Сила и невинность: в поисках истоков насилия - Ролло Мэй

Мать Оливера, которая была когда-то и все еще оставалась красавицей, доминировала в семейной структуре. Она была летящей, утонченной, непоследовательной, интеллектуальной, и в спорах меняла свою точку зрения через фразу, чтобы вынудить собеседника защищаться. Именно она "испортила" Оливера: готовила специально то, что он любил, возила его в школу на машине, так что ему не приходилось ездить на метро, как другим мальчикам, и была безмерно счастлива, когда Оливер, который упорно и сильно не любил школу, симулировал болезнь, чтобы остаться с ней дома. Она окружала его соблазнами, активно препятствуя позднее его бесплодным попыткам встречаться с девушками. Обеденный стол был постоянным полем боя, где стычки могли приводить к тому, что один член семьи не разговаривал с другим неделями. К этой технике "похорон обидчика заживо" особенно часто прибегали Оливер и его сестра, слабейшие члены семьи ("Я мог идти рядом с моим отцом так, будто его не было", — говорил Оливер). Сестра Оливера иногда расширяла это отношение на весь мир, выражением чего становилась ее немота.

Исходным вопросом был для нас следующий: ка ким образом Оливер мог обрести какую бы то ни было силу в такой семье и таком мире? Зажатому в двойные тиски, с матерью, которая меняла свои решения с каждым произнесенным словом, с отцом, который устранялся под угрозой сердечного приступа всякий раз, когда скрыто тлеющий пожар семейной войны прорывался наружу; бывшему разменной монетой между сестрой, у которой имелись психические нарушения, и "успешным" братом, который защищал Оливера в школе, но безжалостно дразнил его дома, — что было Оливеру делать? Должен ли он был теперь, когда он вырос до шести футов и стал хорошо выглядеть, стремиться утвердить себя на социальной шкале? Но девушки в вузе всегда называли его "мелкой креветкой", и эта кличка до сих пор преследовала его. Спортивное поле? Там он был "вонючкой", и кроме того, его брат совершенно узурпировал этот способ добиться признания. Интеллект? Всю свою жизнь, пока он не поступил в колледж, он ненавидел школу и не делал домашние задания. Причем все это несмотря на тот факт, что он изначально отличался хорошим воображением и, как потом оказалось, демонстрировал богатый ум п активный интеллект.

В мальчишеском возрасте он являл с собой картину "малыша", который научился быть "милым" для других, никогда не протестовал и, как небольшие страны в Европе в XVIII веке, получал защиту путем заключения союзов с различными значимыми членами семьи. Этот паттерн самоосуждения зашел так далеко, что он предпочитал, чтобы его не любили в вузе (другие ребята приклеили к нему пренебрежительное прозвище "Глупышка"), потому что это хотя бы привлекало к нему некоторое внимание.

На что уходила его сила? Когда ему было шестнадцать, у него случилось два эпилептических припадка, и с тех пор он принимал ежедневно дозу дилантина. Эти припадки были интересны нам в качестве симптома бурлящего внутри Оливера вулкана эмоций. Что бы ни означали эти припадки физически, в психологическом измерении они, в общем и целом, свидетельствовали о сильной ярости. Эта ярость нарастала п в итоге прорывалась в виде периодических припадков. Подобные взрывы ярости помрачают сознание, так что сам человек никогда не осознает, или не может отвечать за то, что он делает. Но это выливается в насилие, направленное главным образом против самого себя — сам человек получает физические повреждения, более или менее тяжелые, когда его время от времени охватывает припадок. Более того, такой человек, как Оливер, хронически подавлен, над его головой висит дамоклов меч, и он совершенно не знает, когда меч упадет. И в то же время Оливер упорно отрицает это, говоря: "Я никогда не поддаюсь эмоциям или огорчению, я видел, к чему это привело мою сестру, поэтому я поклялся себе, что я никогда не пойду этим путем".

В начале терапии Оливеру часто снились сны о ворах, проникающих в дом, который был для него своего рода крепостью. Единственное, что он был способен сделать, притвориться мертвым, а это есть простейший символ бессилия и невинности.

Группа воров была в доме. Кто-то спускался вниз <…> я свернулся, как мертвый. Он долго смотрел на меня. Через некоторое время я вышел наружу. Воры ограбили <…> меня. Потом была толпа люден снаружи, где женщина начала преследовать меня с ножом для мяса, а затем мужчина взял нож п начал преследовать меня.

"Я помню моменты, когда был несчастен, — сказал Оливер, п не помню никакой радости в семье. Я приучился активно уворачиваться в семейных битвах, плыть по течению, никогда ничего не ожидать, ибо в противном случае будешь иметь неприятности. Зачем бороться? Это приносит боль, и я рано научился не доверять никакой боли <…>. Никто не уделял никакого внимания моим чувствам. Меня всегда принижали". Позже по ходу терапии обнаружился символ, в котором явно проступил образ его скрытой силы: "Я был как Гулливер, весь связанный веревками лилипутов".

Единственным счастливым временем за всю его жизнь был для него год, когда он ездил в Израиль. Начиналась израильско-арабская война, и он был репортером одной из американских газет. Он возвращался к этому времени с трогательными воспоминаниями. Он упивался восторгом форсированного отношения со смертью во время его прогулок по сектору Газа среди тел павших солдат. В этот краткий период он чувствовал себя что-то значащим.

В то время ему было двадцать четыре, и он нлю бился в девушку это была его первая любовь. По водом (но вовсе не причиной) для того, чтобы начать проходить психоанализ, была его нерешительность в отношении того, жениться ему на этой девушке или нет. Его семья была настроена против нее, но когда я увидел ее, она показалась мне симпатичной, хотя и несколько истеричной особой, которая, несмотря на свое скудное воспитание, была человеком, с которым Оливер мог говорить и который отвечал ему некоторой признательностью.

Примерно через три месяца после начала психотерапии он рассказал мне, что он верил в то, что может влиять на объекты на расстоянии, изменяя их. Он смущался и был нерешителен, рассказывая мне об этом, говоря, что он знает о том, что это звучит иррационально и добавив, что если я не верю тому, что он сказал, то он может мне об этом не рассказывать. Я сказал, что моей задачей является не подтверждение или опровержение подобных идей, но разыскание той функции, в которой они ему служат, а эти идеи были явно значимы для него. Это, по-видимому, его устроило, поскольку далее он начал разворачивать целую систему веры в "отмщение" в руках Божиих, и в тяготы, отмеренные другим в качестве наказания за творимую ими несправедливость.

Просыпаясь утром, он прежде всего должен поду мать о том, что его семья или кто-то другой будут иметь неприятности. Затем он должен поднять свою простыню на два фута, посмотреть на определенную точку на стене, встать строго определенным образом на пол, пойти в туалет и помочиться прежде, нежели он обмолвится с кем-нибудь словом. Он должен взять одежду, надеть нижнее белье, сесть на кровать и надеть сначала левый ботинок, а затем штаны. Если он ошибется, исполняя этот ритуал, то должен вновь вернуться в постель и заново начать всю процедуру. После всего этого он должен сказать "доброе утро" Мэри (прислуге) или своему брату. Во время завтрака он должен есть также в строго определенном порядке: выпить свой апельсиновый сок, затем съесть яйцо, затем выпить молока и так далее.

Если он что-то нарушит в этой системе, у его отца будет сердечный приступ или что-то случится с его матерью. Наказание и счастье, как он верил, отмеряются Богом. Несколько лет назад он был почти что счастлив, когда поступил в школу журналистики. "В результате" умерла его бабушка. Иногда он думал также, что его бабушка умерла из-за того, что он положил книгу "Приключения Гекльберри Финна" в определенном месте на своем столе, или из-за того, как он положил на тумбочку свои мелкие деньги. Когда я, проверяя жесткость его системы, спросил его, могла ли его бабушка вообще не умереть, он ответил, что она могла умереть не в это время или как-то иначе. Если он все будет делать правильно, другие получат от этого пользу, если он сделает что-то не так, другие, в особенности члены его семьи, заболеют или с ними произойдет неприятность. Он не может иметь полноценной половой связи, не должен ею слишком наслаждаться. Прерванный половой акт был "правильным" способом. Когда, примерно в это время, он имел завершенный половой акт, то в течение нескольких дней ожидал наказания за свое падение. Таковым, несомненно, явилось то, что два дня спустя его мать обманули и ограбили на вокзале в соседнем городе.

Нас сразу заставила обратить на себя внимание та огромная власть, которую эта сложная система ему давала. Каждое его случайное деяние могло решить, будет ли кто-то жить или умрет. Он даже имел власть над погодой: "Когда погода дождливая, это Бог посылает дождь, чтобы наказать меня". В действительности он таким образом контролирует весь универсум. "Я должен контролировать все в моей жизни. Я не мог бы жить, если бы я не контролировал будущее". Стоит заметить, что "контролировать" было одним из любимых слов Оливера, и он часто его употреблял[61].