И хозяин квартиры, не тратя больше время на разговоры, кинулся на обидчика, схватил его за воротник пиджака и стал душить. Сила у него была медвежья; Ваня чувствовал, что воротник сжал ему горло, что ему нечем дышать. Из последних сил он рванулся – не надеясь освободиться, вообще ни на что не надеясь и не рассчитывая, а просто инстинктивно, как повешенный хватается за петлю, надеясь ее ослабить.

И – о чудо! – этот рывок дал результат. Нет, он не вырвался из объятий ревнивого революционера – просто не выдержал воротник старенького пиджака; он треснул, половина его оторвалась. Ваня судорожно вдохнул воздух, рванулся еще раз – и весь воротник целиком остался в руках у хозяина квартиры.

Пока Романов душил его, они топтались возле стола, и каким-то образом развернулись, так что теперь Ваня оказался ближе к двери. И он немедленно этим воспользовался. Не рассуждая, он кинулся к двери, и дальше, по коридору, к выходу. Выскочив из квартиры, ссыпался вниз по лестнице и выбежал из дома. Прямо за собой, всего в нескольких шагах, он слышал топот ног Романова и его тяжелое дыхание. Ваня понимал – стоит ему оступиться, упасть, – и он пропал, пощады не будет. Руководитель организации максималистов находился в таком состоянии, когда никакие доводы рассудка не действуют. И если дома, в квартире, он мог еще сдержаться, остановиться перед убийством, опасаясь возможных последствий, то здесь, на пустынной улице, глубокой ночью его ничто не сдерживало. А Тихомировская улица, где жил в основном рабочий люд, была совершенно пуста – ни одного прохожего.

Ваня бежал, не замечая, куда бежит, не думая ни о чем, кроме одного – лишь бы не упасть. Но он понимал, что долго так не выдержит. Он не умел бегать, он и ходил-то плохо. Лишь крайнее отчаяние придало ему сил. Насколько их еще хватит? Самое большее – на несколько минут. Потом преследователь все равно догонит его. И тогда его ничто не спасет…

Глава 19

Телефонный инженер, он же капитан Следственного комитета Игорь Дружинин, вышел из дома Мосоловых в прекрасном настроении. Все удалось как нельзя лучше! Он даже рассчитывать не мог на такую удачу! Шел всего лишь получше познакомиться с одним из недругов Столыпина, а узнал о существовании группы заговорщиков, стремящихся устранить всех соратников покойного премьера. Мало того – получил приглашение оказать этой группе помощь! Надо скорее рассказать обо всем Углову! Эх, жаль, позвонить нельзя!

– Так за чем дело стало? – сказал инженер, обращаясь к себе самому. – Ты же у нас телефонный гений! Возьми да изобрети сотовую связь на сто лет раньше! Хотя нет, не получится. И не только потому, что нельзя, – история изменится радикальным образом. Но и просто физически не выйдет – ведь сейчас еще никакой микроэлектроники нет, и до первого спутника еще пятьдесят лет ждать придется. А как без них? Ладно, приду в гостиницу – так расскажу.

Размышляя таким образом, он и не заметил, как перешел Фонтанку, и, следуя вдоль Екатерининского канала, вышел на Михайловскую площадь. Здесь ему внезапно бросилась в глаза вывеска на одном из зданий: «Кабаре «Бродячая собака». Рядом помещалась афиша, сообщавшая, что сегодня в помещении кабаре состоится вечер поэта Николая Гумилева. Нет, этого Дружинин пропустить не мог! Он взглянул на часы. Вечер только что начался, он успел!

Спустившись по ступенькам, он вошел в помещение знаменитого кафе. Сцена, затянутая черным шелком, была еще пуста, он успел вовремя. Зато зал был полон. С первого взгляда было заметно, что здесь собралась не обычная публика, а люди богемы. Бросались в глаза бледные лица и длинные волосы многих мужчин, вызывающие наряды дам.

У подскочившего кельнера инженер попросил отдельный столик и после некоторых споров, завершившихся выплатой вознаграждения, получил его. Усевшись, он принялся оглядывать зал. Обратил внимание на стены, расписанные в древнерусском стиле, но при этом очень ярко. Потом стал рассматривать посетителей. В это время дверь открылась, впуская новых посетителей. Первым шел сам виновник сегодняшнего торжества – в длинном черном сюртуке, с красной гвоздикой в петлице. А за ним… Дружинин знал, что так и должно быть, но все же не мог поверить, что видит это наяву: в подвал спустилась Ахматова. Еще очень молодая, с гордо откинутой головой…

Гумилев усадил свою спутницу за столик (к сожалению, он находился далеко от места, где сидел Дружинин), а сам проследовал на сцену. Постоял немного, глядя куда-то в сторону, а потом, без всякого предисловия, начал читать:

С тусклым взором, с мертвым сердцемв море броситься со скалы,В час, когда, как знамя, в небедымно-розовая заря,Иль в темнице стать свободным,как свободны одни орлы…

Поэт читал стихи из своего последнего сборника «Жемчуга», а также из еще не вышедшей книги «Чужое небо». В паузах между стихами в зале возникала звенящая тишина. Аплодисментов не было: как видно, в артистическом кафе «для своих» они не были приняты.

В одной из таких пауз, которая длилась чуть дольше (поэт, словно погруженный в размышления, прогуливался по сцене), в зал спустилась еще одна посетительница. Ее облик показался Дружинину знакомым, однако рассмотреть девушку получше не удавалось: зал был погружен в полумрак. И лишь когда она села за столик в двух метрах от инженера, он увидел ее лицо и сразу узнал: это была Маша Мосолова, дочь генерал-лейтенанта Мосолова, с которой он расстался какой-то час назад.

Девушка почувствовала его взгляд и повернулась. Когда она узнала недавнего гостя, ее лицо выразило сложную гамму чувств. Вначале на нем отразилось негодование, даже ненависть. А затем Дружинин явственно прочитал на лице Маши жгучее любопытство.

Тем временем Гумилев закончил свое выступление. Вот теперь в кафе разразилась настоящая буря восторга: поэту устроили овацию, дамы одна за другой несли к сцене букеты роз… Собрав все цветы в охапку, поэт сошел со сцены – и бросил все это цветочное великолепие к ногам своей молодой жены. Ахматова почти никак не отреагировала на это выражение чувств, лишь слабая улыбка скользнула по ее губам.

Дружинин надеялся, что теперь будет читать она, муза Гумилева. Однако на сцену поднялся незнакомый ему поэт. Возможно, его стихи тоже были бы интересны, но капитан не мог сидеть здесь всю ночь – надо было встретиться с руководителем группы, рассказать о встрече с Мосоловым.

Дружинин поднялся и проследовал к выходу. Выйдя из кафе, он быстро зашагал в сторону Невского, где находилась гостиница, как вдруг услышал за спиной возглас:

– Подождите!

Инженер оглянулся. Его догоняла Маша Мосолова.

– Как вы быстро ходите! – сказала она, подойдя. – Я еле догнала. Вы куда, собственно, направляетесь?

– С вашего позволения, в гостиницу, – отвечал инженер. – Впрочем, если нужно вас проводить домой, я готов.

– Да, я бы не возражала, – сказала Маша. – Есть о чем поговорить. Нет-нет, вашей руки мне не надо, – она отстранила руку, которую любезно согнул Дружинин. – Я современная девушка; мне не надо поднимать платки, меня не нужно приводить в чувство после обмороков – а в обморок воспитанная девушка должна падать на каждом шагу, ведь мир так груб!

В ее голосе слышалась неприкрытая издевка.

– Да и провожать меня, по большому счету, тоже не нужно, – продолжала Маша. – Центр Петербурга – место вполне безопасное, это не дремучий лес. Просто мне действительно хотелось с вами побеседовать.

– О чем же? – спросил Дружинин. Они шли, огибая Михайловский сад; слева шумели невидимые в темноте деревья, впереди светились фонари пустынной в это время Садовой.

– О вас, – просто ответила Маша. – Вы необычный человек, господин инженер. Мне хотелось бы разобраться.

– Что же во мне такого необычного? – пожал плечами Дружинин.

– Да хотя бы ваш интерес к поэзии. Ни за что бы не поверила, что могу увидеть вас в «Бродячей собаке»! В опере или в театре – да; отец и люди его круга считают правильным изредка посещать оперу. Но интересоваться новой поэзией – никогда! А еще люди из окружения моего отца не разбираются в технике, они чужды всяким новшествам. Так что вы в этом кругу – настоящая белая ворона!

– А вы, я вижу, не слишком одобряете своего батюшку и его друзей, – заметил Дружинин.

– Не одобряю – это мягко сказано. Я их ненавижу! Но при этом отца своего – люблю. Это моя драма! Папа – храбрый человек, настоящий военный. А какой он отец, какой любящий муж! Поэтому я разрываюсь в отношении него между любовью и ненавистью. Но что касается людей из его кружка – тут у меня никаких сомнений нет. Это люди, которые поставили своей целью сохранить Россию отсталой. Сохранить в ней все самое обветшалое, самое отжившее: самодержавие, исключительные права помещиков, черту оседлости для евреев, сословия… Причем они делают это не из каких-то идейных соображений, а просто потому, что так им удобнее сохранить свое богатство. Они понимают, что в новой, развивающейся России они будут никому не нужны, вот и стараются!