Сокровища Аттилы - Анатолий Соловьев

В усадьбе Альбия Максима вместо выломанных ворот были поставлены новые. Привратник в страхе кинулся прочь. Гунну пришлось самому отворять ворота. Оставив Солового возле бассейна, он вбежал в дом. В атрии спиной к нему сидела женщина, укачивая плачущего младенца. Услышав шаги, она обернулась, вскрикнула, вскочила. Это была не Лада. Безносый, смягчая страшную улыбку, миролюбиво спросил, где его Лада.

— Умерла она, умерла! — пятясь, прокричала испуганная женщина, прижимая к себе завернутого в козью шкурку младенца.

Безносый не дал ей уйти, огромным прыжком метнулся вперед, загородил дорогу, бешено прохрипел:

— Когда умерла? Ее недавно видели живой!

— Дней десять назад. Сильно болела. Она ждала тебя!

— Где мой сын?

— Вот он! — Женщина робко протянула сверток.

Безносый взял его. Увидел смуглое личико, щетинистые рыжеватые волосики — именно его он видел во сне. Младенец морщился, кряхтел, возился и не переставая плакал. Его сын! Безносый бережно прижал к груди сверток, неумело покачал, чувствуя нежность к родному крохотному существу, недоуменно спросил:

— Почему он плачет?

— Хочет кушать.

— Ну так накорми его!

— Мы поим его молоком козы. Скоро принесут, — объяснила женщина.

Видя, что страшный гунн настроен незлобиво, она успокоилась, даже попыталась дрожащими руками поправить покрывало на своей голове. Женщина была молода. Ребенок опять зашелся в плаче.

— Где твое молоко? — требовательно спросил Безносый.

— У меня не может быть молока. Я же не рожала.

В это время в атрий со двора вбежала испуганная рябая молодка с кувшинчиком в руке и, не заметив стоявшего возле колонны гунна, крикнула:

— У ворот собирается толпа! Мужчины вооружены. Готовятся взломать ворота. Кричат, что убьют какого–то гунна, который спрятался у нас… Ох! — Она закрыла ладонью рот, чтобы сдержать крик, только сейчас увидев Безносого, который, выступив из–за колонны, требовательно протянул руку, в другой держа малыша.

— Дай кувшин!

Онемевшая от испуга молодка отдала сосуд. Он был полон молока. Со двора послышались крики:

— Выдайте нам гунна! Мы расправимся с ним!

— Уходи! — прошептала Юргуту кормилица, — Уходи скорей, иначе тебя убьют! Оставь ребенка. Я выращу его. Меня звать Цирцея. Потом вернешься…

— Но я не хочу его оставлять! — возразил Юргут.

— Дай его мне, я накормлю!

Женщина, что забежала в атрий с кувшинчиком, произнесла:

— О, Цирцея, они кричат, что убьют и ребенка!

Кормилица вскрикнула, метнулась к гунну, принялась выталкивать его из помещения, крича:

— Уходи с младенцем! Беги через сад! Там есть тропинка. Выедешь к реке! Бери кувшинчик, корми малыша молоком!

Безносый выскочил во двор. От него врассыпную бросились какие–то люди. Он взлетел в седло. Нетерпеливо заржал Соловый. Цирцея побежала вперед открыть калитку. Крепкие ворота уже трещали под напором разгневанной толпы. Держа в одной руке кувшинчик, в другой сына, Безносый тронулся в сад. Его догнала рябая, сунула в походную сумку большую теплую лепешку. В саду Безносый заметил привязанную на веревке козу. Вымя у козы было большое. Он переложил кувшинчик, быстро нагнулся, схватил козу и втащил на седло.

2

Остановил он Солового далеко за городом. Опустил на землю жалобно блеявшую козу и, обнаружив, что поднял ее вместе с веревкой и колышком, привязал веревку к стремени. Коза стала пастись как ни в чем не бывало. Он накормил сына молоком из кувшинчика. Малыш едва не захлебнулся от сильной струи, вытекавшей из носика сосуда, но Юргут скоро приспособился. На становище он не раз видел, как кормят женщины грудных детей. Рубашка и штаны убитого им великана оказались как нельзя кстати, когда малыш намочился.

Насытившись, малыш уснул. Пока он спал, Юргут отыскал неподалеку заросли ивняка, срезал охапку гибких лоз, вернувшись, сплел колыбельку, удивляясь, как это ловко у него получается, выстлал дно колыбельки березовой корой и мягким мхом. Уложил в нее малыша и, бережно покачивая, задумался, куда теперь ехать. О сокровищах дакийских царей нечего и мечтать. Тысяча Чегелая ушла. Отправиться в орду? Но там спросят, почему один сбежал. Нередко случается, что воины покидают войско. Причин тому много, но наказание одно — взять на аркан. Безносый вспомнил искаженное предсмертной мукой лицо Корсака, его прощальные слова: «Я… с Неба буду… желать тебе… зла!» — и опасливо оглянулся. Шаманы говорят, что Тэнгри не благоволит к изменникам. Хоть Юргут и носит христианский крестик, но этих богов кто поймет, вдруг они на Небе договорятся между собой. Есть поверье, что те, кто наказан смертью, как Корсак, мстят людям, принимая обличья хищных зверей. Может, пристать к сарматам или вандалам? Но те и другие — чуждый народ, они союзники, пока тот, кто заключил с ними договор, силен. А гунны много зла им сделали. Конечно, они отыграются на Юргуте. К Джулату тоже не поедешь, обещание не выполнено. Хай, был бы Юргут один, что–нибудь бы придумал, а с сыном — как связанный. Скоро наступят холода. Зимой в лесу с малышом не проживешь. Да и лес степняку страшен.

Вдруг пасущийся неподалеку Соловый тревожно вскинул голову, запрядал ушами. Коза заблеяла. И тут Безносый спиной почувствовал чей–то тяжелый взгляд. Мгновенно вскочил на ноги.

Шагах в двадцати от него в лещиннике стояло огромное, заросшее длинной шерстью странное существо, похожее на человека и одновременно на зверя. Вжав голову в широкие, сильно покатые плечи, оно недовольно ворчало, оскаливая белые клыки, глаза его горели, как два светильника. Что–то ужасное, грозное, подавляющее исходило от свирепого облика лесного духа. Юргут понял: это душа убитого Корсака перевоплотилась в алмасты и требует жертвы.

Безносый вынул из походной сумки кусок лепешки, бросил в кустарник, миролюбиво сказал:

— Я не виноват в твоей смерти! Отправляйся к Чегелаю, это он велел взять тебя на аркан!

Но чудовище, продолжая злобно ворчать, сделало к гунну угрожающий шаг. Скрепя сердце Юргут кинул ему две золотые монеты. Алмасты вдруг схватил огромными ручищами куст лещинника, вырвал с корнем, отбросил в сторону, ударил себя огромным кулаком в волосатую грудь. Он явно требовал чего–то другого. Неужели хочет, чтобы Юргут отдал сына? О, мстительный дух Корсака выбрал время. Ярость забушевала в груди степняка. Он метнулся к Соловому, поставил возле него колыбельку, в которой спокойно посапывал малыш, выхватил меч, прорычал:

— Знай: я убью тебя еще раз!

Ломая кустарник, чудовище выскочило на поляну. Алмасты оказался велик ростом, и от него исходил смрадный запах. Юргут метнул кинжал. Тот по самую рукоять погрузился в брюхо лесного скитальца. С ужасающим ревом гигант вырвал кинжал, отбросил прочь, одним прыжком покрыл расстояние, отделяющее его от человека. Безносый часто выходил победителем в состязании меченосцев. Его клинок сверкнул быстрее молнии. Алмасты лишился лапы. Он попытался схватить гунна уцелевшей, навис над ним. Безносый упал на одно колено и вонзил меч под ребра алмасты с такой силой, что клинок вышел у того из спины. Рухнув, чудовище подмяло его, залив хлынувшей кровью. Безносый был настолько ослеплен яростью, что, выбравшись из–под тяжелой туши, продолжал рубить мертвого алмасты, пока не искромсал на кусочки. Только тогда он вскинул над головой меч и, подняв глаза к небу, ликующе пропел Песню Победы:

Разметал я врагов, и пролилась их кровь,

Не осталось в живых никого.

Благосклонный Тэнгри, храбреца награди

За безумную удаль его…

Потом он разыскал свои золотые монеты, наточил лезвие меча шершавым камнем–правилом, обнаруженным в сумке убитого караванщика, вырезал из шкуры алмасты два ремня, закрепил их на колыбельке сына так, чтобы ее можно было носить за спине. Теперь обе руки его оказались свободны. Он решил отправиться на юг. Там богатые города и теплые зимы.

Юргут сел на Солового. Ехал шагом. За ним бежала привязанная к стремени коза.

3

Так он ехал несколько дней. Приходилось часто останавливаться и кормить малыша. Молока у козы было вдоволь, хватало и сыну, и ему. Выручила еще и лепешка, которую сунула в сумку рябая молодка. Было и жареное мясо. В походной сумке убитого караванщика нашлось огниво, трут и кресало. А что еще нужно воину, привычному к походной жизни?

К сыну он испытывал все возрастающую нежность. Малыш был очень похож на Безносого, когда у того были целые ноздри. И такой забавник, сжимал кулачки, сучил пухлыми ножками, улыбался и гулькал при виде отца. У Безносого замирало сердце.

Встречающиеся на пути становища и стада он старался объезжать далеко стороной. Ведь если бы за ним погнались, козу пришлось бы бросить, и кормить малыша стало бы нечем. Но вскоре он и так лишился ее.