Царь мышей - Елизавета Абаринова-Кожухова

Если бы князь Длиннорукий имел привычку задумываться о происходящем вокруг себя и делать соответствующие выводы, то он просто понял бы, что сегодня «не его день» и, смирившись с этим, успокоился и отложил все, что возможно, на завтра. Но князь, будучи человеком действия, не привык задумываться о столь премудрых вещах и, что называется, пер напролом, наперекор обстоятельствам. Правда, без желаемого успеха, что вовсе не утихомиривало градоначальнического пыла, скорее наоборот — еще более его подстегивало.

Вернувшись на службу после обеда с «мышиными пророчествами», князь рвал и метал, браня своих нерадивых подчиненных. Досталось «на орехи» всем, включая даже каменотеса Черрителли, имевшего заказ на памятник великому и грозному Степану — сего царя особо чтил Путята как Великого Завоевателя и Грозного Собирателя Земель Кислоярских.

— Что за безобразие! — рычал князь, потрясая рисунком будущего монумента прямо перед носом художника. — Тебе оказали высочайшее доверие — возвести памятник такому великому человеку, а ты, каналья римская, что мне суешь? Это ж не царь, а какая-то, прости Господи, каракатица морская, да еще на трех ножках!

— Во-первых, не римская, а венецианская каналья, — с достоинством отвечал Черрителли. — А во-вторых, ваши замечания, синьор градоначальник, просто выказывают в вас, как бы это поприличнее выразиться, отсталое отношение к высокому искусству.

Однако князь вовсе не хотел выражаться поприличнее:

— Может, я и отсталый, но никому не позволю глумиться над нашим славным прошлым и засорять наш прекрасный Царь-Город всяким каменным уродством!

— Я так вижу! — гордо приосанился камнотес. — И ничуть не сомневаюсь — простые люди прекрасно поймут, что я хотел выразить своим уно беллиссимо шедевро!

— Ну так объясни мне, дураку, что ты хотел выразить! — вспылил Длиннорукий. — Объясни мне, старому невежде, какого беса у Степана три ноги?

— О, ну это же очень просто! — воодушевился Черрителли. — Если вы приглядитесь, то увидите, что это не просто ноги, но на каждой ноге на коленке еще и глаз — как воплощение завоевательных притязаний вашего великого соотечественника: один глаз смотрит на закат, другой на восход, а третий — на полдень.

— А на полночь? — едва сдерживая ярость, проскрежетал князь.

Художник схватил рисунок и, прищурившись, оглядел его с расстояния вытянутой руки. А другой рукой громогласно хлопнул себя по высокому лбу:

— Си, ну конечно же! Я все думал, ну чего же здесь не хватает, а теперь понял — четвертой ноги! Знаете, синьор князь, а вы вовсе не такой невежда в искусстве, каким представляетесь. О, под моим руководством из вас мог бы получиться отличный ваятель!

— Увольте, — резко отказался князь. — Нет, ну скажите вы мне пожалуйста, неужели вам так трудно сделать обычный памятник, чтобы у царя Степана было не три, не четыре и не десять ног, а две? Чтобы глаза находились не на коленях, не на спине и не на заднице, а там, где им положено быть?

— Никогда! — вскочил Черрителли столь порывисто, что даже стул, на котором сидел Длиннорукий, попятился всеми четырьмя ножками. — Этого вы от меня никогда не добьетесь, мракобесы и душители всего нового и светлого в Высоком Искусстве! Джузеппе Черрителли будет голодать, холодать, терпеть все лишения, какие только могут выпасть на долю художника, но он никогда не опустится до презренного Реалисмо!

Последнего слова Длиннорукий не понял, но Черрителли произнес его с таким презрением, что князь решил, что это, наверное, какое-то непристойное итальянское ругательство, даже похлеще «канальи».

— Ну и голодай на здоровье! — крикнул градоначальник. — Прочь с глаз моих, и не появляйся, покамест чего толкового не надумаешь!

— Не дождетесь!!! — проорал художник прямо в лицо князю и выскочил из градоначальничьей палаты, дверию шибко потряся.

— Тьфу ты, бес заморский, — проворчал князь, вытирая вспотевшую лысину. — Мне уже домой давно пора, а я тут мякину в ступе толочу!

Но увы — даже на этом неприятные неожиданности не закончились: уже на выходе из градоуправления к князю подскочил один из мелких чиновников и вручил ему стопку бумаг.

— Что это, Ванюшка? — устало спросил Длиннорукий.

— Простите, князь, меня зовут Несторушка, то есть Нестор Кириллович, — вежливо поправил чиновник.

— Ну, пускай себе Нестор Кириллович, — милостиво согласился градоначальник. — И все-таки: что это такое?

— Как что? — несколько удивился Нестор Кириллович. — Смета. Вы же мне велели осмотреть Храм Всех Святых на Сороках и еще два здания, состоящих на попечении градоправления, и составить смету расходов по их починке.

— Что ты несешь! — набросился на Нестора князь Длиннорукий. — Какая еще починка, какой к чертям собачьим храм! Что за дурак тебя туда послал?

— Вы! — отважно заявил Нестор Кириллович. Он уже был не рад, что вообще заговорил с князем — когда тот пребывал «не в духе», от него лучше всего было держаться подальше. Но теперь отступать было уже некуда. — Я исполнял то указание, которое получил. А кто его отдавал, дурак или не дурак, не моего глупого ума дела.

Князь привык единолично править во вверенном ему заведении, а тут вдруг кто-то давал распоряжения, минуя его. Ясно, что это обстоятельство ничуть не улучшило его и без того мерзопакостного настроения — скорее даже наоборот.

— Хорошо, давай разберемся, — едва сдерживая себя, сказал градоначальник. — Вспомни, кто тебе отдал это приказание.

— Когда я утром явился на службу, то нашел у себя на столе список зданий, кои должен обойти, — торопливо стал объяснять Нестор Кириллович. — И первая как раз была церковь на Сороках. А я простой служивый — что мне велят, то и делаю. — Нестор Кириллович замолк, не зная, что еще сказать.

— Ну! — подстегнул его Длиннорукий. — Что мне из тебя, силком слова тащить?

— В помощь мне был придан еще один человек, — залопотал Нестор Кириллович. — Некто Порфирий, будто бы из Управления церковных дел, но чудной какой-то: все время путал, в какую сторону креститься и какой рукой…

Однако князь больше не слушал невнятные объяснения своего подчиненного — в его голове словно бы что-то щелкнуло, и разрозненно-необъяснимые обстоятельства стали выстраиваться во вполне объяснимую цепочку.

— Стало быть, церковь на Сороках? — перебил он Нестора Кирилловича. — Это та, где настоятелем отец Афанасий?

— Отец Александр, — поправил Нестор Кириллович.

— Сам знаю! — рявкнул Длиннорукий. — Высокий такой, статный, и голос, будто Иерихонская труба?