Бремя Власти - Дмитрий Анатолиевич Емельянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Жаль твоего дядю. Даже не представляю, как с ним могло такое случиться. Хорошо хоть ты остался цел.
Ольгерд молча уткнулся другу в плечо. Только сейчас ему вдруг пришло в голову, что сам он ни разу не пожалел Рорика и погибших ужасной смертью ребят. — «Я превратился в чудовище, — кольнула горькая мысль, — в холодное, бесчувственное чудовище, одержимое лишь гордыней и чувством мести».
Ослепленный волной раскаяния, Ольгерд бросал самому себе обвинение за обвинением, хотя, если бы та демоническая сила, что поселилась в его душе захотела ответить, то она непременно отметила, что для настоящего чудовища он непростительно чувствителен и слишком обременен человеческими привязанностями.
К счастью Фрикки не заметил душевных мук, терзающих друга, и потащил его к остальным встречающим его товарищам. Здесь на берегу собралась не вся младшая дружина, а лишь те, кто беззаветно поверил в счастливую звезду Ольгерда. Сейчас улыбаясь и отвечая на приветствия, Ольгерд лихорадочно думал о том, что времени у него совсем нет и следует торопиться, но вот с чего начать и как заставить поверить в него хотя бы этих ребят, ему в голову не приходило. Неожиданно, помощь пришла с той стороны, откуда он совершенно не ожидал.
Стоящий рядом и скалящийся в довольной улыбке, Фрикки вдруг посерьезнел и, в разрез с общим бессмысленно-радостным гомоном, заявил:
— Оли, ты же слышал о завтрашних выборах?
Ольгерд лишь молча посмотрел на друга, мол что за вопрос, я же не глухой, и Фрикки, заговорщицки блеснув глазами, резко перешел на шепот:
— Я хочу завтра выкрикнуть твое имя! — Он обвел взглядом всех. — Что скажете?
Его слова вызвали у парней минутное замешательство, что подсказало Ольгерду — подобная мысль никому из них в голову не приходила.
Когда первая оторопь прошла, то послышались сомнения.
— Из младшей дружины в конунги⁈ Не поддержат!
— Пойти против Озмуна и…
Фрикки, прервав разноголосицу, разъярился.
— Да не трусьте вы! Ольгерд — единственный прямой наследник Хендрикса, и вы все видели его в бою! — Он выпрямился и повысил голос. — Да что там, я вам вот что скажу. Нет в мире бойца круче Ольгерда. Я это утверждаю и не советую никому спорить со мной!
Теперь взоры десятка парней обернулись к Ольгерду — а что ты скажешь?
Всматриваясь в лица ребят, Ольгерд выдержал паузу, словно бы в эту минуту действительно делал сложный выбор. Ему вдруг пришло в голову, что одного его согласия будет сейчас недостаточно. «Нужна воля богов, — вспыхнуло озарение, — воля небес, толкающая меня на этот путь!»
— Мы возвращались почти две недели. — Он начал говорить негромко, заставляя прислушиваться к своим словам. — Все это время я сидел на скамье и, махая веслом, думал о своем месте в этом мире и о том, что будет со всеми нами после смерти Рорика. И вот одной из ночей я почувствовал прикосновение божественного луча, и воля небес прозвучала в моем сознании. Оллердан приказал мне повести вас за собой к невиданным вершинам славы и подвигов. — В этот момент Ольгерд практически не врал, он, действительно, чувствовал нечто подобное и слышал эти прочувственные слова, вот только он не был уверен в том, что произносил их Оллердан, а не Ирглис, но в посвящать других в свои душевные противоречия было бы верхом неразумности.
Парни слушали его рассказ, раскрыв рты, и после того, как он закончил, ни у кого не осталось сомнений — только он, Ольгерд, должен быть избран конунгом. Это всеобщее единение на короткий миг наполнило сердца юношей эйфорией сопричастности к чему-то великому и неизведанному, но природная прагматичность руголандцев вскоре взяла свое и раздались осторожные вопросы.
— Нас же всего десяток…
— Даже если вся младшая дружина проголосует за Ольгерда, это не изменит общего расклада голосов.
— Да старики нас и слушать не станут!
Ольгерд смотрел на парней и ждал, когда они поутихнут, кое-что он все же успел придумать, но сначала это надо было обсудить с Фарланом.
* * *
Уже начало смеркаться, когда Фарлан подошел к костру у большого, собранного из еловых лап, навеса. Ужин заканчивался, и человек двадцать из тех, что жили в этом шалаше, усевшись вокруг, доедали остатки похлебки. Те, что уже справились с едой, с тоской посматривая на пустой котел, протирали тарелки хлебными мякишами.
Из всех присутствующих Фарлан без труда выцепил двоих, пришедших сюда по той же причине, что и он. Один человек Озмуна по кличке Кривой, а второй из ближников Кольдина. Того все звали Сокли Болтун за его несносную привычку говорить без умолку. Фарлан молча присел с краю — пока люди едят разговаривать не принято. Посланцы старшины тоже ждали, и даже Сокли, тяжело вздыхая, справлялся со своей натурой.
Когда утих стук деревянных ложек, Кривой решил, что пора и начал разговор издалека.
— Вот помню в тот день, когда тонгрийский клинок лишил меня одного глаза, судьба дружины висела на волоске. Тонгров собралась тьма, и их все прибывало. Нужно было дождаться подхода Рорика, но сил уже не осталось. Многих мы недосчитались в тот день, но точно знаю, что полегли бы все в том проклятом лесу если бы не Озмун. Он был единственным, кто ни на миг не сомневался в нашей победе, и чей меч, не уставая косил врагов, не давая угаснуть надежде. В той битве, как и в сотне других, Озмун всегда показывал нам пример мужества и мудрости, ярость волка и стремительность змеи. Он прирожденный воин и лучше него на место конунга никого не найти.
Едва голос Кривого умолк, как тут же вступил быстрый говор Сокли.
— В смелости Озмуна никто не сомневается, но для конунга одного бесстрашия маловато. Он за всех в ответе и на войне, и в мирное время. Мечом махать дело не хитрое, это и простой воин может, а для конунга важнее знать своих врагов и, умело разделяя, бить поодиночке. А в мирное время от конунга требуется не меньше, чем на войне. Сколько зерна надо, чтобы дружина не голодала? У кого купить? Где? О чем надо договариваться с соседями, а что можно и силой взять?
