Газета Завтра 427 (4 2002) - Газета Завтра Газета

Весь ужас в том, что утомленная колонна уборщиков покинула этот участок лишь на несколько часов. В течение дня каждый отрезок шоссе приходится чистить по много-много раз, пока колонна снегоуборочных машин дойдет до начала проспекта, его конец уже вновь завален снегом. Там опять копится и гудит пробка, туда снова катит грязно-белая "Волга" начальника участка и тянутся трактора и грузовики. Это сражение будет продолжаться, пока не кончится снегопад или не выбьются из сил рабочие, сгорит в баках все топливо, и город, замотанный в снежный ковер, остановится и затихнет.

[guestbook _new_gstb] На главную 1

2

3 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 40 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

41

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]

Владимир Винников ЕПИФАНИЯ

Вторую зиму подряд вместо знаменитых крещенских морозов в Москве — оттепель. Что-то важное нарушилось в извечном чередовании времен года, и старые, веками проверенные приметы уже ничему не соответствуют. На платформу "Ленинградская" Рижского направления падает легкий городской снежок сероватого цвета. Так ли мы живем в этом мире?

Дорога предстоит недальняя, но еще незнакомая — к Новоиерусалимскому монастырю, где на специально найденном месте патриарх Никон мечтал основать нерушимую крепость мирового православия, перенести светлый, небесный "Град Божий" сюда, в снежную и лесную Россию. Дерзновенно возводились белокаменные стены, нарекалась Иорданом речка Истра, зачинался Великий Раскол — по вере и по сердцу моего народа.

Слова древнего мудреца Гераклита гласят: "Нельзя дважды войти в одну и ту же реку". Похоже, в одну и ту же реку нельзя войти даже единожды — воды ее, словно годы, обтекают каждого из нас, сменяя друг друга. Но все же остается имя, название, слово — как залог предстоящей вечности. Зябко и хорошо думать, что вот совсем скоро, через несколько быстрых часов, доведется и мне войти в зимний Иордан-на-Истре — отныне и во веки веков…

Вечерняя электричка до Волоколамска переполнена — жители области возвращаются домой со своих столичных работ. Кто дремлет, кто читает глянцевые журналы с последними новостями из жизни "звезд": то изысканно одетых, то почти голых, кто с увлечением разгадывает сканворды, кто пьет пиво, смотрит в темнеющее окно, думает о своем. "Раз в крещенский вечерок девушки гадали..."

Не гадается нынче. Как бы не проехать мимо. Но вот загорается голубым светом слово "Истра", электричка окончательно пустеет, и на перроне я вновь сверяюсь с план-схемой, нарисованной рукой бывшего морского офицера, а ныне — священника Русской Православной Церкви: как добираться к дому его родителей. Самого батюшки там не будет — служит всенощную в отдаленной церкви.

Я почти непростительно запаздываю — на часах уже половина десятого. Автобусы и маршрутки уже не ходят, без боя, но, наверное, и не за просто так сдав ночную Истру системе частных такси, оснащенных "мобильниками". Эта летучая конница до утра будет "рубить бабки" с приезжих.

— Куда надо, командир? Я по заказу, но щас вызовем другую машину, и за полтинник договоришься без проблем.

А куда еще деваться? Действительно, через три минуты подкатывает потрепанная "девятка", и вскоре, немного покрутившись по окраинным улочкам, меня доставляют по указанному адресу, и водитель снова мчится по вызову — горячее время, давай-давай...

Дверь дома открывает сам хозяин. Знаю, что он — художник, видел даже репродукции его картин, но личное знакомство — совсем иное дело. Присматриваюсь к человеку, к обстановке. Да, "здесь — русский дух, здесь — Русью пахнет" (со смысловым ударением на слове "здесь"). После нескольких слов приглашают попить чай с дороги, расспрашивают, рассказывают, и уже минут через десять-пятнадцать мне кажется, что я знал эту семью всю свою жизнь. Оказывается, вот уже семнадцать лет подряд они отмечают ночь на Крещение погружением в иордань, вспоминают разные случаи, связанные с этой традицией,— короче, "дают установку" мне как новичку, подбадривают и развлекают, но без всякой нарочитости, от души.

Остается подождать других участников — за эти годы вокруг художника сложилась целая община единомышленников и друзей. На этот раз один из них, известный адвокат, должен привезти для "russian winter`s swimming" (русского зимнего плавания) отставного немецкого адмирала, своего соратника по борьбе против агрессии НАТО в Югославии. Для кого — экзотика, для кого — одно из проявлений высшего смысла жизни.

И, пока есть время, хозяин дома показывает мне свои картины. Начинает с самого выстраданного. На большом холсте изображен поединок конных воинов. Темный мрачный богатырь, с ног до головы облаченный в латы, поражает в сердце прекрасного белокурого юношу без доспехов. В круговорот битвы вовлечены лошадиные лики, красный и белый (да, это лики, а вовсе не морды), и ангел возлагает золотой венок на голову павшего. Художник говорит несколько слов, из которых следует, что здесь изображена аллегория красной революции 1917 года, когда народ, закованный в броню всеобщего сочувствия, поверг ниц свою аристократию.

Спорить с ним почему-то не хочется — он говорит тихо, но с такой страстью, с такой болью, что эти искренние человеческие чувства, тем более в частной беседе, нельзя не уважать. Чуть позже я увижу другие варианты того же сюжета, где присутствует и "третья сила": некто в голубовато-зеленых тонах, поражающий самого "красного победителя". И — сделанные в иконописной манере "парсуны" русских князей и святых. Среди них выделяется портрет митрополита Илариона (да, того самого, который почти тысячу лет назад написал остросовременное и поныне "Слово о законе и благодати"). Оказывается, изображений Илариона не сохранилось, и его облик художник писал, основываясь на редчайших письменных свидетельствах. А потом выяснилось, что мощи первого русского митрополита по сию пору сберегаются в дальних пещерах Киево-Печерской лавры, и знакомый привез автору картины соответствующую фотографию. Сходство оказалось поразительным. Но самое главное — Иларион удивительно похож и на его сына. Такая вот тройным временным узлом завязанная картина...

Но вот подъезжают запоздавшие гости, и мы все втроем отправляемся к белокаменным стенам Новоиерусалимского монастыря. Там кипит настоящее людское море, горят костры, взлетают в ночное небо петарды и фейерверки, кое-где лежат в снегу приуставшие от впечатлений соотечественники, и их товарищи пытаются вернуть павших в сознание. Налетают друг на друга стайки молодежи, выясняют отношения, пока кто-то не вспомнит: "Да с праздником тебя, толстый!"— и пойдет братание на Истре.

В этой толчее нужно еще не потерять друг друга, а самое главное — немецкого гостя. Поэтому мы, идем друг за другом, время от времени аукаясь, словно в густом лесу. От стен по скользкой железной лестнице спускаемся вниз, к источнику, где у родника стоит гигантская очередь — все хотят запастись впрок крещенской водой. У реки уже можно увидеть совершивших погружение в иордань или бегущих к реке в плавках и купальниках — какое-то видение языческой Руси материализуется на здешних берегах вечером 18 января каждого года.

Немец наш, похоже, поражен увиденным, хотя виду не показывает. А наши воздушные намеки на Сталинград и фельдмаршала Паулюса возмущенным адвокатом пресекаются на корню — как явные попытки отвлечь мысли гостя в другое русло. А ведь он и без того — редкая птица на своем материально благополучном Западе, летит в нашу сторону, что ж ему крылья подрезать-то?! На обратном пути адмирал роняет фразу по-английски в том смысле, что такой молодежи в Германии нет. Ох, тяжелое это дело — международная дипломатия...

Теперь забираем свои полотенца — и "на место", к реке. Идти туда минут двадцать, но тихо, никого нет. Зажигаем свечи, читаем тропарь, раздеваемся (успеваю "для затравки" растереться снегом) — и в воду. Снег жжет подошвы, у берега — топкий ил, но на глубине дно потверже. И что, в этот жидкий лед — с головой?! А как же другие?! Да они уже к берегу идут... Господи, благослови! Рука сама совершает крестное знамение. А-ах! И еще раз! И в третий! Где я? Кто я? Где берег?..